Потом один танк подцепил подбитого собрата на крюк и уволок за дома, второй танк остался. Опустил ствол пушки, повернул его в сторону щели, из которой выбегали проворные фаустпатронщики, замер, словно бы слушал пространство.
Дождь тем временем немного угас, небо приподнялось и посветлело.
- Вот это другое дело, - пробормотал Фильченко, потом потряс головой, словно хотел что-то вытряхнуть из нее. - Нет, никак не могу понять, товарищ капитан…
- Подучиться надо немного - получишься и будешь все понимать, - Горшков насмешливо фыркнул, - война закончится - в институт пойдешь… Либо того выше - в академию.
Фильченко поскреб нос длинным пальцем - такие изящные гибкие пальцы не артиллеристу нужны, а пианисту либо скрипачу, отрицательно помотал головой. Вздохнул:
- В академию - вряд ли, военный из меня не получится, а вот насчет института… тут все верно. Инженер по строительству железных дорог либо станций метро может получиться вполне.
- Почему именно метро?
- А я полюбил метро. Один раз был в Москве, на метро покатался - удивительная все-таки штука. И быстро, и удобно, и красота под землей такая, что ахнуть можно.
Было что-то в Фильченко от ребенка, он умел восхищаться простыми вещами и добр был, как неиспорченный ребенок - стремился оказать помощь человеку, если тот попадал в беду или в горе, протягивал руку малым и слабым, умел любоваться солнцем, цветами и бабочками - это был не размятый войной, не униженный болью и ранениями человек… Такие в Сибири, особенно в родной Курганской области, которую Горшков видел иногда во сне и чуть не плакал от того, что видел - дом свой, мать, постаревшую и поседевшую, соседей, и отчего-то начинал задыхаться, - попадаются часто.
Жаль только, что Фильченко не хочет пойти в военную академию, ему, кавалеру двух орденов Отечественной войны, академия будет в самый раз, примут без всяких отметок, особенно в артиллерийскую… Пушкарь Фильченко от Бога, вон как лихо сдул с земли двух глупых фаустпатронщиков, - будто снайпер, позавидовать можно.
В эту минуту появился Мустафа - круглоликий, загорелый, с живыми маленькими темными глазами, плотно сбитый. Он нисколько не постарел за последние два с половиной года, скорее даже помолодел - когда Горшков забирал его к себе в разведку, Мустафа был другим, он хоть и не растерял в лагере напористости, но на лице его лежала печать усталости, обреченности, в углах рта застыли небольшие горькие скобочки…
Сейчас этих скобочек не было.
Автомат, висевший у Мустафы на груди, был мокрым от дождя, блестел, словно покрытый лаком, - очень уж картинно смотрелся воин. Хоть в кино снимай.
- Товарищ капитан, я тут горяченького привез на завтрак, похлебать бы надо, - просяще произнес он.
- Потом, Мустафа… Когда закончим минирование моста, тогда и позавтракаем. - Капитан отмахнулся от ординарца, но тот не уходил. - Чего еще у тебя? - недовольно спросил Горшков.
- Квартир свободных в этом городишке нету, я облазил десятка четыре домов - все впустую. Очень много беженцев. Просто кишмя кишат. В некоторых квартирах набито по три семьи.
- Это мы переживем, Мустафа, - и не такое переживали.
- Так точно, и не такое переживали, - подтвердил Мустафа. - Можно было по старой привычке разведчиков облюбовать какой-нибудь сарай, но… - ординарец развел руки в стороны и стал походить на сварливую наседку, - и сараи забиты. Просто под завязку - ни одного свободного сантиметра.
- У немцев сараев нет, Мустафа, у них - хозяйственные постройки.
- Что в лоб, что по лбу, товарищ капитан.
- Поставим палатки. Лучше палатки на фронте жилья нет. Под себя одну полу шинели, сверху другую, под голову пилотку и - чуткий тревожный сон до утра обеспечен.
Люк у "шермана", застывшего на том берегу, словно на почетном дежурстве, приподнялся, некоторое время находился в стоячем положении, будто экипажу потребовался свежий воздух, потом показалась голова в рыжем танкистском шлеме - шлем был явно сшит из чистой кожи, - и нырнула обратно.
Правильно поступил американец - в домах на той стороне могли сидеть снайперы, которых еще не выскребли, а по ним обязательно надо пройтись частой гребенкой, - Горшков одобрительно хмыкнул, заметив маневр танкиста.
- Может, все-таки позавтракаете, товарищ капитан? - взялся за старое Мустафа.
- Не ной, приятель, - не оборачиваясь, бросил капитан, - мы же с тобой договорились: как только саперы уйдут с моста, тут же достанем ложки…
- У меня и фляжечка есть, - проворковал Мустафа голубиным тоном, но Горшков уже не слышал его - из американского танка выбрался человек - тот самый, в рыжем шлеме, который уже показывался, спрыгнул на землю.
