Дыхание мальчика стало ритмичнее, глубже: он спал. Володя отнес ребенка в его комнату, каждой клеточкой тела ощущая, что он не один в этом мире. Полумрак уже затопил город, но оставался зыбким, прозрачным - дело шло к белым ночам. Над какой-то кирпичной трубой стоял худосочный серпик месяца; такому бы бледному серпику куда уместнее стоять над сельскими дубами, над прудом, над сенокосными лугами, отражаясь в капельках росы.
Нет, все же все это не зря… Спит мальчик за стеной, его плоть и кровь. Спит второй мальчик у мамы, в Барнауле; мальчик, названный Василием в честь двоюродного деда. Александр и Василий - как тот, который столько сделал для него в свое время, и как тот, что с боем ушел за границу и стал дедом его троюродного брата.
Что, может, и самому - за границу? Сразу почему-то вспомнилось даже не сегодняшнее: гранитная набережная, по которой прошли несколько поколений людей, сделавших Россию тем, что она есть, вспомнилось синее мерцающее пространство, распахнутое вверх, сияющее и прекрасное, и в этой синеве - крик птичьих стай, кресты летящих журавлей, мучительно вытянутые шеи гусей. "Вечное синее небо" - так, кажется, называли эту сущность монголы?
И еще одно воспоминание полезло в голову. Давно, еще когда искали дьявольское кольцо, Володе запомнилась деревня - где-то чуть к югу за Брянском. Маленькая, дворов тридцать, деревушка, и при ней огромное, не меньше нескольких гектаров, кладбище. Позже Володя еще не раз видел в средней полосе такое же явление - маленькие деревушки, а возле - огромные кладбища. Сразу становилось понятно, что живых русских людей, населяющих эту землю, здесь куда меньше, чем покойников.
Где-то в других странах запоздалый путник может резко ударить по тормозам, если по шоссе бредут люди в куртках из оленьей кожи, с луками времен Столетней войны. Эти люди, олицетворенная память своей земли, говорят на староанглийском; если от них не шарахаться, а расспросить, они могут сообщить не меньше интересных вещей, чем Ульян или Асиньяр.
Он ничего не имеет против этих призраков, скорее жалеет, что не может говорить на староанглийском: призраки ничего не смогут поведать ему, даже если очень захотят. Но память его земли изложена на другом языке. Та земля всегда будет оставаться чужой, а эта всегда будет своей, пока ее память говорит на его языке. Пока на Брянщине или на Орловщине запоздалый путник может свернуть к костру, у которого сидят люди в малиновых и синих кафтанах. Шестое столетие везут они свой груз из Польца в Смоленск, и если не побрезговать их обществом, тоже могут много что поведать… И если даже русские исчезнут с лица земли, все равно земля России говорит по-русски… и все тут!
Вдруг потянуло… потянуло так, что не было сил удержаться, просто скрутило от желания тут же открыть холодильник, достать оттуда початую бутылку, налить стакан… ну, полстакана крепленого. Нехорошее желание? А почему оно такое уж нехорошее? Вполне может статься, через несколько недель не будет иметь ни малейшего значения, вынул он бутылку или не вынул, налил из нее или нет.
И еще вдруг потянуло на стихи. Володя выпил граммов пятьдесят коньяку и на этом решил с крепкими напитками закончить, раз уж сегодня еще и работать. А вот бутылку с крепленым вином поставил на стол вместе с красивым стаканом - из дедовского наследия.
Стихи писались чуть ли не сами; Володю даже удивляло, с какой легкостью выплескивались они из него, как быстро покрывал он строчками страницу за страницей, черкал и снова писал.
Пять лет назад могло бы только сниться…
О, бедная российская земля!
В ОВИРе толпы. Палуба кренится,
И крысы убегают с корабля.Там лучше. Там идет борьба со СПИДом,
Нет карточек, проблем, очередей.
Нет, правда, ни единой русской скирды,
Таких же сосен, сопок и полей.Во Франции нет сельского погоста,
Нет тишины, где тает птичий крик…
А жить без них совсем, совсем непросто.
Гораздо проще выучить язык.Способен обходиться самым малым,
Я дух считаю выше живота.
Неприхотливость нищенства? Пожалуй…
Ну что ж! Национальная черта!За плугом дед и прадед не ходили.
Считали - лучше издавать журнал.
Писали книги. В европейской были
И их труды, и те, кто их писал.Они, конечно, небогато жили,
Но знали книги, честь и красоту.
Не очень старыми на кладбище ложились.
Все в эту землю. В эту, а не в ту.
