В социологии еще с конца XIX века, с зарождения этой науки, сосуществуют две тенденции, сравнимые с реализмом и номинализмом в средневековой философии. Согласно одной из них, представленной теориями Эмиля Дюркгейма, "индивид возникает из общества, а не общество из индивидов", то есть общество существует как первичная инстанция целого, через которую осуществляются, которой санкционируются любые индивидуальные представления и поступки его членов. Согласно второй тенденции, основоположником которой может считаться Макс Вебер, "ни общество в целом, ни те или иные формы коллективности не должны рассматриваться в качестве субъектов действия; таковыми могут быть только отдельные индивиды". Средневековый вопрос о бытии общих понятий (универсалий) конкретизируется здесь в форме вопроса о бытии социума: является ли общество реальным субъектом исторического действия или же только условным исследовательским конструктом?
В 60-е годы эта абстрактно-научная проблема получила новое звучание в идеологии "новых левых". В "Символическом обмене…" Бодрийяр цитирует один из главных текстов этого идейного течения - "Одномерный человек" Герберта Маркузе, - где обрисован новый модус существования социальной инстанции, ее полное господство над сознанием современного человека, не допускающее никакого критического, диалектического преодоления:
[…] возникает модель одномерного мышления и поведения, в которой идеи, побуждения и цели, трансцендирующие по своему содержанию утвердившийся универсум дискурса и поступка, либо отторгаются, либо приводятся в соответствие с терминами этого универсума […].
Не пользуясь этим словом, Маркузе фактически описал здесь реальность симулякра - абстрактной модели, подчиняющей своему господству вполне реальные силы протеста и отрицания. Это всеобъемлющая реально-фиктивная власть, которую англоязычные теоретики "новых левых", включая Маркузе, обозначили словом "Истеблишмент", а Жан Бодрийяр, ближе связанный с традицией структурализма, - термином "код". Код, истеблишмент, система симулякров - это и есть "трансцендентная" социальная инстанция нашего времени.
В условиях, когда "реализм", вернее псевдореализм социальных симулякров становится фактором тоталитарного господства, для критического, ангажированного социолога, каким был Бодрийяр, неизбежным оказывается воинствующий "номинализм": он должен не просто отстаивать, а вырабатывать, проектировать такие формы социального действия, которые бы не проходили через инстанцию "социального". У этого действия имеется и своя темпоральность - темпоральность обмена.
Обмен между социальными агентами всегда, еще со времен Макса Вебера, выдвигался как альтернатива привязанности индивида к системе, как возможность прямых, немистифицированных общественных отношений. В современной социологии радикализм понимания обмена прямо зависит от того, насколько учитывается в нем временное измерение. Так, Клод Леви-Стросе в своей структурной антропологии, генетически связанной с идеями обмена у племянника и ближайшего последователя Э. Дюркгейма Марселя Мосса, развертывает систему обменов (словами, дарами, женщинами), образующих первобытное общество и происходящих в структурно-логической сфере, вне непосредственно переживаемого времени; с этим связана резкая критика, которой подвергает его Бодрийяр в своем "Символическом обмене…", чувствуя, что за интеллектуалистскими и гуманистическими установками лидера французского структурализма может скрываться подчинение индивида социальной инстанции и редукция, упрощение и обуздание обменных процессов. Напротив, Пьер Бурдье в книге "Практический смысл" (она вышла несколькими годами позже бодрийяровской) оспаривает "объективистскую модель" Леви-Стросса и подчеркивает темпоральный аспект обмена даже в традиционных обществах, где никакие его институциональные схемы не действуют автоматически:
Ввести фактор неопределенности - значит ввести фактор времени с его ритмом, с его необратимостью, заменяя механику моделей диалектикой стратегий […].
При "объективистском" подходе непреложными считаются, например, три обязанности, связанные с обменом дарами, - "давать, получать, возмещать", на самом же деле индивид может и уклониться от принятия дара (если считает его недостойным себя), и промедлить с его возвратом ("чтобы не стать оскорбительным, [дар] должен быть отсроченным и иным, - ведь немедленно отдариться в точности такой же вещью будет с очевидностью равнозначно отказу от дара"), то есть в реальном обществе, пронизанном отношениями власти и чести, обмен представляет собой сложно ритмизованный процесс, и от чуткости человека к этому ритму зависит устойчивость его социального положения.
Именно такие субъективно переживаемые обмены, чреватые вызовом и риском для участников, ставящие их в конфликтно-силовые отношения между собой, и обозначаются у Бодрийяра термином "символический обмен". "Радикализируя" антропологию Марселя Мосса ("побивать Мосса самим же Моссом" - наст. изд., с. 42), осуществляя по отношению к ней свое "теоретическое насилие" (наст. изд., с. 42), он связывает символический обмен с процессами противоборства, ставкой в котором и возможным результатом которого является власть:
[…] символическое насилие выводится из особой логики символического […] - из таких явлений, как обращение, непрестанная обратимость отдаривания и, наоборот, захват власти путем одностороннего одаривания […]. Первобытный символический процесс не знает бескорыстного дара, ему известны лишь дар-вызов и обращение обменов. Когда эта обратимость нарушается (именно в силу возможности одностороннего одаривания, каковая предполагает возможность накопления и одностороннего перемещения ценностей), то собственно символическое отношение гибнет и возникает власть; в дальнейшем она лишь развертывается в экономическом механизме договора (наст. изд., с. 96).
Здесь видна вся сложность бодрийяровского понятия "символическое". Оно является социальной характеристикой, особым типом социального действия - и этим сразу отличается от лакановского термина "символическое", обозначающего определенный регистр психической деятельности (при том что два других, коррелятивных термина - "реальное" и "воображаемое" - употребляются у Бодрийяра в достаточно точном лакановском смысле). С другой стороны, оно отличается и от того смысла, в котором Леви-Стросе пишет об "эффективности символов", имея в виду символы, санкционированные социальной инстанцией, структурами коллективного сознания ("Фактически символическое просто принижается до воображаемого", - негодует по его адресу Бодрийяр. - наст. изд., с. 244). Символическое - это особая неустойчивая, конфликтная, еще-не-обретшая формы стадия знаковой деятельности, где обращению (в обоих смыслах этого русского слова, соответствующих французским circulation и rйversion, то есть "непрерывное движение" и "обратный, возвратный ход") еще не поставлены препоны типа власти, цензуры, принципа реальности: