Испанец-папа дон Педро де Луна, со своей стороны, издал буллу, в которой запрещал некрещеным евреям заниматься наиболее почтенными профессиями. Однако когда прекратилось поголовное преследование, евреи и обращенные, движимые собственной финансовой мощью, снова завладели экономической жизнью страны. Народ ненавидел их, веря всем лживым россказням, которые о них распускались; и все же Моисеева вера не исчезла, а, наоборот, получала в стране все более широкое распространение. Ее восторженные приверженцы, не отступившие от своей религии, пассивно сопротивлялись всем постановлениям, направленным против еврейского народа. Обращенных обвиняли в том, что они стали снова втайне соблюдать обряды своих предков, как только миновала опасность, заставившая их принять христианство.
Были и такие евреи, которые перешли в христианскую веру по собственному убеждению и со всей страстью, которую этот народ всегда вносил в вопросы религии, стали бороться против своих бывших единоверцев. Немало епископов-фанатиков и главных инквизиторов были евреями по происхождению.
Народ восторженно приветствовал создание новой инквизиции в Кастилии. В Севилье, Кордове и других городах пылали костры, где порою сжигались чучела, изображавшие скрывшихся еретиков, но чаще жертвами этой религиозной казни были сотни живых людей, мужчин и женщин, погибавших в пламени.
Истреблением еретиков руководили священнослужители, страшные в своей искренней убежденности, ужасающие своим фанатизмом.
Торквемада, один из первых инквизиторов, искренне верил, что оказывает великую услугу виновным в "исповедании ничтожной Моисеевой ереси", отправляя их на костер: ведь все эти еретики слепы в своем заблуждении, и, сжигая их тело, он открывает их душам путь к спасению. В королевстве арагонском учредить священный трибунал было не так легко. Новые христиане Сарагоссы, подозреваемые инквизицией в склонности к иудейству, состояли в родстве с самыми знатными семействами. Матери многих родовитых сеньоров были из марранов. Все они сопротивлялись созданию страшного учреждения, но король Фернандо ожесточенно добивался своего. В его руках инквизиция была политическим оружием, которым он мог пресечь всякую попытку к мятежу. К тому же, еретики, осужденные инквизицией, лишались своего состояния, которое переходило частично в руки инквизиторов, а главным образом - в казну короля.
Страшный в своем рвении фанатик, Педро де Арбуэс, подобный Торквемаде, взял на себя создание священного трибунала в Сарагоссе, готовый, если понадобится, принять за это мученичество. Великий инквизитор Кастилии появлялся на людях под охраной сотни всадников и еще большего количества рабов. Он опасался мести родственников своих жертв. Арбуэс охранял себя сам, надевая кольчугу под сутану и стальной шлем или каску под круглую шапку священника.
Однажды в полночь он отправился служить раннюю мессу в сарагосский собор, надев свою броню и держа в одной руке факел, а в другой тяжелую палку на случай нападения. Когда он опустился на колени возле одной из колонн храма, к нему подошли несколько арагонцев из обращенных. Это случилось в ночь на 15 сентября 1485 года. Заговорщики, знавшие о его защитной одежде, знали также, куда следует направлять удары. Хуан де Эсперайндео полоснул его ножом в левую руку, а Видаль де Урансо с такой силой ударил его шпагой по затылку, что перерубил железные кольца его шлема, нанеся ему смертельную рану.
Обращенные думали, что народ их поддержит и будет приветствовать это убийство как освобождение, но толпа, видя в погибшем инквизиторе будущего святого, едва не растерзала убийц. За восстановление порядка, грозя страшными карами, взялся побочный сын короля дона Фернандо, архиепископ Сарагоссы дон Альфонс, который, подобно большинству прелатов того времени, вел распутную жизнь, окруженный своими наложницами; высокие церковные должности всегда доставались по традиции незаконным сыновьям королей.
Покушение вызвало еще большее ожесточение инквизиции, и множество страшнейших бедствий обрушилось на арагонские семейства, пользующиеся наибольшим уважением за свою родовитость или за положение, которое они занимали. Среди жертв оказался некий кабальеро, Луис Сантанхель, близкий родственник того Луиса Сантанхеля, который был секретарем короля, дона Фернандо, и с которым доктор Акоста по-дружески встречался, когда бывал при дворе.