Володя отхлебнул еще рубинового напитка. Вино перестало жечь горло, текло по гортани как лимонад - только в животе становилось все теплее и теплее. Это уже симптом! Надо сделать перерыв, больше не пить, пока он всего не допишет. Ага! Вот она, нужная мысль…
Страну поднять пытались и учили
Свой в дикости коснеющий народ.
Они немало сил в него вложили,
В народ российский. В этот, а не в тот.Народ еще своей не знает силы.
Наш дикий, страшный, спившийся народ.
Но умер дед - в руках несли к могиле.
В Америке никто не понесет.Не тороплюсь толкнуть дверей ОВИРа.
Милей чужих дворцов родной овин.
Ведь я не крыса, ищущая сыра.
Мне повезло. Я русский дворянин.
Дворянство Курбатовых было примерно того же свойства, что и дворянство мосье Журдена, стихи получились весьма… полемичного качества, но Володя чувствовал - он все-таки сумел выразить некую главную мысль.
Хорошо было постоять несколько минут посреди собственного кабинета в темноте - только лампа отбрасывает круг, оценить со стороны - круг света, исписанные листы, бутылка со стаканом… Натюрморт интеллигентной комнаты, жилища русского джентльмена, в котором только что работали. Третий час ночи, уже пора. Невольно вспомнился шаманский костюм… Но спать ложился Владимир в самом прекрасном настроении - не только из-за выпитых напитков.
Володя старался спать чутко, и хорошо сделал: не проснись он сам, мальчика даже не пустили бы с ним попрощаться. Обычно он спал по утрам долго, дела редко заставляли вставать раньше часов десяти. Семья вставала без него, мать провожала детей в школу сама - это входило в правила игры. На этот-то раз разбудить вполне можно было бы, но нетрудно догадаться: уж Марина постарается, чтобы Володя не попрощался с сыном и чтобы сын это заметил да получше запомнил бы.
В квартире давно ходили, подъедая приготовленное им вчера, говорили по телефону (Володя с трудом представлял, кому можно звонить в восемь часов), что-то обсуждали, Марина шепотом орала на Сашу. Проблема была, кажется, в том, что в дополнительном поезде, введенном по летнему времени, переменили нумерацию вагонов. Причем тут Саша? А притом, что Марина иначе решительно не способна; обязательно ей нужен ответчик за ее проблемы, непременно нужно сделать так, чтобы кому-то стало хуже, чем ей. А кто же лучше собственных детей подходит на роль ответчика… Причем решительно за все.
- Только в этой стране может быть такой бардак! - плевала Марина в трубку обычные свои слова-ублюдки. Уничижительный тон, издевка, высмеивание, поношение - это у нее всегда хорошо получалось.
- Сынок! Давай попрощаемся!
Сашка вбежал в кабинет, явно разрываясь между папой и мамой. Он и бежал к отцу, и торопился вернуться.
- Сынок, ты помни, я тебя жду. Ты мне очень нужен, мой хороший. И пока я буду в экспедиции, я все время буду о тебе думать.
Сашка серьезно кивнул.
- Привези мне что-нибудь из Израиля!
Сашка улыбнулся, опять кивнул, прильнул в папе, убежал. Испуганный детский голосок. Злобное фырканье Марины. И все. Лязгнул дверной замок, и Володя остался один.
ГЛАВА 5
Кое-что еще о частной жизни
19–21 апреля 1994 года
Володя и в лучшие-то времена не был годен к употреблению по утрам; опыт говорил, что лучше проспать утренние часы, а уж потом начинать жить. Тут что-то не спалось, и Володя закурил прямо в постели "Астру". Когда-то он начинал с болгарских, и даже в экспедициях если курил - только "Стюардессу" и "БТ"; вяло попытался вспомнить: а когда болгарские перестали "забирать" и он перешел на "Беломор"? Вспомнить не мог.
Впереди были три дня, в которые он был совсем один. Он и раньше оставался один - и в лесу или на реке, и в собственном кабинете. Сама его работа требовала сосредоточенности, что тут поделаешь. Чтобы писать тексты, чтобы думать о том, похожи или не похожи вещи в курганах или поселениях и что за этим стоит, необходимо побыть одному.
Но тут предстояло другое… То одиночество, одиночество человека науки, было частью его обычной жизни; той, что началась тридцать восемь лет назад, что шла по накатанным рельсам и которой предстояло так же естественно завершиться спустя примерно такое же число лет.
Вчера привычное течение жизни Володи Скорова странным образом прервалось, и было совершенно не очевидно, что оно возобновится. Будет ли он жив спустя каких-то несколько недель, и наступит ли все, что должно наступить у человека во вторую половину его жизни?
Затянувшись второй сигаретой, Володя привычно напряг воображение.