На вид он казался молодым, хотя ему уже давно минуло сорок лет. Это был смуглый человек, довольно полный, с черными глазами и темными волосами, в которых пробивалась первая седина. Осанка его была величественной и горделивой, что еще подчеркивалось свободной, дорогой и всегда темной одеждой, которую он постоянно носил и которая, казалось, внушала особое уважение к этому врачу. Тот факт, что королевская чета, приезжая в Кордову, всегда приглашала его в качестве лекаря, несмотря на то, что при дворе было немало прославленных медиков, еще больше поднял известность и доходы этого мудрого обращенного. Знатные сеньоры и состоятельные купцы приезжали издалека, чтобы обратиться к нему за помощью в случае опасного заболевания, и не скупились на оплату его дальних поездок. Он был очень богат и широко тратил большую часть своих заработков, уверенный, что этот приток денег никогда не иссякнет.
В Кордове у него был просторный, удобный дом, почти дворец, о роскоши которого сплетничали соседи. Один из самых больших залов был полон книг; там было около двух тысяч рукописей и печатных изданий, что для того времени было огромным собранием.
Он много путешествовал и побывал даже в Риме, где посетил дона Родриго Борджа, кардинала Валенсии, который вот-вот должен был взойти на папский престол, подобно своему покойному дяде, Каликсту III. Доктор Акоста познакомился с ним за много лет до этого, будучи еще юношей, когда кардинал Борджа приехал в Испанию Фердинанда и королевы Исабелы, которые к тому времени уже были обвенчаны, и красную шапку знаменитому дону Педро де Мендосе, королевскому любимцу и советнику.
Многочисленные вещи, которые он хранил на память о путешествии в Италию - ткани, эмали и картины, - украшали другие комнаты его дома.
Кроме того, там имелись разные экзотические предметы с берегов Гвинеи, подарки благодарных мореплавателей, которых он бесплатно лечил: веера из страусовых перьев, львиная шкура, причудливые фигуры идолов из черного или лакированного дерева, два больших слоновых бивня.
Его образ жизни по широте и пышности не уступал убранству его дома. Стол и постель доктора вызывали восхищение у людей, стоявших гораздо выше его на общественной лестнице. Супруга Акосты принимала своих знакомых дам в гостиных, где на полу лежали нарядные мавританские подушки, служившие сиденьями. А кровать доктора с пышными дамасскими тюфяками и перинами, набитыми тончайшим пухом, выглядела весьма величественно.
Эта пышность, откровенно выставляемая напоказ, никого не озлобляла против врача. Те же простолюдины, которые ненавидели евреев за их богатство, а генуэзских, фламандских и немецких купцов - за их огромные барыши, с одобрением относились к роскоши, окружавшей доктора, как будто им самим от нее что-то перепадало.
Он был всегда щедр на подарки, безвозмездно лечил бедняков, и новсгоду ходили восторженные рассказы о разных случаях исцеления, создававшие ему славу чудотворца.
Уличные ребятишки, которые писали ругательства на фасадах жилищ обращенных, никогда не пачкали словом "марран" белых стен докторского дома. А между тем Габриэль Акоста, несомненно, заслуживал наравне с другими эту кличку, которой клеймили евреев, перешедших в христианство. Он действительно был марраном, поскольку предки его приняли христианство менее ста лет назад, в конце XIV века, в период страшного преследования евреев, чтобы спасти таким образом свою жизнь и состояние. Они приняли фамилию Акоста, подобно другим их единоверцам, живущим в Испании и Португалии, и, сменив религию, продолжали заниматься тем же ремеслом.
В этой семье всегда был какой-нибудь прославленный врач. Ее члены, еще носившие еврейскую фамилию и жившие при дворах Кастилии, Португалии и Арагона, посвятили себя науке врачевания. Теперь, в XV веке, третье поколение придворных лекарей Акоста продолжало поддерживать семейную славу.
Несмотря на прошлое своей семьи, Габриэль Акоста не внушал ни подозрения, ни тревоги новому трибуналу инквизиции. Он тщательно выполнял все обязанности христианина, неуклонно ходил к мессе каждое воскресенье, по вечерам перебирал четки в кругу семьи и ничуть не возражал против набожности своей жены, прекрасной и почтенной доньи Менсии, наследницы древнего рода старых христиан, тех, которые пришли с севера много веков назад, чтобы по призыву короля Кастилии, святого Фернандо, завоевать Андалусию.
