17
Запечатленная на бумаге, тень не исчезает. Может быть, поэтому Аполлинер так много, подробно и с таким вдохновением писал про своих современников и ушедших из жизни друзей: исчезновение их тени он допустить не мог.
Эссеистика Аполлинера - особая страница в его творчестве, равно как работа журналиста, хроникера, художественного и литературного критика. Работа эта была в основном связана с Парижем, то есть с литературно-филологической и художественной культурой города, обогащенной сопутствующими бытовыми реалиями и оригинальными человеческими судьбами. В этой среде выросли многочисленные заметки и хроники Аполлинера и прежде всего - замечательная его книга "Слоняясь по двум берегам".
Трудно определить ее жанр. Это и очерки, и беглые зарисовки, и мимолетные воспоминания, и краткие, но глубокие исследования. Вослед Бальзаку можно было бы назвать их очередной "физиологией" Парижа, вослед Бодлеру - очередными "философскими фантазиями". Однако мы можем вспомнить и романтического Гюго, и богемного Мюрже, и натуралистического Золя, и лирического Мопассана, и декадентствующего Гюисманса, и многих других, не менее примечательных бытописателей Парижа, чей опыт угадывается, а то и прослеживается в подтексте книги Гийома Аполлинера.
Отдавая должное всем, вспомним одного - Бодлера. Определяя замысел своих знаменитых стихотворений в прозе, "Парижского сплина", автор сделал существенное дополнение: "философские фантазии парижского праздношатающегося". То, как впоследствии французская традиция распорядилась этим удивительным жанром, свидетельствует: стихи в прозе оживали, обретали дыхание и своеобразие, как правило, именно тогда, когда в них самих оживал город, Париж, когда урбанизм превращался в поэтическую философию литературы. Выхваченные из городской толпы лица, из городской жизни - детали, из городского говора - слова становились главными элементами новой поэтики.
Чуткий Теофиль Готье, одним из первых откликнувшийся на "Парижский сплин", заметил в 1868 году: "…одна фраза, одно-единственное слово, капризно выбранное и помещенное, вызывало целый неведомый мир забытых, но милых образов, оживляло воспоминания прежнего далекого существования и заставляло предчувствовать вокруг таинственный хор угасших идей, шепчущих вполголоса среди призраков беспрестанно отделяющихся от мира вещей". Готье писал о Бодлере, что тот "схватил и уловил нечто не поддающееся выражению, передал беглые оттенки, занимающие среднее место между звуком и цветом".
Отзвуки бодлеровской прозы в стихах во всю мощь зазвучали в XX веке - в поэтической прозе Аполлинера, в парижских картинах Франсиса Карко, в книгах Леона-Поля Фарга. Три этих имени надо поставить рядом - Париж первой четверти прошлого столетия обязан своим литературным воплощением прежде всего, возможно, именно этим писателям.
Книга Аполлинера "Слоняясь по двум берегам" вышла уже после смерти поэта, в конце 1918 года; ее французское название - "Le flaneur des deux rives" - отсылало к одному из рабочих названий "Парижского сплина" Бодлера; "Парижский фланер". Эссе и зарисовки аполлинеровского "Фланера" впитали и многолетний опыт парижского журналиста, и талант мемуариста, и ту смесь рационального и воображаемого, которая всегда была по сердцу французским поэтам.
Аполлинеру Париж интересен в той мере, в какой он проходит сквозь его судьбу. Парижский район Отей для него - один из наиболее трогательных и меланхолических уголков Парижа - здесь жила Мари Лорансен, здесь же, в военном госпитале, он был прооперирован после ранения в марте 1916 года. Быт и литературная история округа тесно переплелись с его жизнью. Так же как, например, достопримечательность Латинского квартала, улочка Бюси, вызывает воспоминания не только о дружеских посиделках в местных кабачках, но и об услышанных там ноэлях, замечательных образцах народного поэтического творчества, - Аполлинер их приводит со скрупулезностью и любовью собирателя-фольклориста.
Однако главными героями его "книжной" эссеистики становятся именно книги и то, что их порождает, окружает и пестует: библиотеки, книжные лавки, букинисты, типографы, издатели, коллекционеры, поэты из народа и те писатели-эрудиты, к которым Аполлинер относился с особенным трепетом и к которым в конечном счете принадлежал и сам. Воспоминания Аполлинера окрашены меланхолической иронией, сквозь которую проступает свойственная ему въедливая наблюдательность, - чего стоит хотя бы один отрывок из каталога книг некоего г-на Кюэну, выставленных на продажу для вожделеющих библиофилов. Порою читателю необходимо призвать на помощь эрудицию и ассоциативное мышление, чтобы до конца понять веселую подоплеку "профессиональных" комментариев:
АБЕЛЯР. Неполный, урезанный.
АВАР. "Амстердам и Венеция". Стиль водянистый.
АЛЕКСИС (П.). "Те, на ком не женятся". Со множеством пятен.
<…>
АРИСТОФАН. "Лягушки". Видимо, печаталась на сырой бумаге.
БАЛЬЗАК (О. де). "Шагреневая кожа". Переплет из того же материала.
БОМОН (А.). "Красавец полковник". Отличная сохранность.
БОРЕЛЬ (ПЕТРЮС). "Госпожа Потифар". Продается совершеннолетним.
БУАГОБЕ (Ф. де). "Обезглавленная". В двух частях.
<…>
ГАУПТМАНН. "Ткачи". В суровом полотне.
ГИБАЙ. "Морфинисты". Страницы исколоты.
ГРАВ (Т. де). "Темная личность". Без титульного листа.
ГРАНМУЖЕН. "Сейф". Роман с ключом.
<…>
ОРИАК. "Горшок". Бумага гигиенич.
РЕМЮЗА (П. де). "Господин Тьер". Маленький формат.
ТЬЕРРИ (Г.А.). "Бесцеремонный капитан". Неряшливая печать.
ФЛЕРИО (З.). "Иссохший плод". Премия Франц. академии.
ЭРВИЙИ (Э. д'). "Похмелье". Переплет с зеленцой. И т. д.
Аполлинер, пожалуй, первый в XX столетии писатель, к которому в полной мере можно отнести определение Мишеля Лейриса: "гражданин Парижа". В течение века ряд таких певцов города значительно пополнился, но имя Аполлинера - одно из ярчайших в этом ряду. Поэт путешествует по пространству и времени: пространство ограничено внешними бульварами Парижа, время - в основном знаменитая belle époque; по крайней мере, она - ключ к пониманию куда более пространной культурологической эпохи, где живые люди и тени умерших, реальные вещи и грезы равноценны, когда речь заходит о духовном осмыслении преходящих событий и вечных истин.
Аполлинер полагал, что современные поэты - прежде всего поэты "неизменно обновляющейся истины". Вот это движение к истине, к внутренней сосредоточенности, к вычленению из потока памяти драгоценных эпизодов прошлого тоже было своего рода "фланеризмом", то есть выбором духовной, умственной свободы, которая приходила к нему на его реальных и вымышленных маршрутах пешком по Парижу.