- Ах, точно! - улыбнулся смущенно Кмитич. Да, как бы он ни избегал художников-портретистов, один раз в Несвиже, находясь в гостях у Михала и его отца, Самуэль это все же сделал. Но позировал не ради собственного портрета перед мольбертом самовлюбленного мазилы в огромном берете, а перед простым городским восемнадцати- или семнадцатилетним хлопчиком, другом Михала и по его просьбе. И позировал просто, для экспозиции. Тем более что тот начинающий художник с кусками засохшей краски под ногтями, несколько непричесанными длинными русыми волосами и простым скромным лицом, худенький и неброско одетый, понравился молодому оршанскому князю. Как было отказать?! Вилли сделал набросок углем на большом листе, когда Кмитич ехал на коне на охоту с колчаном стрел и луком.
- Назову картину "Всадник" или "Литвинский всадник", - кажется, так сказал Вилли.
Дрозд нашел восседавшего на коне с луком и в меховой шапке Кмитича очень даже живописным и, жутко извиняясь и заикаясь от волнения, попросил постоять чуть подольше. Ну, и молодой князь уступил просьбе юного мастака, тем более что это ему не причинило никаких неудобств. А парень со своей работой справился на удивление быстро. "Неужели уже все?" - удивлялся Кмитич, соскочив с седла и подходя к Вилли. Тот на втором листе более четко изобразил его, Кмитича, да так похоже, что князь даже присвистнул: "Так ты, хлопец, таленавиты!" А вот теперь он впервые увидел законченную работу этого молодого дарования и подивился ее совершенству. "Если он и меня так изобразил красиво в красках, то я, пожалуй, купил бы тот портрет", - подумал Кмитич и спросил:
- А где он сейчас? Ну, этот Вилли?
- В Амстердаме, опять к Рембрандту уехал, но писал мне, что собирается переехать в Рим, так как получил приглашение от другого фламандского живописца, Яна Вермера.
- А как же полубожественный Рембрандт? Выходит, он не такой уж и авторитет, если даже Дрозд от него уходит?
- Ну, насчет Рембрандта, то Вилли мне в письме жаловался, - как-то сразу скис Михал, словно в том была и его вина, - писал, что учитель много пьет, бурно развлекается, а самые удачные работы учеников продает как свои.
- Ну прямо как Шекспир! - усмехнулся Кмитич. - Да они там все одинаковые, эти мастаки да писаки! Мне в Риге английские матросы рассказывали, что Шекспир тоже ничего не писал либо мало писал, а лишь играл в своем театре, присваивая все пьесы своих авторов себе.
Михал нахмурился. Про то он ничего не слышал.
- Ну, матросы вообще болтуны и врали еще те, - буркнул Михал, вспоминая адмирала Еванова-Лапусина…
***
Перед охотой был у Самуэля Кмитича один тайный ритуал: он всегда подходил к старому раскидистому дубу Диву, растущему на берегу Рши, который почитали местные кривичи-идолопоклонники, и просил удачной охоты у властелина леса. Он не просто верил - он знал, что этот водяной или железный дуб, как его называли лекари, с аспидного цвета корой с беловатыми пятнами и прямым стволом, не просто дуб, но повелитель всего восточного берега Рши. Вот и сейчас ярким солнечным днем первого червеня шел Кмитич к дубу с ястребом на рукавице. Издалека Див напоминал своей густой вершиной зеленый взрыв. А навстречу Кмитичу от дуба шел седой как лунь старец волхв с шестом в руке. Звали волхва Водила, но то было даже не имя, а нечто вроде жреческого титула. Помнил Водилу Самуэль еще с детства, и всегда старик был таким - седым, в неизменной белой длинной хламиде, с напоминающим змею шестом в суховатой руке и с болтающимися на груди символами и амулетами. Кмитич никогда близко не подходил к этому колдуну: о нем в Орше разное говорили, мол, злой, накликать всякое может. Поэтому оршанский князь, заприметив Водилу, замедлил шаг, уйдя чуть в сторону, давая возможность старцу пройти мимо него до того, как он дойдет до священного Дива. Но как ни изворачивался Кмитич, расстояние между ним и идущим от Дива старцем удивительным образом сокращалось, будто хорунжий шел не к дубу, а именно навстречу волхву. Удивленный Самуэль остановился. Но и это не помешало Водиле приближаться с прежней скоростью.
- День добры! - первым поздоровался Кмитич, несколько смущенный этой встречей.
