- Я тоже постараюсь.
- А куда надо бить, знаешь? - усмехнулась красавица.
- Скажешь - узнаю…
Я улыбнулся Нине. Игра наша явно затянулась. Не пора ли напрямки спросить: "были бандиты и когда?"
- Под лопатку, под ухо…
- Когда он полезет из такой дыры - под ухо удобнее, - ответил я с видом знатока.
- Не струхни… с перворазу. Ну да я рядом буду, выручу. Ружье жаканами перезаряди
Я давно ждал указания и тотчас выполнил его. Однако слишком торопливо, не спросив, какими такими "жаканами" надо заряжать. Сработала охотничья привычка - рука безошибочно протянулась к левой части патронташа. По-моему, Нина отметила про себя эту мою "неожиданную" осведомленность.
Пройдя километра два-три, мы вышли на открытый песчаный перешеек, спрятались в кустах. Против нас в серой камышовой ветоши чернели шесть кабаньих лазов, расположенных метрах в десяти друг от друга. И солнце хорошо освещало их из-за моей спины.
- Твои два левых… - сказала Нина и подала сигнал собакам. Они подняли лай в болоте. И вскоре мы услышали хархарнье, треск тростника невдалеке перед собой.
Меня беспокоило одно: что, как свиньи покажутся в обеих дырах разом? Успею ли я ударить под ухо одного, прежде чем он своей тушей заслонит лопатку второго? Ведь выстрелив по брюху, я лишь раню зверя и не успею перезарядить ружье. Всего тридцать метров отделяло меня от кабаньих лазов.
Не желая рисковать, я решил стрелять с упора - примостил ложу ружья на рогульку ивовых веток в кусте, что стоял передо мною. И не пожалел.
Одновременно с треском в тростнике из дыры, как из жерла, вылетел секач. Спусковой крючок я нажал почти инстинктивно. Визг смертельно раненного слился со взрывом во второй дыре, из которой выскочила чушка-кабаниха. Тут я не опоздал и на десятую долю секунды, попал точно под ухо. От удара чушка развернулась и, повалившись на бок, заскользила задними ногами вперед. За ней тянулся кровавый след, широкий и очень яркий. Секач-то заверещал, потому что жакан пришелся под лопатку. Вепрь был огромен. Он подскочил от боли и проехал по снегу мордой метров десять. И теперь паровал развороченным кровоточащим боком в густой синей тени от куста тамариска.
Убедившись, что пара кабанов убита, я обернулся в сторону Нины. Тут-то мне и выпал случай увидеть её виртуозность в стрельбе.
Нина стояла шагах в двадцати от меня. Меж редких безлистых ветвей я прекрасно видел её темно-коричневую куртку из ондатры, серый оренбургский платок. Оба ружья были вскинуты к плечам девушки, а ложи прижаты к щекам. Я знал, что в спортивной стрельбе, например, своеобразном "марафоне" 30 + 30 + 30, то есть из положения "стоя", "с колена" и "лежа", по тридцать выстрелов из боевой винтовки, есть мастера, которые, прицеливаясь, не прищуривают левого глаза, а глядят обоими. Сам умел стрелять из пистолета с обеих рук от пояса, да хоть через карманы. Но видать, как бьют из охотничьих ружей одновременно с обеих рук, не приходилось.
Когда я обернулся, Нина сделала один выстрел и уложила кабана. И случилось то, чего я так боялся, ожидая появления зверя: один заслонил другого во время вылета из камышовой дыры. А из трех дальних от неё уже тоже выскочили секачи, брызжа пеной и отчаянно хрюкая.
Я растерялся: "Как же Нина справится со всеми? Ведь один-то из пяти непременно уйдет. А помочь ей у меня нет возможности! Стрелять жаканом через сучья - бессмыслица! Ударившись о ветку, пуля непременно изменит направление!"
Пока я стоял столбом и размышлял, Нина почти одновременно ударила из двух стволов по дальним от неё секачам. Затем по ближнему, что выскочил из второго лаза. Я не мог уследить сразу и за кабанами и за Ниной. А она тем временем молниеносно откинула ружье с левой руки на плечо, одной правой сломила ствол, уперев ложу о бедро, и перезарядила "зауэр".
Кабан находился на грани убойности для жакана. Но Нина успела выстрелить и с очень острого угла попала зверю под лопатку. Секач подпрыгнул и, перевернувшись через голову, шлепнулся на песок.
Никогда в жизни я больше не видел такой стрельбы.
Да и таких азартно-восторженных женских глаз, какие были у Нины, когда она обернулась ко мне, пожалуй, тоже… никогда в жизни.
Потом мы стащили туши семи кабанов в кучу. Бережно сняв шоколадную ондатровую куртку, Нина засучила по локоть рукава пушистого свитера и принялась потрошить добычу. В морозном воздухе терпко пахло теплым ливером и кровью.
Закончив потрошить кабанов, девушка отмыла руки и лицо в бочажине.
- Теперь можно и отдохнуть… - сказала она.
- А дядя Иван на кабанов ходит?
- Ещё бы. У него трехстволка бельгийская.
Не знать такой марки было бы мне не простительно.
- Два ружейных - спарены, а под ними нарезной, винтовочный…
- Откуда знаешь?!
