Я невольно подался к нему и получил крепкий удар по голове, упал и едва не потерял сознание. Несколько мгновений я держался на шаткой, скользкой грани между сознанием и обмороком. Когда же способность ясно воспринимать окружающее вернулась ко мне, Лесник мелькнул в дверях, ведущих на чёрную лестницу, и исчез.
Налетев в темноте на ступеньку, я упал. Я ещё слышал его шаги. Потом они стихли.
Цепляясь за перила, я добрался до шестого этажа. Никого. Луна освещала потрескавшийся цемент площадок, заколоченные двери.
Куда теперь? Голова слегка кружилась, я не выпускал перил. К Астахову, - решил я. - Он знает дом лучше, чем я. Дежурной, сидевшей у ворот, я велел не выпускать Лесника. Вьюжный ветер обдал меня холодом, и я застегнул куртку, не спросив себя, когда и почему она расстегнулась.
Астахов не спал. Узнав о моём приключении, он первым долгом спросил:
- Всё цело?
- Цело, - сказал я и осёкся.
Брошек на подкладке не было. Значит, Лесник видел Агриппину, узнал от неё, где у меня броши. Существенная улика налицо. Я повеселел, и Астахов тоже.
- Ладно, - сказал он. - Я вам дам ещё, если надо. Идёмте. Я и сам не очень-то знаком со здешней географией. Есть тут один ход…
На площадке второго этажа он толкнул дверь. Она открылась, и мы погрузились в кромешную темноту. Я зажёг фонарь, осветив прихожую с рогатой стальной вешалкой, коридор, который повёл нас на кухню. Квартира была нежилая.
Подался ржавый засов, и мы вышли на чёрную лестницу.
- Видите. Здесь вовсе не заколочено. Только видимость. Доска прибита, да не к косяку, а… Что это такое? Посветите-ка сюда. А? Что это, по-вашему?
В пространстве между дверьми, поверх ящика с песком, лежал полушубок - полушубок Лесника с оторванной полосой и дырой на плече.
- Здорово, - вырвалось у меня.
- А это что?
Астахов извлёк из кармана! полушубка грязный серый бинт. Я сунул руку в другой карман и обнаружил лоскуток бумаги. На нём был крупно написан телефонный номер - Г-2-25-73.
- Здорово, - повторил я. - Бинт. Слушайте, Константин Иванович, это удивительно. Значит, Лесник играл кого-то. У меня один раз мелькнула мысль - может, Лесник и есть ваш Заур-бек. Такое творится, что и в самом деле вообразишь…
- Сомнительно. Хотя…
- Что?
- Неужели он опять меня провёл. Вы что-нибудь знаете про Лесника?
- Мало, - сказал я. - Он жил до войны на юге. Судился за воровство.
- Заур-бек, - проговорил Астахов, - был мастер менять обличье. Он и накладной бородой не брезгал. Старомодный шпик… Но… мне тоже не верится. Ну, вы, очевидно, доложите обо всём своему начальнику…
- Конечно.
- Заходите.
- Непременно, Константин Иванович.
По дороге к майору Лухманову я мысленно укорял себя. Я сделал ошибку, конечно. Я должен был получше приглядеться к Леснику. Нелепо было так подставлять голову. Незачем было ускорять события. Попробуй теперь отыскать след. А я подозревал в мистификации Астахова, который так помог мне. Скверно получилось, очень скверно.
Лухманов, к которому я явился с находкой, долго рассматривал полушубок, бинт, что-то записал и сказал:
- Так. Нет больше Лесника. Если человек на виду, в самом проходе оставляет свою маскировку, то он, стало быть, намерен исчезнуть с нашего горизонта. Словно нарочно положил для нас. Видно уверен в себе. Есть укрытие. Похоже, что и записка специально для нас. Чтобы сбить с толку. И с чего это он вдруг обнаглел так! Драться полез! Странно. По-вашему, это телефон- Г-2-25-73? Сомневаюсь. Проверим.
Он перелистал толстую тетрадь в полотняном переплёте и продолжал:
- Этот телефон давно выключен. Номер машины - вот что это такое.
- Машины?
- Да. Сейчас наведём справки.
Он позвонил в автоинспекцию. Оттуда ответили, что под номером Г-2-25-73 числится санитарная машина, совершающая рейсы Ленинград - Кабоны, через Ладожскую ледовую трассу. Машина находится в ведении санитарного управления фронта. Через полчаса мы знали о ней всё. Шофёра зовут Анатолий Петров. Он уроженец Ленинграда, холост, не судился. В настоящее время он за Ладогой. Послезавтра должен быть в городе.
- Нужно будет пронаблюдать, - сказал майор. - Вы с Астаховым примите участие.
- Слушаю.
- Привыкли к нему? Вы, студент, иногда чертовски некстати покрываетесь иголками. В ежа превращаетесь. Подозрительность и наблюдательность - не одно и то же. Кстати, вы помните, я показывал Астахову пятидесятикаратный бриллиант. Помните?
- Да.
- Зачем я это сделал?