- День добры, пане, - наклонил голову старец. При этом Кмитич почти с ужасом посмотрел на посох - уж очень он напомнил ему змею из сна. Ну точь-в-точь такая же! "Вот тебе и сон с четверга на пятницу!" - подумалось Кмитичу.
- А ты змей не бойся, людей бояться надо! - словно прочитав его мысли, усмехнулся волхв в белые усы.
- Так я и не боюсь змей, - как-то по-мальчишески оправдываясь, ответил Самуэль, - а людей…
- Ты ведь тоже кривиу гимине.
- Что? - не понял Кмитич.
- Рода кривического, - объяснил, усмехнувшись, старец, видимо, вначале сказав это выражение на старокривическом языке, - только уже забывший свои корни. Сусьюнге су гудаи.
- Не разумею, пан, - нахмурил бровь Кмитич. - "Что за заклинания?!"
- Я говорю, "слившегося с гудами" рода кривического ты, пан войт, - Водила при этом вновь загадочно усмехнулся, но, как казалось, вполне дружелюбно, из-за чего Кмитич подумал, что Водила настроен хорошо. У него немного отлегло от сердца. Бабка всегда предостерегала его встречаться с языческими вещунами и колдунами в плохом их настрое.
- Кривичи поклонялись змее, которую, чтобы не называть по имени, как лютичи называли волка лютом, именовали кривью. В ней мудрость! - продолжал Водила.
Кмитич слышал про это впервые, поэтому, удивившись, спросил:
- А почему вы вдруг про змею заговорили, уважаемый? Я разве что худого про нее сказал? И почему я людей должен бояться?
- Людей? - дед нахмурил кустистые белые брови. - Так ведь и червень люди прозвали тоже не просто так, как лютичи люта, а кривичи кривь. Червонный месяц, - покачал седой шевелюрой Водила, - это кепска. Это кровь, червоное чрево, вывернутое наружу.
- Червоные кветки, - поправил старика Кмитич, - они же файные! Потому и червень!
- Не, пане, - вновь с досадой покачал головой волхв, - ты идешь на охоту с ястребом, а с востока червонные люди идут на охоту за нами, людьми, кровь нашу проливать. Нехороший месяц червень, - старик вздохнул, - именно в червене начинались и будут начинаться самые червоные для наших земель войны. А эта, что сейчас идет самая кровавая будет. Червонное пламя охватит села и города, червонная кровь польется рекой…
"Началось, - почти с раздражением подумал Кмитич, - этим колдунам все бы страху нагонять да концы света предрекать…"
- Нет, плохой все же месяц наступает, пане, - продолжал Водила, словно читая мысли князя и споря с ним, - ой, кепский месяц! Первый Ангел уже вылил чашу свою на землю ("Это же, кажется, из "Откровения" фраза?" - с удивлением подумал Кмитич). Хочу благословить тебя, воин, на победу, но более - на мудрость истинного вуя. Ибо нелегко придется тебе. Выбирать всегда сложно. Но ты сковать дракона должен и ввергнуть его обратно в темницу. И ты спасешь всех, если выбор правильный сделаешь. И воинство небесное последует за тобой на конях белых, облеченных в виссон белый…
"Матка Боска! - вновь поразился Кмитич. - Да он почти цитирует "Откровение!" Видать, старый хитрец читает не только свои черные книги, но и Библию".
- Скоро получишь лист и поедешь в Смоленск, город, который скоро навсегда потеряем, - продолжал говорить Водила, внимательно глядя на Кмитича.
- Так, - кивнул оршанский войт, - поеду, ибо невеста там у меня сговоренная. Это многие знают. Но что за лист?
- Лист от гетмана. Готовься, - с этими словами старец стал обводить Кмитича своей рукой, словно заглаживая воздух вокруг него, - ты сейчас будешь как та куропатка, что от твоего ястреба улетать начнет.
На этом их загадочный разговор и закончился. Закончился так же быстро и непонятно, как и начался. Водила пошел дальше, а Кмитич некоторое время стоял с ястребом на рукавице и думал над таинственными словами волхва. Кое-что из сказанного выглядело весьма понятным, кое-что - совсем нет. Одно было ясно - старец говорил о грядущей с востока войне. "Наверное, казачки Хмельницкого опять пойдут с погромами, - думал Кмитич, - но… как-то это странно, чтобы их тут нам всем бояться! Что за лист я получу от гетмана? Почему мы Смоленск потеряем навсегда? А, ну его!" - и Кмитич зашагал дальше к дубу, с шумом прокладывая полами длинного коричневого походного камзола себе дорогу.