- Дорогое ружье…
- У кого видел? - Нина побледнела, отступила на шаг, поближе к оружию. - Было такое ружье у отца.
- А где же оно?
- Там, где ты его видел…
- Не видел я его, - спокойно ответил я. - Фирма известная. На весь мир гремит среди охотников.
- За кабанами мы придем после обеда, - заторопилась Нина, запахивая куртку. - Отца, Зину и вашего Васю захватим. Одним нам не справиться. Здесь не меньше тонны мяса. А птицу захватим сейчас. Пошли.
- Хорошо привычному человеку, - вздохнул я. - По мне бы отдохнуть чуток. Давай присядем. После такой охоты не грех посидеть. Вон у той ветлы. Там затишье и сухо.
- А вы счастливчик. Не припомню такого удачного дня.
- Дичи много. Ходовой день, - улыбнулся я.
- Может быть, - согласилась Нина и вздернула бровь. - А я думала, гуртоправы стреляют хуже.
- На фронте не кабаны перед тобой, а враги. Они тоже стреляют хорошо…
Подойдя к ветле, мы сели рядом, прислонившись спинами к шероховатому стволу.
- Почему вы не учитесь, в школу не ходите? - спросил я, только чтоб завязать прервавшийся разговор.
- Читать, писать я могу, а кто умеет так охотиться, как я?
- Неужели вас не тянет в город? Там женщины и учителями, и врачами работают.
- Была я в городе… ещё перед войной. Целых три дня там провела. Разговаривала с женщинами - учителями, врачами, даже с инженером. Они учатся, они работают, чтоб хорошо, в достатке жить. А разве у меня нет достатка? Я на охоту хожу в ондатровой куртке. Когда я приехала в город в своей шубке, все женщины наперебой охали и взапуски завидовали. Чего я ни пожелаю - всё у меня будет или есть.
- Разве дело в шубке?
- Пусть не в шубке. Но кто из городских женщин знает своё дело лучше, чем я?
- Есть такие, - твердо сказал я. - Почему не быть.
- Если есть, то у них нет двенадцати шуб - сверху мех, внутри мех, по шестьдесят две тысячи и больше каждая стоит.
- А живя здесь, вы не боитесь, что однажды ночью двуногие волки придут и заберут ваши шубы, ружья?
- Раньше не боялась…
- А теперь? Теперь-то почему? - я обернулся к Нине. - Что случилось?
Я радовался, что так удачно наконец повернул разговор и заставил Нину проговориться неожиданно для самой себя.
- Не стану я больше об этом… Отец строго-настрого запретил.
- Я хочу помочь вам!
- Вы гуртоправ, хотите помочь? - она силком рассмеялась и встала.
- Как же так - "отец запретил"? А придут эти двуногие волки ещё раз - опозорят вас… При чём тут запрет отца?
- Были и второй раз… - опустив голову, проговорила Нина.
- Два раза были? - вскочил я.
- Я бы брюхо жаканом вспорола каждому, кто вошел к нам в спальню. Так и отец сказал им. Они не посмели.
- Сколько их приходило?
- Первый раз - семь. Второй - человек двадцать. А один, отец говорил, в доме и не появлялся. У угла псарни стоял. Бандиты с ним переговаривались. Отец и мать, кажется, признали его голос.
- Кто же это был?
- И нам отец с матерью не сказали… Я спросила, да отец рассердился: "Незачем вам о нём слышать!" Раньше отец на меня никогда не кричал.
- Идемте, Нина. Я уж постараюсь разговорить дядю Ивана.
Я сделал вид, что бандиты меня больше не интересуют.
- Отец уверен, что никакой вы не гуртоправ, а Вася ваш - не бухгалтер.
- Даже уверен? Почему?
- Фляжка у вас со спиртом… На её крышке инициалы старшего лейтенанта, оперуполномоченного из Гуляевки. Я у него точно такую видела, когда он был. Стреляете вы не как гуртоправ. И в сене ничего не понимаете, коли коров на курек выгонять вздумали…
Разоблачили меня… Что ж, пойду в открытую.
Впрочем, разве я сразу не стал обращаться к старому охотнику так, как его называл старший лейтенант из Гуляевки - "дядя Иван"?
Честные люди - добрые люди. Они куда наблюдательнее, чем злые, нечестные. Злые - замкнутые, всегда настороже, больше следят сами за собой, чем за окружающими. Они боятся, прячутся, где уж им быть по-настоящему внимательными.
Многое с момента прихода настораживало меня и Васю. Плач детей при виде чужаков. Не такие уж они маленькие, чтобы пугаться одного вида. Да и то детей надо сначала напугать чужому, тогда они и других бояться начнут. То, что Нина, придя с охоты, изготовилась к стрельбе, когда увидела нас. Осторожность старшей сестры…
Собаки, целая псарня дяди Ивана - прекрасные охотничьи псы, но не защитники. Это я тоже понял. Они натасканы на любого зверя и дичь, универсалы в своём роде, но приучены подчиняться любому, не агрессивны, не видят в чужаке врага своего хозяина. Никогда не было нужно дяде Ивану, чтоб собаки видели в человеке чужака. Вот в чём дело.