7
На "это чувство" Аполлинера мало кто мог ответить. Не смогла это сделать и очаровательная англичанка Анни Плейден - его первая по-настоящему большая и по-настоящему трагическая любовь. Во всяком случае, безответное чувство сделало Аполлинера выдающимся лирическим поэтом.
Он познакомился с ней в Германии, в доме графини Элеоноры Мильгау, куда был приглашен учителем французского языка к малолетней дочери графини Габриэль и где Анни служила гувернанткой. Впоследствии два этих имени - Элеонора (Элинор), Габриэль - станут сквозными в его прозе, всякий раз неся на себе отпечаток сопутствующих им лирических воспоминаний.
О бурном романе - на берегах Рейна, Сены и Темзы, о побеге Анни Плейден в Америку от жарких домогательств не очень ей понятного и пугающего страстью и эрудицией поэта - уже написаны сотни страниц; но куда важнее написанное самим Аполлинером, и прежде всего "Рейнские стихи" - и те, что вошли в его книгу "Алкоголи", и те, что он по разным причинам в нее не включил. Сама по себе достаточно горькая и чуть ли не детективная история этой несчастной любви превращается в стихах из события личной жизни в явление поэтической культуры. Обширный круг исторических, фольклорных, литературных, живописных и просто бытовых ассоциаций растворяет любовь в жизни, придавая последней неповторимые колорит, глубину и напряженность. В это время круг тем и мотивов, связанных с Германией и немецким искусством, входит в творчество Аполлинера - как за два десятилетия до того это случилось при схожих обстоятельствах с другим французским поэтом - Жюлем Лафоргом.
Аполлинер хотел поначалу объединить все стихи этого цикла в небольшой книге "Ветер Рейна". Замысел не осуществился: самую значительную часть поэт поместил в "Алкоголи", отдельный цикл много позже был опубликован в "Меланхолическом страже", другие стихи, связанные с Германией, так и остались разбросанными по журналам и вошли в другие посмертные издания. Сегодня мы можем лишь слегка реконструировать этот замысел, помня о том, что чувством к Анни Плейден пронизаны многие строки в самых разных стихах первого десятилетия аполлинеровского творчества, да и большинство новелл того периода.
8
Это десятилетие, совпавшее с началом нового века, оказалось и началом новой эпохи во французской и мировой культуре. Все было новым: живопись шагнула от импрессионистов до кубистов, музыка - от Оффенбаха до Сати; поэзия, поднявшаяся до суггестивных высот символизма, вспомнила Рембо и "проклятых" поэтов и попыталась сочетать их иронию и усложненную семантику с последними открытиями живописи; театр был готов к встрече с русским балетом; в журналистике царил дух острой конкуренции, открывались многочисленные журналы, и толпы соискателей жаждали стать обладателями множества литературных премий и призов. На смену салонам, которые были центром художественной и артистической жизни Парижа конца века (Аполлинер еще застал один из последних - салон принцессы Матильды, просуществовавший до 1903 года), пришли литературные редакции с их духом свободолюбия и мужской солидарности. Во французском обществе создавался своеобразный, ни на что прежнее не похожий интеллектуальный климат. Это было время первых прорывов в поэтическое будущее - и их ознаменовал своим присутствием и своим активным соучастием Аполлинер. Но прежде чем стать певцом новой эстетики и нового лирического сознания, он станет великим завершителем эпохи французского стиха - и в этом тоже скажется его "двойственность". Начиналась эпоха Монмартра, улицы Равиньян, знаменитой "Прачечной на плоту", на долгие годы соединившая воедино "Триумвират", "Троицу", как их называли современники: Аполлинера, Пикассо и Макса Жакоба. Несколько позже началось знаменательное переселение художников с Монмартра на Монпарнас, в не менее знаменитый "Улей", - и все это войдет в историю как "belle époque", "прекрасная эпоха", время слома и смены эстетических позиций. Начинались новые мифы: скорость, механика, симультанность, то есть осознание в искусстве одновременности самых разных процессов. Воинственно вступали в жизнь католическое возрождение и мистические пророчества: Жакоб "видит" на стене своей комнаты тень Христа и становится ярым католиком; потом предсказывает литератору Рене Дализу первым из их круга умереть, причем в молодом возрасте, - и Дализ "первым", в 1917 году, гибнет на фронте; потом тот же Макс Жакоб предсказывает Аполлинеру, что тот умрет, не дождавшись славы, которая придет к нему только посмертно, а Джорджо де Кирико рисует пророческий портрет Аполлинера под названием "Человек-мишень", за много лет до ранения поэта отмечая то место на его виске, куда попадет осколок снаряда.