Помахал рукой противоположному берегу. Горшков ответил - чего же не ответить, не сделать чужеземцу приятное, - хотя помахал вяло, с опаской. И неведомо было ни незнакомому американскому танкисту, ни начальнику разведки 585-го артиллерийского полка капитану Горшкову Ивану Ивановичу, что это воздушное помахивание - факт исторический, хотя и не отмечен юпитерами, их слепящим светом, все остальные встречи русских с американцами произойдут позже и будут отмечены не только торжественной иллюминацией, но и репортажами корреспондентов. В общем, каждому празднику - свое.
Лишь на следующий день недалеко от города Торгау была отмечена встреча солдат 69-й пехотной дивизии Первой американской армии и бойцов 58-й стрелковой дивизии 1-го Украинского фронта, после чего войскам и одной и другой стороны был дан приказ остановиться.
Были также утверждены опознавательные знаки, чтобы случайно не ударить по своим. В частности, серия зеленых ракет, запущенная ввысь, обозначала, что это - свои. Русские танки должны были пометить башни белыми полосами - вокруг всей башни, ширина полосы - двадцать пять сантиметров. Макушки башен, люки, требовалось украсить белыми крестами, ширина полос креста - также двадцать пять сантиметров.
И вообще, пресловутые двадцать пять сантиметров оказались стандартом советско-американской встречи. Отмеченная историей встреча произошла, к слову, двадцать пятого апреля. А пока… пока саперы лейтенанта Кнорре продолжали минировать мост. Американские танки не должны были переправиться на этот берег. Три полковых "семидесятишестимиллиметровки" - ровно половина батареи, - грозно таращились потертыми, с обгорелыми надульниками стволами в пространство. У них была та же цель - все, что шевелится и ползает на том берегу, должно быть поражено меткими выстрелами, если вздумает переправиться на этот берег.
Американец, вылезший из башни "шермана", беспокоил капитана, очень уж беспечно ведет себя парень - вдруг какой-нибудь гад подсечет его с чердака пулей?
- Уйди, дурак! - выкрикнул капитан, резко располосовал рукою воздух, но танкист не услышал и не увидел его. - Тьфу!
Жаль. А ведь им предстоит еще встретиться, обняться, выпить по стакану русской водки - желательно холодной, хотя и теплая тоже пойдет, - и заесть из одной банки американской тушенкой.
- Уйди!
Нет, не уходит. Снайперы, снайперы… Слишком уж много этих хорошо стреляющих сволочей развелось в последнее время у гитлеровцев. Говорят, что сам фюрер - лично, вот ведь как, не побрезговал, - занимался этим.
Кто-то из приближенных генералов, - кажется, это был Кейтель, - сказал ему, что один снайпер может легко остановить взвод автоматчиков, а четверо снайперов - роту. Фюрера очень взбодрила идея войны малыми силами, он даже перестал походить на слабого ощипанного куренка, на которого очень уж здорово смахивал последние полгода, у Адольфа даже голос сделался куриным, - он загорелся, горделиво вскинул голову и взял под свое крыло скоропортящийся продукт: курсы по досрочному выпуску снайперов.
Очень уж беспечно, бестолково ведет себя танкист - это же война, тут иногда стреляют… Тьфу! А человек в рыжем шлеме и прочном сером комбинезоне начал исполнять на том берегу радостный шаманский танец, совершал прыжки, размахивал руками, что-то кричал, пел. Что именно кричал и пел - не было слышно, все звуки давил дождь.
- Вот обезьяна обрадованная, - Горшков выругался, - совсем себя не бережет.
Он как в воду глядел - с крыши одного из домов, вставших в рядок на противоположном берегу, щелкнул задавленный расстоянием и поредевшим дождем выстрел, американец перестал размахивать руками, недоуменно оглянулся и, сложившись мягким кулем, распластался на земле около гусениц "шермана" У Горшкова потемнело лицо.
- Мустафа! - позвал он.
Мустафа никуда не уходил, сидел за спиной капитана на какой-то деревяшке и "грел" завтрак.
- Я здесь.
- Видел, Мустафа?
- Видел. Я даже засек, с какого чердака стреляли.
- Возьми с собой двоих, Мустафа, и разберись. Пока саперы мост не закрыли.
Ординарец кивнул понимающе и в то же мгновение исчез. Будто и не было его - растворился в пространстве. Через несколько минут он с двумя разведчиками прогрохотал сапогами по мосту. Горшков продолжал наблюдать за противоположным берегом Эльбы.
Вернулся Мустафа через полтора часа. Лицо в поту, губы - запаленные, белые.
- Их там целый выводок оказался, - доложил он, - змеюшник.
- Ну и как?
- Змеюшник ликвидирован.
Капитан довольно кивнул: молодец, Мустафа, можешь взять с полки пирожок, а еще лучше - получишь стопку вне очереди.
Саперы к этой поре уже закончили минирование. Маленький лейтенант в намокшей, колом сидевшей на нем плащ-палатке подбежал к Горшкову, притиснул руку к своей меченой каске.
- Что-то вы, лейтенант, очень быстро справились - мост-то огромный, - недоверчиво пробормотал капитан. - Подозрительно это.