Все это элементы единого образа народа на войне (в который включены и образы-воспоминания, и образы - мечтания о мирной жизни после войны). Отсюда и особая роль в поэме массовых, коллективных сцен - одновременно повествовательно-очерковых, драматических и лирических, в которых иногда прямо выступают коллективные лица, например, "перемокшая пехота" ("Бой в болоте"). Отсюда же и особая роль авторского комментария, явно пли скрыто участвующего в любой сцене. Отсюда и сочетание конкретной определенности каждого человека и события с его многозначной обобщенностью. И сам Теркин, и все остальные - это и почти очерково-точное, документальное воспроизведение Великой Отечественной войны, и целая система метафор, символов. Поэтому можно говорить об еще более широком многоликом и самом главном герое поэмы - это весь Народ и вся Жизнь на Земле.
Легко видеть множество истоков и традиций всех героев "Василия Теркина": тут и народная эпическая поэзия, и солдатский фольклор, и, конечно, "Война и мир", и некоторые сцены из "Кому на Руси жить хорошо", и многое другое. Легко видеть, что в Теркине слились черты и высокого героя, и вполне "бытового" солдата. В личности Теркина выявляются освещенные новым черты веками сложившегося народного характера. Но главное состоит в том, что это совсем новый, небывалый народный герой, небывалым является и способ его изображения. В Теркине соединены цельность и высокое содержание эпического "былинного", героя, живой драматизм и лиризм современника и та новая текучесть, подвижность человеческой личности, тот сложный и слитный поток человеческого существования, который попыталась открыть и передать литература XX века.
Теркин дает небывало широкое отражение русского народного характера в конкретных исторических условиях борьбы с фашизмом. Но ни один отдельный образ, и ни одно отдельное произведение, и даже все творчество любого поэта не могут исчерпать собой народный характер, Границы изображения народного характера в образе Теркина - да и во всей поэме - связаны с ее художественным своеобразием. В частности, при всем уме и наблюдательности Теркина, он ведет одну "политбеседу" - "не унывай". Он не задумывается над многими реальными вопросами "политбесед". Но Теркин не был бы Теркиным, если бы поэт вложил в него другое, более аналитическое и критическое начало народного характера, хотя в дальнейшем развитии Теркина оно содержится. Ум и поэзия Теркина связаны с известным простодушием, и эта связь также выражала собой черты и тогдашней фронтовой всеобщности, и всего народного характера, исторически сложившегося.
В Теркине проявились многие существенные черты народного характера, те, которые для того "бегущего дня" были самыми важными и которые сохраняют свое значение сейчас, сохранят и в будущем. Более того, в образе Теркина показано и то, что в нем и о нем прямо не сказано. Теркин ведет "политбеседу" всей своей жизнью, делом, примером. И оказывается, что в этой политбеседе содержится ряд очень важных в своей богатой простоте, исконных и обновленных истин народной жизни. Первая из этих истин заключается в органической необходимости для человека, для его жизни - истинности, "правды сущей, в душу бьющей", правды, "как бы ни была горька". Именно эта степень правдивости, ее безусловность есть обязательное условие победы народа в битве за жизнь на земле. Фашизм был бесспорной ложью, борьба с ним была бесспорной правдой. Потому она достигла и в образе Теркина такой всенародности и тем самым всечеловечности. Бой шел за освобождение нашей родины. Бой шел за самую жизнь на земле, за основные ее устои и перспективы.
В споре со Смертью, как и в битве с фашизмом, как и в поединке с фашистским солдатом, этим малым воплощением Смерти, Василий Теркин прежде всего представляет правду и правдивость - личную и народную. Смерть все время лжет, хитрит, а Теркин безоговорочно правдив. В поединке с немецким фашистским солдатом Теркин во всем честен, даже отчасти в ущерб самому себе. Важная деталь: ему и не приходит в голову сразу же стукнуть своего врага зажатой в кулак незаряженной гранатой, потому что это было бы нарушением неписаных народных правил честного кулачного боя. И только когда немец нарушает эти правила и бьет Теркина каской, - тогда и Теркин разрешает себе бой всеми средствами.
На этой жизненной правдивости основано и нравственное начала Теркина. Жизнь - правда, жизнь - добро. Наш народ побеждает потому, что он сражается за правое дело, как победил Теркин и в кулачном бою один на один с фашистским солдатом, хотя "харчи" у него были гораздо хуже, хотя тот солдат был "сытым" "сильным", "ловким", злобным, никакими средствами боя не гнушавшимся Но оказывается, что именно добро, народная справедливость, благородство есть решающая сила правды-жизни, а злоба и неразборчивость в средствах есть признак слабости и приводят к поражению.