9
Многочисленные свидетельства дружбы Аполлинера и знаменитых художников того времени остались не только в его статьях, но и в их совместной работе. Дружба с Андре Дереном привела к их общему труду - первой книге Аполлинера "Гниющий чародей" (1909), дружба с Раулем Дюфи - к созданию "Бестиария" (1911).
Оба этих произведения, по словам известного французского ученого Мишеля Декодена, стали "центром воображения и всего творчества Аполлинера". Оба они были результатом великого пристрастия поэта к раритетам прошлого, реализацией его недюжинной эрудиции, попыткой создать, используя традиционные жанры, произведения современной литературы. Но главное, в этих, казалось бы, отстраненных от его личности книгах он формулирует тот самый основной закон его творчества, о котором мы уже упоминали: все, о чем бы он ни писал, он пишет про себя и только про себя. Практически все его произведения - это его жизнь, тысячью деталей, аллюзий, реминисценций входящая в ткань лирического повествования. В "Гниющем чародее" и "Бестиарии" с особенной силой выразилась его страсть к забытым и редким словам, к повседневной жизни, философии и литературным жанрам Средневековья, но, повторим, Средневековье здесь - всего лишь карнавальная маска, не слишком-то и скрывающая его душу, одновременно жаждущую все того же: любви и мистификации.
Идя вслед за средневековой легендой о волшебнике Мерлине, тело которого, заточенное в могиле озерной девой, коварной Вивианой, гнило, покуда душа оставалась живой, Аполлинер вводит в литературный обиход основные образы своей "лирической эстетики": разверстая пропасть между мужчиной и женщиной, одержимость временем и греза о вечном, поиск собственной подлинности и идентификации своего "я", наконец, одержимость творчеством вплоть до экзальтации поэтического чувства.
Вивиана изменяет Мерлину (читай: Марей Дюбуа, Линда Молина да Сильва, Анни Плейден - все прошлые, трагические любови поэта - изменяют Гийому), используя против него магические силы, которым он ее обучил в обмен на ложную клятву в любви. Однако Мерлин - сын смертной женщины и дьявола (для Аполлинера это реализация мифов о его собственном "таинственном" происхождении), его душа бессмертна, у нее свой, "неслыханный" голос, голос всесильного знания, и когда опускается ночь, на поиски чародея, на этот голос приходят в лес многочисленные персонажи, олицетворяющие не только мифы, религию, литературу, но и намекающие на обстоятельства жизни, на чувства и раздумья автора, вызвавшего их из небытия. И в то время, как озерная дева не признает за любовью права победить смерть, поэт занимает место волшебника, чтобы восторжествовать над временем.
В "Гниющем чародее" Аполлинер использовал жанр средневековых споров и диалогов - как правило, они не обладали напряженной интригой, были лишены действия, да многие и писались, собственно, для чтения, а не для игры на сцене. Привнеся сюда поэтику романов артуровского цикла, которые он любил с юности, и собственные ощущения "злосчастного в любви", он создает произведение на стыке прозы и поэзии, "философскую драму", как ее называл друг Аполлинера поэт Андре Сальмон, или "Библию наизнанку", по словам комментатора "Гниющего чародея" Жана Бюрго.
Сам Аполлинер высоко ценил это произведение, отмечая, что оно одновременно вписывается в "кельтские глубины нашей традиции" и является прообразом будущей новой эстетики.