В 1908 году он переезжает в Москву. Здесь он общается с выдающимися философами Е. Трубецким, П. Флоренским и др. Вместе с ними создает религиозно-философское общество памяти Владимира Соловьева. В Москве для Бердяева наступает "время собирать камни". Он систематизирует свои взгляды в книгах "Философия свободы", "Смысл творчества".
В "Философии свободы" писал: "Всякое существо сбрасывает с себя пыль рационалистической рефлексии, касается бытия, непосредственно стоит перед его глубиной, сознает его в той первичной стихии, в которой мышление неотделимо от чувственного ощущения. Смотришь ли на звездное небо или в глаза близкого существа, просыпаешься ли новью, охваченный каким-то неизъяснимым космическим чувством, припадаешь ли к земле, погружаешься ли в глубину своих неизреченных переживаний и испытаний, всегда знаешь, знаешь вопреки всей новой схоластике и формалистике, что бытие в тебе и ты в бытии, что дано каждому живому существу коснуться бытия безмерного и таинственного. Не из мертвых категорий субъекта соткано бытие, а из живой плоти и крови. Вопрос о Боге – вопрос почти физиологический, гораздо более материально-физиологический, чем формально-гносеологический, и все чувствуют это в иные минуты жизни, неизъяснимые, озаренные блеснувшей молнией, почти неизреченные".
Бердяев пришел к пониманию жизни не как воспитанию, борьбе за свободу; к убежденности, что человек есть "микрокосм, потенциальная величина, что в нем все заложено". Он утверждает абсолютную ценность каждого отдельного микрокосма, уникальность, неповторимость личности. По Бердяеву, "весь природный мир есть лишь во мне отображенный внутренний момент совершающейся во мне мистерии духа, мистерии первожизни… мистико-символическое миросозерцание не отрицает мира, а вбирает его внутрь. Память и есть таинственно раскрывающаяся внутренняя связь истории моего духа с историей мира…".
Он неоднократно подчеркивал взаимосвязь и даже абсолютное единство Бога и конкретной личности, но с оговоркой, что Бог неизмеримо выше человека.
Задолго до 1917 года Бердяев заговорил о фатальной неизбежности революции в России и даже… о ее справедливости, о том, что более всего ответственными за нее будут реакционные силы старого режима: "Я не представлял себе ее в радужных красках, наоборот, я давно предвидел, что в революции будет истреблена свобода и что победят в ней экстремистские и враждебные культуре и духу элементы… Я всегда чувствовал не только роковой характер революции, но и демоническое в ней начало".
Но в среде либеральной интеллигенции мало кто соглашался с ним. Куда больше было сторонников мнения о бескровности (а если крови – то чуть-чуть), гуманности грядущего переворота. События февраля 1917 года – отречение царя, приход к власти Временного правительства, состоявшего в большинстве своем из либералов, вызвали эйфорию в среде демократической интеллигенции. Красные банты украшали и штатские пальто и офицерские шинели. Однако Бердяев испытывал "большое одиночество". Его "очень отталкивало, что представители революционной интеллигенции стремились сделать карьеру во Временном правительстве и легко превращались в сановников". А в октябре 1917 года случилось "фатально неизбежное", о чем предупреждал философ: "Большевики не столько непосредственно подготовили революционный переворот, сколько им воспользовались". Русская революция стала "концом русской интеллигенции, которая ее подготовила. Она ее преследовала и низвергла в бездну. Она низвергла в бездну всю старую русскую культуру, которая, в сущности, всегда была против русской исторической власти". И еще один горький вывод: "Я понял коммунизм как напоминание о невыполненном христианском долге. Именно христиане должны были осуществить правду коммунизма, и тогда бы не восторжествовала ложь коммунизма… Коммунизм был для меня не только кризисом христианства, но и кризисом гуманизма".
