Лаура. Нет, это не кажется мне смешным! Я очень хорошо понимаю тебя! Ты мне не веришь? Но мне самой кажется невероятным все, что я стала понимать с недавних пор! Прости меня, Иосиф, я испугалась, что больше не увижу тебя, мне было страшно расстаться с тобой навсегда! Но это уже позади! Ты свободен, ты можешь ехать! Разве я смею удерживать тебя от того, чтобы ты выполнил свое предназначение? Нет, нет!
Я слишком тебя люблю! Твоя душа мне дороже, чем мои желания!
Иосиф. Боже мой, синьора! Что вы говорите?
Лаура. Что я тебя люблю! Я люблю тебя! Ты дал мне заглянуть в иную жизнь, но только любовь дает мне войти в нее вместе с тобой! Она есть! Только любовью соединяются души! Пусть ты завтра уедешь, пусть мы видимся в последний раз, – я всюду буду с тобой! Я буду верить во все, во что ты веришь! Все, что ты знаешь, буду знать и я! Чудо совершилось, нас ничто не сможет разлучить!
Иосиф. Нет-нет, синьора! Это невозможно! Вы не должны… не имеете права меня любить!
Лаура. Что ты говоришь? Как можно не иметь на это права?
Иосиф. Но вы же… вы же знаете! Вы сами все знаете! Ведь вы замужем! А потом!.. Синьор Лоренцо!.. Он мой друг!.. Он любит вас!
Лаура. Вот как? Я замужем, а твой друг меня любит! А ты меня любишь?
Иосиф. Долг велит нам любить ближних!
Лаура. Это ложь! То, что ты говоришь, это ложь! Твой друг! Любовь к ближнему! Все это здесь ни при чем! Дело в тебе самом! В тебе самом нет любви, она не помещается в твоем сердце! Все остальное ни при чем! Да ты даже не понимаешь, что это такое! Как же ты смел! Как ты смел без любви проникнуть в чужую душу! Зачем все это было? Зачем?
Иосиф. Но я желал вам только добра!
Лаура. Лжешь, лжешь! Хотел показать, на что ты способен! Теперь увидишь, на что способна я! Ты отнял у меня и эту жизнь, и ту, о которой ты налгал! О, я отомщу! Я страшно отомщу! Мне теперь нечего терять!
Иосиф. О ужас! Что вы хотите сделать?
Лаура. Ты об этом еще узнаешь! Уходи немедленно! Я не могу видеть тебя! (Иосиф уходит.) Мария! Мария! Мария!!
Мария (вбегает). Господи, синьора, что случилось?
Лаура (пишет записку и отдает ее Марии). Беги, разыщи где угодно синьора Лоренцо и отдай ему это письмо! Ты слышишь? Где бы он ни был! Иначе домой не возвращайся!
Сцена двенадцатая
Кабинет Лоренцо.
Антонио. Иосиф! Иосиф! Скорее вставайте! Несчастье! Нашего синьора убили!
Иосиф (выскакивает). Что? Что?
Антонио. То ли он дрался на дуэли, то ли это было подстроено! Вы не знаете, по какому делу он уходил сегодня ночью?
Иосиф. Нет! Где это случилось?
Антонио. На набережной возле дворца Барберини!
Иосиф. О горе мне! Мой друг! Мой брат! Проклят я! Трижды проклят!
Голос слуги. Антонио! Помоги его перенести! (Антонио уходит.)
Иосиф. Почему я еще жив? Почему земля не разверзлась под моими ногами? Я погубил его! Я его убийца! О, я знал все с самого начала! Я убил его! Я убийца! (Входит незаметно патер Сальвини.)
Сальвини. Друг мой! Не кричите так! Ваши признания могут быть услышаны.
Иосиф. Мне нечего скрывать! Я был бы рад, если бы меня казнили. Я не хочу больше жить!
Сальвини. Тогда мне есть чем вас обрадовать! Можете не сомневаться, что пока мы с вами беседуем, родственники вашего покойного друга затеяли или вот-вот затеют судебный процесс против вас. То, что вы были посредником между вашим благодетелем и синьорой Лаурой, ни для кого не секрет. Ее мужу вы тоже придетесь очень кстати в качестве виновника его преступления. Вас обвинят в убийстве с целью получения наследства (постукивает по шкатулке) и в соответствии с законом казнят.
Иосиф. Я это заслужил! Пусть моя вина падет мне на голову.
Сальвини. Безумный! Ты упиваешься своей так называемой виной и, как все безумцы, видишь в целом мире одного себя! Едва по городу пройдет слух о том, что еврей стал причиной гибели католика, вся злоба, что накопилась во всех закоулках Рима, падет на еврейское гетто! Ты хочешь стать повинным и в этой крови?
Иосиф. Нет! Нет! Лучше покончить с собой! Только это мне осталось, чтобы до конца погубить свою душу!
Сальвини. Ты ничего этим не изменишь. Это будет расценено, как признание своей вины. Они решат, что ты испугался суда и казни.
Иосиф (после некоторого раздумья). Вы к чему-то клоните! Говорите скорее!
Сальвини. У тебя есть единственный выход: креститься и вступить в наш орден. Тогда тебя пальцем никто не тронет. Наследники Лоренцо не посмеют судиться с орденом.
Иосиф. Они получат все без суда! Я уничтожу завещание.
Если я продаю душу дьяволу, я не обязан приплачивать.
Иосиф возится со шкатулкой, пытаясь открыть ее ключом.
Сальвини (усмехаясь). Один мудрец говаривал, что дьявол – это собака, которая гонится за человеком, пока он не вернется домой. Но я, признаться, и сам боюсь собак.
Иосиф. Вот оно! (Достает завещание и рвет его на клочки.)
Сальвини. Вот первый смелый шаг на новом пути! Я пожалел бы об этих деньгах, если бы ты не стоил во сто крат дороже.
Сцена тринадцатая
Поле. Вдали лес. Крестьяне сидят у костра.
Женский голос (поет).
Заходит солнце, меркнет небо голубое,
Заходит солнце, наступает черный час!
Не плачь, любимый, до рассвета я с тобою,
А утром солнце навсегда взойдет для нас!
Заходит солнце, оставляя нас в печали,
Тревожит сердце убывающим лучом,
Не плачь, любимый, я с тобою, как в начале,
Ты на рассвете меня не спросишь ни о чем!
Входит Шлойма – глубокий старик.
Шлойма. Мир вам, добрые люди, пустите старика к огню погреться!
Первый. Садись, конечно, дедушка! Ты ведь еще и голоден, наверное! Сейчас мы тебя накормим! (Голоса:
Вот сюда иди! Давай двигайся!) Далеко ль путь держишь?
Шлойма. Далеко, детки! На север, в город Амстердам!
Второй. Ух ты! Да это же через весь мир!
Шлойма. Да! Я вот думал, что уже весь мир обошел, а там, оказывается, ни разу не был!
Первый. А что у тебя за дела в этом Амстердаме?
Шлойма. Да никаких дел нет! Наоборот, хочу там все свои дела и закончить! Прослышал я, что кто-то открыл в Амстердаме "Приют для вечных странников". Ну, Шлойма, сказал я себе, это как раз для нас с тобой! Дойдем туда, а там уж станем дожидаться совсем других странствий!
Второй. Дедушка! Тебе вовсе незачем так далеко ходить! У нас тут в двух шагах – вон дойти по дороге до этого леса, а там направо повернуть – точно такая же обитель, так же называется. Говорят, их кто-то сейчас по всему миру строит, а кто – никому не известно. Только наша самой первой построена, нам недавно один путешественник рассказывал, специально сюда приезжал посмотреть. Ты сходи туда – там и приют, и больница, и сиротский дом – всех принимают, ни о чем не спрашивают! Зачем тебе плестись в Амстердам?
Шлойма. Да как сказать, детки! Я ведь уже сорок лет по свету брожу! Силы мои на исходе, но, думаю, на полгода – год еще хватит. Хожу-то я неспроста, всякий раз жду – вдруг кто-нибудь повстречается, кому я нужен! Они-то меня не ждут, не ищут – сам я их нахожу! Вот и боюсь я остановиться раньше времени, вдруг кого-нибудь пропущу!
Первый. Чудно ты, дедушка, говоришь! Понять тебя трудно! Видно, в долгих странствиях так научился.
А где же они начались? Откуда ты родом?
Шлойма. Родом я польский еврей! Странствия свои начал из Польши!
Второй. Подожди-ка, а ведь тот путешественник тоже поминал какого-то польского еврея! И еще городишко с таким трудным названием… – Межеричи!
Шлойма. Там я и родился!
Второй. Ну и ну! Ты послушай только, что он рассказывал! Пришел он в "Приют для вечных странников", а его отвели к одному очень важному человеку – кто такой, ему не сказали, но видно было, что очень важный – так все с ним почтительно обращались! И вот этот барин у него и спросил, не слыхал ли он, путешествуя по свету, каких-нибудь рассказов про межерического цаддика! А если впредь услышит, то пусть пошлет того, кто рассказывает, сюда, в этот "Приют" – ему, мол, здесь за каждое слово по золотому заплатят!
Шлойма (вскакивает). Нет, видно, путь мой еще не кончен, если кто-то сам меня разыскивает! Видно, уж очень я ему нужен, пойду к нему поскорее!
Второй. Дедушка, да никак ты и есть тот самый межерический цаддик?!
Шлойма. Знаешь, сынок, я уже столько лет им живу, что мне самому частенько кажется, что он – это я, а я – это он!
Простая комната. Иосиф в черной рясе за маленьким столом. Входит Шлойма в сопровождении слуг и других монахов.
Шлойма. Где же он, ваш барин?