Годы, прошедшие со времени написания поэмы, позволили с новой ясностью увидеть и это объективно-нравственное ее содержание, философско-исторический смысл, который всегда будет живым и современным. Этот всеобщий смысл для поэта неотделим от людей, его несущих. Правда и добро - это не только то, что говорится, но и кто говорит, и как говорит, как живет. "Кто ты есть?" Это - прежде всего жизнь и поступки реальной человеческой личности, ее свобода выбора, ее "экзистенция". Такая "политбеседа" была начата Теркиным и его другом и создателем-поэтом еще до войны, развернулась в "огневом вале" войны, продолжается и по сей час.
Это истинное и нравственное вместе с тем есть и художественное начало человека, его внутренняя свободная мера и норма, то, что делает Теркина таким "складным и ладным".
* * *
Герои Твардовского в подавляющем большинстве своем - люди рядовые, не "генералы" новой жизни, а ее солдаты. Эти рядовые люди - яркие, талантливые мастера жизни, способные к большей отдаче и самоотдаче. Происходит своеобразная демократизация героя. В рядовом труженике, в его повседневных и даже будничных делах раскрывается самый высокий душевный потенциал, возможность героического, идеального действия в любой работе, детали поведения. Недаром же Василий Теркин имеет столь много общего с героями стихотворений и поэм Твардовского тридцатых годов. И глубоко показателен естественный переход от самых "простейших" общечеловеческих свойств (любви к труду, семье, товарищу, родной природе, родной местности) к самому высокому всемирно-историческому подвигу, чудесам самоотверженности. Непринужденность, как бы самопроизвольность этого перехода отражает то новое, что вырастила в народных массах социалистическая революция и практика всенародного строительства нового общества.
В послевоенном творчестве Твардовского Теркина сменяют другие герои. Но он продолжается в них, раскрывается новыми сторонами - ив космонавтах, и в тех хлеборобах, что "все превзошли, но с поля не ушли", в самоотверженно работавшей тетке Дарье, и в тех, кто осваивает Сибирь, строит новые дороги и кузни, и в собеседниках в железнодорожном вагоне, и в других новых лицах. Но на первый план здесь выступают уже непосредственно само авторское "я" и читатели-собеседники, а также обобщенно-предметные, отчасти символические образы - например, Урал в "За далью - даль", ряд образов природы в лирических стихах шестидесятых годов или даже книг-идей ("Есть книги волею приличий…"). Главное же, "множество людских путей" переходит внутрь, в глубь самого авторского "я" и его разговора с читателем и временем ("всего героев - ты да я // Да мы с тобой"). Василий Теркин продолжает жить и действовать уже в других формах и еще более многолико:
Там, где жизнь,
Ему привольно,
Там, где радость,
Он и рад,
Там, где боль,
Ему и больно,
Там, где битва,
Он - солдат.
Это продолжение боя "ради жизни на земле", только в гораздо более сложной форме, ибо враг, смерть, чужие, "немые", потомки Степки Грача не раз принимали обличив друга или защитника твоего дома и тебя самого. Теперь Теркин, пройдя много дорог, научился лучше их видеть, видеть Смерть во всех ее, даже подделанных под жизнь, формах. И, продолжая эту битву, должен "биться, беситься и лезть на рожон". И его ведет тот же коллективизм, тот же "завет начальных дней": "а если - то и жизнь отдать". В самом последнем опубликованном стихотворении читаем:
Жить, как живешь, своей страдой бессонной,-
Взялся за гуж - не говори: не дюж.С тропы своей ни в чем не соступая,
Не отступая - быть самим собой.
Так со своей управиться судьбой,
Чтоб в ней себя нашла судьба любая
И чью-то душу отпустила боль.
И происходит гораздо более сложная "политбеседа". Главным героем становится как бы самый процесс напряженного, подчас тревожного народного раздумья, извлечения уроков из прошлого во всей их правде, "как бы ни была горька", в новой "тоске неутомимой" путника и правдоискателя, оглянувшегося на уже большой пройденный путь. Стремление (всегда существовавшее в Твардовском) самому "дознаться", "доискаться" (в том числе и "просчетов" - и своих и эпохи), углубляться - вплоть до "дна", "самого донышка" жизни, - "думу свою без помехи подслушать" и даже "черту подвести стариковскою палочкой". Особенно в стихах последних четырех-пяти лет чувствуется жар еще более жесткой самопроверки, неудовлетворенности собой, тревоги за то, что происходило в окружающей жизни. Отсюда отвращение к мнимо-легким или мнимо-рациональным решениям, новые призывы самих послушать хлеборобов, подчас ноты тяжелой горечи. И если раньше поэт стремился, ставя вопрос, тут же дать и какой-то ответ, то сейчас в этом раздумье присутствуют и просто вопросы, ибо ответы не обязательно приходят вместе с вопросами.