Будущие короли-католики, победив мавров, задумали заодно избавиться и от евреев. Отныне все испанцы должны были исповедовать одну религию. Евреи, которые не пожелают принять христианство, должны будут в трехмесячный срок покинуть страну. Многочисленные проповедники ходили из города в город, убеждая своими речами обитателей еврейских кварталов просить о крещении и отречься от своей "жалкой ереси", что было единственным средством избежать изгнания. Многие отказывались от веры отцов, чтобы сохранить свои дома и земли. Другие же оставались верными древним законам своей религии. Все богатые евреи, принадлежавшие к общине, горели пророческим восторгом, подобно вождям, которые возглавили исход Израиля из Египта. Казалось, всем стали нестерпимы преследования, которые обрушивались на них в этой стране в течение десяти веков. Многие любили эту землю, но все же предпочитали покинуть ее навеки. Они вспоминали о фараонах, ввергших в рабство избранный богом народ. Христианская Испания стала этим древним Египтом, и они вынуждены были бежать из нее, веря, что Иегова будет охранять их в скитаниях по свету, как он некогда поддерживал и вел толпы, возглавляемые Моисеем.
Старые христиане и многие из новых, смешавшиеся в результате браков с семьями самого чистого испанского происхождения, с радостью встретили этот королевский приказ, воображая, что жизнь станет легче, деньги потекут обильнее и работа пойдет более ладно, когда "проклятое племя" навсегда исчезнет с испанской земли.
По Кастилии и Арагону быстро распространилась народная песенка. Начали ее петь бродячие музыканты и слепые гитаристы, а теперь ее распевали на площадях, дорогах и в домах женщины, погонщики мулов и ребятишки, водящие хороводы:
По приказу наших королей,
Убирайтесь за море, евреи,
С рухлядью своей.
Изгнанникам запрещалось вывозить золотые и серебряные деньги, драгоценности и вообще что-либо, кроме одежды. Все имущество им надлежало продать в течение трех месяцев; и этот народ, деловая ловкость которого вызывала общую ненависть, вынужден был отдавать, как говорит один историк того времени, "дом за осла, и виноградник за лоскут шерсти или холста".
Еврейские общины, принимая меры для упорядочения этого всеобщего изгнания, распорядились, чтобы каждая девушка старше двенадцати лет немедленно выходила замуж и таким образом отправлялась в путь под охраной мужа, который мог бы поддерживать и защищать ее, а у родителей стало бы меньше забот в дороге.
Это распоряжение взволновало молодую андухарскую пару больше, чем королевский эдикт. Изгнание было еще делом будущего, до него оставалось несколько недель; могло ведь случиться и так, что правители одумаются в последнюю минуту. Зато брак по приказу общины был непосредственной опасностью. Дон Исаак уже приводил к себе в дом нескольких еврейских юношей и описал Лусеро и ее сводным сестрам достоинства этих женихов, с тем чтобы немедленно сыграть свадьбу.
К дону Исааку явился даже один христианский идальго, много лет состоявший на службе короля, и предложил жениться на Лусеро, что избавило бы ее от изгнания. Коген и слышать не хотел об этом, так как, вступая в этот брак, дочь его должна была бы принять христианство. И самым удивительным для почтенного еврея было то, что Дебора, его супруга, оказалась сторонницей подобного брака.
Фернандо Куэвас, знакомый до сих пор с приключениями только по книгам и рассказам, внезапно оторвался от своей однообразной жизни, лишенной каких-либо событий и ограниченной пределами родного города. Дочь Когена почувствовала, как в ней зарождается бесстрашие, которое проявляли многие девушки ее народа в решительные минуты жизни. Жена должна слепо идти за мужем, а мужем ее мог быть только Фернандо.
Она страдала, думая об отце, который любил ее болвше других дочерей, с особой нежностью старика к младшей дочери. И все же ей особенно тяжело было расстаться с матерью, красивой, спокойной Деборой, третьей женой дона Исаака, еще молодой женщиной, у которой, кроме Лусеро, не было детей. Но эта любящая мать теперь представляла для девушки наибольшую опасность. Дебора уговаривала ее разрешить христианскому идальго, просившему ее руки у дона Исаака, похитить ее. Мать признавала, что этот человек, известный более под кличкой Королевского буфетчика, чем под собственным именем, был малоприятен на вид, но добавляла тут же, что надо пойти на его предложение, раз уж он согласен спасти ее от изгнания.