Инквизиция свирепствовала по всей Испании. Никто не смел выступать против ее решений после того, что произошло в Сарагоссе, считая сопротивление бесполезным. Логическим выводом из этого торжества инквизиции явилось требование обезумевшей черни изгнать евреев.
Вначале власть инквизиторов распространялась только на так называемых новых христиан, которые несли суровую кару, если после крещения продолжали втайне исповедовать свою древнюю веру. Для тех же, кто в свое время избежал народного гнева и открыто придерживался иудейской религии, свободу исповедания охраняло королевское слово. Прежние монархи когда-то дали это обещание, а нынешние, завоевывая Гранадское королевство, сулили эту свободу еврейским общинам и мавританским жителям захваченных городов. Но католическая нетерпимость, которую дон Фернандо и донья Исабела когда-то подогревали, чтобы поднять всех испанцев на своеобразный крестовый поход против гранадских мавров, теперь оказалась большей, чем они сами желали. Христианская Испания, вдохновляемая своими священнослужителями, требовала, чтобы все евреи приняли христианство или покинули страну.
Предчувствуя грозящую опасность, состоятельные члены общины участили изъявления своей верноподданности и дары королю и королеве. Когда королевская чета отправлялась в путешествие, их встречали в Сарагоссе, Барселоне и других городах депутации раввинов и торговцев, мужей мудрых и льстивых, которые подносили им в знак приветствия серебряную посуду, наполненную золотыми монетами, и другие не менее ценные подарки.
Дон Фернандо остался глух к требованиям христиан. Он знал цену еврейскому народу и важную роль, которую тот играл в благосостоянии Испании. Именно евреи поддерживали займами короля в особо затруднительных случаях. К тому же, как откупщики, так и все другие люди, наиболее способные к управлению государственной казной, были представителями этой же религии. Абраам Старший, главный раввин Испании, его зять рабби Майи собирали подати со всей Кастилии, и король неоднократно обращался к ним за советом. Прошел слух о том, что король и королева, руководствуясь финансовыми соображениями и некоторой свойственной испанцам чувствительностью, в последний момент не согласятся на изгнание евреев. К этому добавляли, что будто бы синагоги объявили сбор среди своих прихожан, чтобы поднести королевской чете дар ценою в много тысяч золотых дукатов в обмен на веротерпимость. Затем, несколько недель спустя, стали рассказывать, что великий инквизитор Торквемада ворвался в королевскую спальню с распятием в руке и сказал королю и королеве: "Бога продали за тридцать сребреников. Возьмите же и продайте его еще раз, ваши высочества".
И вручил им распятие.
Доктор Акоста не доверял этим россказням, ходившим в народе. Не таков был дон Фернандо, чтобы стерпеть такую дерзость, в особенности теперь, в полном расцвете сил. Как бы то ни было, королевская чета в конце концов подписала указ об изгнании евреев, и еврейские общины, потеряв всякую надежду, стали готовиться к переселению.
Более образованные евреи старались поддерживать бодрость своих единоверцев, ведя с ними беседы об этом всеобщем изгнании. Они любили землю, которая была для них родной в течение двадцати веков и в которой покоился прах многих поколений; но в то же время они верили, что еврейский народ ожидают в недалеком будущем великие события и что он найдет путь к новой земле обетованной, подобный пути, по которому шли их далекие предки, бежавшие из Египта, следуя за путеводным Моисеевым жезлом и священной торой.
Раввины сулили своей пастве всевозможные чудеса во время исхода из неблагодарной испанской земли. Море взметет вверх свои воды, подобно синим горам, чтобы они могли, не омочив ног, пройти по его ложу; с облаков посыплется манна небесная, чтобы питать их в пути; и лекарь Акоста, хорошо понимавший надежды этой легковерной и исступленной толпы, из лона которой вышли его предки, уже предчувствовал грядущие беды. Будучи в глубине души скептиком, он считал бесполезным жертвовать спокойствием или жизнью за какую-либо религиозную идею. Он скорбел о том, что испанские евреи покидают свои дома и вверяются неизвестному будущему, лишь бы избежать крещения, на которое пошли его собственные предки и многие другие евреи, патриархи многочисленных семейств обращенных.
Взирая на человечество с высоты, на которую вознесли его наука и размышления, Акоста находил, что распря между верой преследуемой и верой правящей не заслуживает столь тяжкой жертвы.