Он встал, чтобы поплотнее запахнуть пальто. И когда он стоял, высокий, ссутулившийся, с обвисшими неуклюжими руками, я понял, что передо мной старик. Ему, наверное, лет шестьдесят. Не знаю почему, но это как-то сразу усилило моё недоверие к Астахову, на время усыплённое рассказом. Скорее всего - это просто выживший из ума старик. Старый пограничник? Допустим. Но разве мы так работаем, как они четырнадцать лет назад. Чем он может нам помочь? Что он воображает - Заур-бек, иностранный агент, сейчас в Ленинграде! Чушь. Может, сотни таких мундштуков гуляют по свету. Так я решил про себя - и уже безо всякого интереса ожидал, что ещё скажет Астахов. Я смотрел на него с суровым пренебрежением моей всезнающей двадцатидвухлетней молодости.
- Верно, - произнёс Лухманов. - Враги скупают золото, дорогие камни. Для этого воруют продукты. Гитлеровцы, видимо, опасаются, что ценности в городе могут пропасть. Бомбёжки, пожары, возможный штурм… Вчера мы конфисковали у одного молодчика вот это.
Он открыл портфель и подал Астахову крупный, голубым огоньком блеснувший камень. Астахов взял его, подержал на ладони и, на глаз измерив стоимость, сказал:
- Целый дом.
- Завод можно выстроить, - усмехнулся Лухманов, кладя камень обратно. - Сейчас за ним приедут из Госбанка. Товарищ Астахов, вы, разумеется, можете быть нам полезны. Вот сей улыбающийся молодой человек, - он показал на меня, - как раз занимается этими делами. Берите его с собой, покажите всё.
- Молодой человек не нуждается в помощи, я уверен, - проговорил Астахов.
Уловив иронический и даже слегка покровительственный тон в его словах, я сдержанно промолчал. Ты-то, герой, - подумал я, - упустил Заур-бека. А теперь носишься с фантастической идеей поймать его в Ленинграде. Странно, почему майор Лухманов принял всерьёз болтовню этого человека.
- Так вы живёте на Стремянной? - спрашивал между тем Лухманов. - В доме тридцать три? Адрес знакомый, в наших делах фигурировал. Вы готовы, Саблуков?
- Готов, - ответил я подчёркнуто сухо.
- Отлично.
Несколько минут спустя мы шагали по тихой, тёмной улице - я и Астахов. Где-то очень далеко, едва слышно стреляли зенитки - в небе вспыхивали и гасли звёздочки разрывов. Под ногами хрустнуло стекло. Стена магазина была пробита снарядом. Вывеска с надписью "вина, гастрономия" раскололась - остались висеть три буквы "г", "с" и "я". Из магазина не пахло съестным. Он был давно заколочен.
- С вами мы придумаем что-нибудь, - примирительно сказал Астахов и взял меня под руку.
Я отстранился. Нет уж, я не склонен первого встречного принять в качестве друга и наставника. Правда, я не был уверен, что мне удалось бы - будь я на месте Астахова - изловить Заур-бека. Но я мог кое-чем гордиться. Во-первых, я, приехав в Ленинград после ранения, выследил и захватил двух ракетчиков, после чего меня направили в распоряжение майора Лухманова. Во-вторых, розыски пятидесятикаратного бриллианта, что лежит сейчас в потрёпанном портфельчике Лухманова, не обошлись без моего участия. А враг, переправлявшийся через Ладогу под видом эвакуирующегося, запрятал бриллиант очень искусно - в коробку с кремом для чистки летней обуви. Но, посудите сами, кто же станет зимой, в трескучий мороз, класть крем "Сочи" в дорожный саквояж вместе с вещами первой необходимости? Да, наше дело требует таланта, так же как и всякое другое, - думал я. Правда, Лухманов заметил однажды, что талант не качество, а скорее процесс, но я не совсем понял этот афоризм.
На перекрёстке, где снег засыпал ненужные теперь трамвайные пути, Астахов опять взял меня за локоть. Но на этот раз я не отстранился, потому что услышал:
- Та тётка, торговавшая маслом, - пешка. Есть старик один. Лесник зовут его. Фамилия - Лесников.
- Лесник?
- Вам известно?
- Да, - мог только выговорить я. - Слышал что-то.
Тут же я выругал себя. Не должен я выдавать того, что знаю. Всё-таки я обязан быть с ним настороже.
- Лесника я видел один раз на нашей лестнице. Он шептался с той тёткой - Агриппиной Пазутиной. Я осветил их фонарём, они шарахнулись.
- Интересно, - сказал я.
Я попытался произнести это слово небрежно, но ничего не вышло. Слишком захватило меня то, что сообщил Астахов. Я знал Лесника. Я чувствовал, что он связан с шайкой и играет в ней не последнюю роль, но определённых улик не было. "Астахов всё-таки пригодится, - подумал я. - А вдруг Заур-бек и Лесник - одно лицо".
- Вы бы узнали Заур-бека?
- Никакого сомнения, - отозвался Астахов. - Никакого сомнения, молодой человек.
- Он мог изменить внешность.
- Всё равно. У вас есть табак?
- Я не курю.
- Вы паинька. В вашем возрасте я… Как-нибудь расскажу вам. Это эпопея.