- Допустим, алмаз ему знаком. Он, скажем, сам из той компании, что… Ну, допустим…
- Поехал, - отмахнулся майор. - Вы имели дело с лакмусовой бумажкой? Так. Бумажка окрашивается под влиянием тех или иных веществ и сигнализирует вам - кислота, мол, имеется. Так вот, такой бриллиант - хорошая лакмусовая бумажка, студент. Скажите мне, как вы относитесь к такому камешку, и я вам доложу, что вы за человек. Имейте в виду, нашего советского человека отличает, помимо многих других качеств, отношение к богатству, к ценностям. Каким надо быть мерзавцем, - голос Лухманова стал жёстким, - каким мерзавцем, чтобы здесь, в Ленинграде, в такое-то время наживаться.
- Астахов как раз не очень-то привязан к своему добру, - сказал я, вспомнив брошки.
- Да, конечно, - кивнул майор. - Вы ели? Столовая закрыта. У меня есть для вас сухарь. Возьмите и идите. Сейчас ко мне придут из Эрмитажа.
- Чая у вас опять нет?
- Нет. Вышел весь.
Теперь майор засядет с сотрудниками Эрмитажа. Ведь некоторые экспонаты остались в Ленинграде. Сотрудники придут с длиннейшими списками этих вещей и будут советоваться с майором, где укрыть их от огня, от бомб, как организовать это дело, чтобы не разнюхал враг. А у майора нет крепкого чая. Я знаю, как он устал, как ему трудно работать без чая.
Следующий день прошёл спокойно. А утром, на рассвете, на Кондратьевском шоссе показалась крытая санитарная машина № Г-2-25-73. Вахтенный у шлагбаума проверил пропуск водителя - Петрова Анатолия Петровича, но дверцу кузова не открыл - санитарные машины осмотру не подлежали. Позади, в некотором отдалении, катил поцарапанный газик с пробитым ветровым стеклом. В газике рядом со мной сидел Астахов.
У Финляндского вокзала мы попали под артналёт. Санитарная машина замедлила ход, потом рванулась вперёд - очевидно, Петров решил проскочить. Справа, за каменной оградой, взметнулось грязносерое облако, и тяжёлый грохот тряхнул нашу машину. Я крикнул шофёру:
- Нажимай!
И в этот миг ударило ещё раз. Снаряд разорвался впереди санитарной машины, она остановилась, медленно отъехала назад и встала. Новый взрыв - и машина исчезла в дыму. Когда дым рассеялся, мы не сразу сообразили, где машина. Заднюю часть кузова сорвало. Внутри никого не было. Два тёмных продолговатых предмета лежали на снегу. Я сразу заметил их, но не придал, им значения. Кинулся к кабине, уверенный, что Петров ранен или убит. Но его только оглушило.
Опираясь на меня, он слез. Он нервно кусал ноготь большого пальца и морщил лоб - точно силился вспомнить что-то. К нам подошёл Астахов.
- Извольте, - сказал он.
Астахов держал в руке два зелёных валика, и тут я понял, что это такое. Я взял Петрова за плечи, потряс и крикнул;
- Откуда это?
Он молчал.
- Ракетчиков снабжаешь, - крикнул я. - Ракетчиков снабжаешь, сволочь!
- Где… где взяли вы?
Он перестал кусать ноготь и смотрел на меня с выражением ужаса.
- Ящик, - сказал мне Астахов. - Масло там и ракеты.
- Идём, - сказал я.
Не отпуская от себя шофёра, я осмотрел всё, что осталось от кузова. Осколок проломил ящик с надписью: "Маслосбыт". Вперемежку со щепой лежали зелёные и красные ракеты и куски твёрдого, как лёд, жёлтого масла.
- Вы побудьте здесь, - сказал я Астахову. - Я пришлю к вам милиционера. Да вот он бежит.
- Отведёте шофёра?
- Да.
- Справитесь? Не сбежал бы.
Вокруг собралась порядочная толпа. Женщины с лопатами, разгребавшие снег, красноармейцы, продавщица в шерстяном платке, дворник. Все они, не сводя глаз, смотрели на шофёра.
- Дай-ка я его хвачу, - спокойно сказала пожилая женщина. - Дай-ка.
Она подняла лопату.
- Он своё получит, - сказал я громко. - Пропустите. Веду арестованного.
Мы пошли. Шофёр ссутулился, вобрав голову в плечи. Но никто не тронул его. Люди шарахались в сторону, давая дорогу, - точно боялись, что он коснётся их. И кто-то произнёс:
- К стенке его… Прямо…
- Знал про ракеты? - спросил я его.
- Нет.
- И про масло не знал?
Он долго молчал, потом ответил:
- Ты грамотный?
- Я вопросы задаю, - сказал я со злостью. - Не ты, а я. Понял?
- Сам читал, коли грамотный. На ящике написано. Как же я не знал, - заговорил он и, глянув исподлобья, прибавил: - Я тебе ничего не скажу. Только уж не тебе.
- Кому должен был передать?
- А никому. Ты веди, знай. Твоё дело вести - ну и веди.
На допросе Петрова я не присутствовал. От Лухманова я узнал потом, что шофёр давал показания охотно. Он уже месяц как работал на Ладожской трассе. В Кабонах сдаёт раненых и иногда берёт в обратный рейс продукты для госпиталя. Получал он их обычно на складе, с накладными - как положено. Но последние два раза ему пришлось ехать за поклажей в другое место - километрах в шести от станции. Это очень трудно. Туда и дороги настоящей нет - место лесное, глухое. В темноте из чащи какие-то два парня вынесли ящик и скрылись. Кладовщик, ездивший вместе с Петровым, объяснил - неподалёку разбомбило товарный поезд. Поэтому груз сняли и сложили в лесу.