В наступившие годы гражданской войны, красного террора Бердяева не покинуло чувство внутренней свободы, независимости и даже храбрости. В обширной квартире профессора, которого пока не решались "уплотнить" новые власти, продолжали висеть портреты предков-генералов в орденских лентах, по вечерам велись острые дискуссии. В 1918 году начала публиковаться в журнале "Народоправство" его новая книга "Философия неравенства". Бердяев писал: "Социальное движение построено исключительно на принципе классовой борьбы, культивирует не высшие, а низшие инстинкты человеческой природы. Оно является не школой самоотвержения, а школой корыстолюбия, не школой любви, а школой ненависти. Снизу идущие исключительно классовые разрешения социального вопроса разрывают единство человеческого рода и разделяют его на две враждебные расы. Это движение понижает психический тип человека. Оно отрицает космический, т. е. иерархический, строй общества. Это революционное разрешение социального вопроса предполагает отрыв от духовных основ жизни и презрение к ним…" Вот как оценил появление "Философии неравенства" близкий по духу Бердяеву писатель Борис Зайцев: "Это книга, написанная против коммунизма и уравниловки с такой яростью и темпераментом, которые воодушевляли… уж очень все собственной кровью написано… замечательная книга". Для автора это была опасная книга. Но он продолжал вести себя независимо. Был избран профессором Московского университета и во время лекций "свободно критиковал марксизм". Организовал "Вольную академию духовной культуры", в которой читались лекции по философии религии и культуры. И здесь всегда "говорил свободно, нисколько не маскируя своих мыслей". Был арестован и посажен во внутреннюю тюрьму ВЧК на Лубянке. Допрашивал "блондин с жидкой, заостренной бородкой, с серыми мутными и меланхолическими глазами". Это был Дзержинский. Бердяев прямо, без утайки в течение сорока пяти минут объяснял ему, по каким религиозным, философским, моральным основаниям он является противником коммунизма. В 1922 году на печально знаменитом "философском пароходе", вместе со многими выдающимися деятелями русской культуры, был выслан из СССР. Сначала жил в Германии, а затем перебрался в парижское предместье Кламар, где провел всю оставшуюся жизнь.
В эмиграции Бердяев создает Религиозно-философскую академию, руководит журналом "Путь", становится одним из руководителей самого известного эмигрантского издательства "Имка-пресс". "Уже за границей я писал много о коммунизме и русской революции, – вспоминает Бердяев. – Я пытался осмыслить это событие, имеющее огромное значение не только для судьбы России, но и для всего мира. Я сделал духовное усилие стать выше борьбы сторон, очиститься от страстей, увидеть не только ложь, но и правду коммунизма". Около 500 трудов вышло из-под пера мыслителя. В эмиграции он написал лучшие свои произведения, оказавшие заметное влияние на развитие европейской философии: "Смысл истории" и "Философия свободного духа", "О назначении человека", "Дух и реальность", "История и смысл русского коммунизма", "Царство духа и царство кесары" и др. Бердяев, по его словам, мог работать в любое время и в любом положении: в голод, холод, во время болезни – при температуре 39 градусов… В октябре 1943 года, в оккупированной немцами Франции, всякий день готовый к аресту и высылке в концлагерь за свои антифашистские убеждения, он завершает очередную книгу. Однажды за скудным завтраком сказал жене Юлии Юдифовне, своему верному другу и помощнику (она не раз то ли в шутку, то ли всерьез повторяла: "Моя профессия – жена философа"): "Сегодня я окончил "Русскую идею". Глава первая – кризис христианства, затем главы о страдании, о страхе, о Боге, о бессмертии… Я привык, что когда пишу новую книгу, следующая уже в голове". Так и случилось. Наутро план следующей книги был готов.
Завершающей творческий и жизненный путь Бердяева стала книга "Самопознание", опубликованная уже после его кончины, в 1949 году. Это одно из самых ярких его произведений – сплав жизнеописания и биографии духа, откровенный, честный анализ своего "микрокосма", эволюции своих взглядов.
…За год до кончины, в 1947 году Кембриджский университет избрал Бердяева доктором теологии. Весной того же года он получил сообщение из Швеции о том, что выдвигается кандидатом на соискание Нобелевской премии. Но об этом Бердяев сообщает в "Самопознании" как бы между прочим, вскользь. Ибо 1947 год стал для него "годом мучений о России". С огромным разочарованием он увидел, что после завершения победоносной мировой войны в России "свобода не возросла, скорее наоборот. Особенно тяжелое впечатление произвела история с Ахматовой и Зощенкой". Он с горечью пишет о судьбе своих идей на Родине: "Я очень известен в Европе и Америке, даже в Азии и Австралии, переведен на много языков… Есть только одна страна, в которой меня почти не знают, – это моя Родина".
Знали. Тайком читали! Ныне в России книги Бердяева широко переиздаются. Одной из первых была открыто опубликована философская биография "Самопознание" – полумиллионным тиражом! Она стала как бы ключом к "вратам учености" выдающегося русского философа, публициста, гражданина.
Святослав Чумаков