Я молчал. Обычная моя разговорчивость исчезла, должно быть потому, что я не знал, как себя держать с Астаховым. Конечно, он нужен нам. Я не мог не думать о Леснике, о Заур-беке. И в то же время я был настороже, точно ждал, что вот-вот раскроется какой-то обман. Оттого запомнилась мне со странной тревожащей резкостью и его комната в четвёртом этаже тихого, точно обезлюдевшего дома, портрет бабушки - черноволосой танцовщицы в испанском костюме, множество дам в кринолинах и офицеров с бакенбардами, отгороженных друг от друга задымлёнными, когда-то блестевшими позолотой рамами, а среди них большая картина, повёрнутая лицом к стене.
- Натюрморт, - объяснил Астахов. - Арбузы, ветчина, гуси. Невозможно смотреть. Вы не возражаете - я лягу.
Не раздеваясь, он опустился на диван, заполнив его целиком. Я же сел на подушку, сброшенную с дивана, у раскрытого сундука. Офицеры и дамы, измазанные копотью от железной печки, скорбно взирали на перемешанное в сундуке и вывернутое на пол добро. Я вытащил подсвечник, залитый воском, настольный звонок в виде черепахи, кусок газовой материи с блёстками, затем большую морскую раковину с острыми вытянутыми отростками. Она напомнила мне отцовский дом в Гатчине. Там была такая же раковина. Мне захотелось приложить раковину к уху, как я делал в детстве, веря в то, что она каким-то таинственным образом сохраняет шум прибоя, - но постеснялся, потому что встретился взглядом с Астаховым.
Я положил раковину обратно - положил осторожно и выпрямился. Я устал. Чужие, ненужные вещи утомили меня. Незачем, совершенно незачем в них рыться.
- Хватит и того, что он оставил тут мундштук, - сказал Астахов, зевая.
- Он? - спросил я.
- Да.
- Вы уверены, что тут был один человек?
- И меня ловите, юноша? - засмеялся Астахов и повернулся на бок, отчего диван едва устоял. - Чудно. Давайте-ка лучше подумаем. Знаете, как я поступил бы на вашем месте? Вы - мой племянник, допустим. Вы идёте к Агриппине и говорите: "Дядя согласен". Откройте отдушник - там комок газетной бумаги. Разверните. Это как раз то, что им нужно. Торгуйтесь. Агриппина пообещает спросить, выяснить цену ещё раз. Понимаете! Это и требуется. Заур-бек вам скорее попадётся на дорожке, чем мне. Мы друг друга знаем, слава богу. Когда нужно будет - вы меня выпустите, так сказать, из засады.
Не совсем хорошо, что Астахов опередил меня. И у меня складывался подобный план. Я ничего не мог возразить. Молча достал я из отдушника свёрток и нашёл в нём пяток мелких бриллиантиков, три брошки с камнями и крест девяносто шестой пробы.
Я сунул всё это в карман, но брошки стали колоть меня, и я прикрепил их к подкладке моей куртки. Затем, сообразив, что бриллианты лежат вместе с носовым платком и ключом от моей квартиры и их легко вытряхнуть, я переложил их в левый карман.
Простившись с Астаховым, я спустился этажом ниже и постучал. Голос за дверью спросил:
- Кто?
- От Константина Ивановича.
Открыла закутанная в платок женщина с сонными, чуть приоткрытыми глазами. На щеке маленькая, глубокая ямка, похожая на оспину.
- Дядя плохо себя чувствует. Он купит масло, - сказал я. - Если вам это подходит…
Я распахнул куртку.
- Что это? - попятилась Агриппина. - Да мне не нужно. Мне-то ничего не нужно. Я спрошу.
Мы условились встретиться завтра, и я вышел. Спустился до самого конца лестницы, открыл и с грохотом захлопнул парадную дверь, но не вышел на улицу, а остался стоять в тёмном коридоре. Пусть и эту ночь не придётся спать, но я прослежу за спекулянткой.
Стоял я очень долго и смертельно озяб. Стал шарить в карманах, в надежде отыскать хоть крошки сухарей, но наткнулся на ключ, на острые края золотого креста, на бриллианты и выругался.
А зачем я, собственно, торчу на одном месте? Поднялся на площадку второго этажа. В разбитое окно летел снег. Снежинки поблёскивали в луче огромной холодной луны. По двору шёл человек в полушубке.
Лесник!
Он повернулся, и я увидел бинт, закрывавший половину лица. Стремглав я кинулся на улицу и через ворота - во двор. Мне показалось, что Лесник что-то прячет за пазухой или достаёт.
- Здорово, дед, - сказал я.
- Бывай здоров, - ответил он.
- Что не спишь?
- Спать? Как спать? Вон она, проклятая, - он показал на луну. - Налетят.
Я улыбнулся. Лесник не может успокоиться после первых бомбёжек. Странное дело - спекулянты, всякие жулики, подонки нашего города больше всего боятся бомбёжек и обстрелов.
- Сюда не упадёт, - вдруг зашептал он. - Тридцать три. Ладный номер. Тридцать три.
- Ты о чём?
- Дом-то тридцать три. Вот.
Он, верно, намерен поселиться здесь. Целыми ночами бродит Лесник, разговаривает сам с собой, считает перекрытия, осматривает - прочно ли. Он ищет дом понадёжнее. Многие считают Лесника помешанным.
- Гляди, что у меня есть, - вдруг засмеялся он и снова полез за пазуху. - Сладкое.