Лусеро видела, что опасность грозит ей с двух сторон. Если она останется в родительском доме, дон Исаак выдаст ее за одного из еврейских юношей, просивших ее руки. Если же она доверится своей матери, Деборе, та поможет Королевскому буфетчику похитить ее.
Лучше всего было последовать уговорам Фернандо. Для него также становилось опасным оставаться в Андухаре: Королевский буфетчик заметил его и понял, что Фернандо мешает его намерениям. Куэвас даже подозревал, что тот собирается воспользоваться своими связями с городскими властями, чтобы под каким-нибудь предлогом засадить его в тюрьму. К тому же, однажды этот наглый идальго, встретив его возле дома Когена, вздумал пригрозить ему палочной расправой. Но оказалось, что угрожать такому забияке, как Куэвас, довольно опасная затея. Отойдя на несколько шагов, Фернандо схватил камень и швырнул его в голову своему противнику, успев скрыться до того, как сбежались люди на крики Королевского буфетчика, ошеломленного неожиданным нападением.
После этого случая Лусеро и Фернандо решились на побег, и вот уже минуло два дня, как они покинули Андухар.
Куэвас дал девушке свою единственную смену платья, чтобы она переоделась юношей. Лусеро была почти одного с ним роста. На ее стройном, тонком девичьем теле еще едва намечались признаки женской красоты, и это позволяло ей выдавать себя за юношу; в таком виде им было легче странствовать по дорогам. К тому же, они были вынуждены скрывать ее происхождение, опасаясь враждебности старых христиан и наказаний, перечисленных в приказе об изгнании.
Сперва Фернандо хотел направиться и Кордову самым коротким путем, по течению Гвадалкивира. Но потом он передумал, решив идти по тропинкам, известным только пастухам Месты, чтобы избежать таким образом встреч с чересчур любопытными прохожими.
Первую ночь они провели в пастушьей хижине, выдав себя за двух осиротевших братьев, идущих в Кордову к родственникам. Наутро они снова отправились в дорогу, встретив только нескольких путников, от которых поспешили скрыться, так как их вид не внушал доверия.
За несколько лет до этого королевская чета, дон Фернандо и донья Исабела, создала Санта Эрмандаду - военную организацию, которая охраняла дороги и самыми крутыми мерами боролась с разбойниками. Люди уже решались путешествовать поодиночке, хотя кое-где еще оставались "дельфины" - прозвище, которое получили разбойники, в течение многих веков извлекавшие выгоды из бесконечных войн между маврами и христианами и междоусобных смут, разорявших страну.
Юные беглецы впервые столкнулись с жизнью, совсем непохожей на ту, которую они вели в своем тихом городе. Однажды им встретился в пути привязанный к стволу дуба труп, с грудью, пронзенной множеством стрел, напоминавший изображение святого Себастьяна, которое они видели в церкви. Это был разбойник, казненный членами Санта Эрмандады, которым разрешалось стрелять в любого преступника, если он пытался бежать. При тех беспорядках, которые царили в стране, быстрая расправа была для королевской четы необходимой мерой.
Беглецы боялись встречи с Санта Эрмандадой не меньше, чем с разбойниками, и дважды им пришлось прятаться в кустах, завидев издали красные чулки, белые камзолы и лиловые береты этих воинов, приближавшихся к ним с арбалетом через плечо и короткой шпагой у пояса.
Часто они сбивались с пути, и тогда им приходилось повторять пройденную дорогу. Так подошла ночь, и они заснули в открытом поле.
Лусеро жаловалась на усталость, но силилась сдержать слезы. До сих пор она вела тихую, почти затворническую жизнь, обычную для еврейских и мавританских семей. Она редко выходила из дому, и ей почти не приходилось ходить пешком, и теперь, после такого непривычного перехода, ее нежные ноги нестерпимо болели.