Вновь наступило молчание, нарушаемое лишь шлепаньем его мягких туфель по полу да слабым шуршанием складок его пурпурной шелковой мантии. Наконец он остановился передо мной и снизу вверх — я был на целую голову выше него — посмотрел на меня в упор.
— Это совсем не лишняя предосторожность, — одобрительно произнес он, теребя пальцами свою каштановую бороду. — Я воспользуюсь уроком, который преподала мне сестра. У меня есть поручение для вас, мессер Бьянкомонте.
В знак благодарности я слегка поклонился.
— Обещаю служить вам верой и правдой, синьор, — сказал я.
— Не сомневаюсь, — улыбнулся он. — Иначе я не стал бы рассчитывать на вас.
Он резко повернулся и подошел к столу. Взяв лежавший там пакет, он секунду подержал его двумя пальцами и уронил обратно на стол, при этом внимательно взглянув на меня.
— Здесь мой ответ мадонне Лукреции, — медленно проговорил он. — Она должна получить его из ваших рук, и для этого вам придется вернуться в Пезаро.
Не веря своим ушам, я ошеломленно уставился на него.
— Ну? — не дождавшись от меня ответа, спросил он, и на этот раз в его голосе прозвучали металлические нотки. — Вы колеблетесь?
— Любой смельчак задумался бы на моем месте, — ответил я, внезапно обретя голос. — После того как мне под страхом смерти было запрещено пересекать границы владений синьора Сфорца, могу ли я появиться в Пезаро и встретиться там с синьорой Лукрецией?
— Ответ на этот вопрос я оставляю несравненному Боккадоро, королю шутов, прославившемуся своим остроумием на всю Италию. Но, быть может, мое поручение обескураживает вас?
Положа руку на сердце, так оно и было, и я не собирался отрицать это, но, призвав на помощь свое остроумие, которого, по его словам, у меня было в избытке, я постарался облечь свое признание в иносказательную форму.
— У меня действительно есть сомнения, ваше высокопреосвященство; но меня смущает не столько перспектива лишиться головы, сколько угроза, нависшая над вашими планами, — какими бы они ни были. Не окажется ли в сложившихся обстоятельствах более мудрым иное решение: отправить в Пезаро посланника, ничем не успевшего скомпрометировать себя при дворе Джованни Сфорца?
— Да, если бы я мог кому-нибудь доверять, — с удивившей меня откровенностью ответил он. — Не стану скрывать от вас, Бьянкомонте: в этом письме речь идет о вещах настолько важных, что ни за императорскую корону, ни за папскую тиару я не соглашусь, чтобы оно попало в чужие руки.
Он снова приблизился ко мне, и его тонкие пальцы с поблескивающим на одном из них аметистом — знаком его священного сана — слегка коснулись моего плеча.
— Навряд ли найдется в Италии другой человек, чьи интересы в этом непростом деле совпадали бы с моими в такой степени, как ваши, — понизив голос, проговорил он. — Поэтому я могу доверить свое послание только вам.
— Мне? — я едва не задохнулся от удивления — в самом деле, могло ли быть что-то общее у придворного шута Боккадоро и Чезаре Борджа, кардинала Валенсии?
— Именно! — горячо воскликнул он. — Вам, Ладдзаро Бьянкомонте, чьего отца Констанцо Сфорца, синьор Пезаро, лишил всех его владений. Здесь, в Риме, все готово, чтобы нанести ему сокрушительный удар, и когда это произойдет, узурпатор предстанет перед всеми в обличии столь жалком и отвратительном, что никто в Италии не посмеет протянуть ему руку помощи. Но учтите, — уже более сдержанно добавил он, — ни один человек не должен знать о нашем разговоре, и если уж я откровенен с вами, то лишь потому, что нуждаюсь в вашей помощи.
— Лев и мышь, — вполголоса произнес я.
— Да, если вам угодно.
— Но ведь Джованни Сфорца — муж вашей сестры! — невольно вырвалось у меня удивленное восклицание.
— Неужели это заставляет вас усомниться в моих намерениях? — слегка насупившись, спросил он.
— Нет-нет, нисколько, — поспешил я успокоить его.