Донья Менсия была высокая, полнотелая женщина, лицо которой своей почти безжизненной белизной напоминало лица одалисок и монахинь, словом, женщин, ведущих замкнутый и сидячий образ жизни. Она восхищалась своим доктором как мужчиной и как ученым. С почти суеверным благоговением наблюдала она, как он, сидя над толстым томом и подперев голову рукой, проводит целые часы в книжном зале. Сама достойная дама едва умела читать, и у нее дрожали пальцы, когда ей предстояла мучительная задача нацарапать свою подпись. Бог не дал ей детей, и она заполняла свой досуг тем, что придумывала новые блюда для доктора, внимательно следила за порядком в кухне, кладовых и гардеробах, вышивала по вечерам, сидя на парчовых подушках в обществе двух молоденьких мавританских рабынь, искусных рукодельниц, присутствовала на всех церемониях в соборе (некогда Большой мечети) и в других церквах города, которые также были в свое время мавританскими или еврейскими храмами. Злые языки постарались довести до ее сведения супружеские измены доктора, в частности - его связь с некоей красивой андухарской еврейкой; но христианская матрона стала в конце концов спокойно относиться к этим небольшим неприятностям, которые вначале ее сильно волновали. Таковы уж все мужчины; к тому же, она была уверена, что Акоста ценит ее больше, чем других. Ведь точно так же и король дон Фернандо любит и уважает королеву донью Исабелу больше всех женщин, но стоит ему расстаться с ней и уехать, как он оставляет незаконного младенца всюду, где проведет сколько-нибудь длительное время. Раз солдаты и врачи проводят почти всю свою жизнь вне дома, незачем их женам и знать, чем они занимаются, когда отсутствуют. А что касается любовных связей с еврейками, то редкий король поступает иначе, чем доктор. Донье Менсии было хорошо известно, что некий принц, незаконный брат дона Фернандо, был сыном покойного дона Хуана, короля Арагона, и еврейки, с которой тот был в связи почти всю свою жизнь.
Инквизиторы, казалось, не вполне были уверены в преданности знаменитого врача христианской вере, но не трогали его, твердо зная, что он никогда не станет разглашать свои скрытые убеждения. Они знали также, что у него в душе не сохранилось ни малейшей склонности к религии предков, и не имели никаких оснований заподозрить Акосту в тайном соблюдении иудейских обрядов. Евреи относились к нему с большей неприязнью, чем христиане, на не потому, что он был обращенным, - таких среди испанцев были тысячи. Нет, они его ненавидели за безверие, считая, что он гораздо менее религиозен, чем христиане. И инквизиторы считали его гениальным безумцем, достаточно осторожным, чтобы скрывать свои парадоксальные суждения, которые только время от времени невольно прорывались наружу.
Разве он мог бы совратить кого-нибудь своими домыслами в те времена, когда вера была так крепка, что каждый готов был умереть или предать смерти другого во имя своих религиозных убеждений, а неверующих не было вовсе?
Акоста относился к жизни со свойственным ему скептическим любопытством, недоверчиво и в то же время благодушно. Он говорил о богах больше, чем о едином боге, считая, что человечество было счастливее в эпоху язычества, чем в настоящее время. Он изучал мудрецов и поэтов этих отдаленных веков, убежденный, что после них мир погрузился в невежество и варварство. Он был одним из тех, кого в Италии начинали называть гуманистами. Путешествие в Рим еще более укрепило в нем эти взгляды, почерпнутые им ранее из книг. И так как эти гуманисты господствовали при папском дворе и при многих королевских дворах, куда их приглашали в качестве наставников к наследным принцам, некоторые монахи и священнослужители Кордовы, желая блеснуть своей ученостью, гордились дружбой с лекарем Акостой, признавая его большое умственное превосходство и глядя на него в то же время как на милого ребенка, дерзкого и озорного, который позволяет себе рискованные игры с предметами, заслуживающими глубокого уважения.
Самым важным для них было, чтобы он не оставался втайне евреем, не менял рубашки по субботам и ел свинину при всех, как надлежит доброму христианину. А все разговоры доктора о языческих богах и древней Греции казались им сущими пустяками.