Сурово и строго лицо Данилы. Не привык он перед каждым встречным выкладывать на ладонь душу. А всадник словно не замечает этого. Он молод. Мягкий пушок бороды обложил подбородок. Под распахнутым овчинным тулупом виден синий кафтан заморского сукна, успевший побуреть от долгой носки. Полы кафтана в золотой тесьме. Кожаный пояс украшен наборными медными бляшками. К седлу приторочено легкое копье - сулица. В левом ухе витязя золотая серьга, в которой искрится и играет прозрачными гранями зеленый камушек.
- Не на ловища ли по зверю? - спрашивает.
- Может, и так, - ответил Данила. - Не люблю, витязь, языком лен чесать, на то щеть есть. Вотчины наши не указаны, что промыслим, тем и живем.
- Не ласков ты, житель, - молвил витязь, но не закричал, не зашумел, будто не слышал обидного слова. - Сказывали мне, что в борах люди приветливы, - добавил он.
На повороте за елью, с той стороны речонки, показался еще всадник. Не в пример первому, на нем, поверх серого из домашнего сукна короткого кафтана, блестит медная чешуя бехтерца, на голове шелом; опущенные усы серебрятся инеем.
- Что ты отстал, Ратмир? - встретил седоусого молодой витязь. - Уж не конь ли притомился?
- Без дела едем, без дела и путь долог, - проворчал в ответ старый витязь. - Не пора ли на городок повернуть коней?
- Ехали без дела, а вот добрых людей встретили, - как бы оправдываясь, промолвил молодой. - Если не спесивы жители, будет и нам потеха.
- Как тебя по имени, витязь, как величать по отчеству? - полюбопытствовал Данила у молодого.
Витязь взглянул на бортника, оглянулся на седоусого, засмеялся.
- Княжие дружинники мы из Великого Новгорода, - сказал. - Городки на Шелони смотрим. Что бы тебе, житель, порадовать нас, взять в ватажку. Что добудем, за себя не положим.
- Ого, востер ты, - усмехнулся Данила. - Бор велик, снега не топтаны, а наша тропка по зверю матерому. Не жалует он, как придешь к нему с бездельем.
Вспыхнуло лицо витязя. Казалось, вот-вот сорвется гневное слово. Но он сдержал себя.
- Не чурайся, житель, - не повысив голоса, сказал Даниле. - Твое счастье не уйдет от тебя, а нам не впервые гулять в борах. Дозволь потешиться!
По сердцу Даниле скромная речь.
- Взял бы, - молвил. - Да пройдешь ли бродом в бору?
- Сам не пройду, а коню снег не страшен.
- Так ли?
- Не привык я, житель, неправду сказывать. Не добыча дорога - потеха.
Данила помолчал, раздумывая; переложил из руки в руку рогатину.
- Быть по-твоему! Но помни, витязь, не на пир идем. После чтобы не знать обиды.
- Не обидчив я, а за ласку - спасибо.
Зеленая россыпь ельника окружает берлогу. На прогалинке, у снежного шатра, прикрывшего валежину, показался молодой витязь. Где-то, неподалеку, за зеленью елок, Ратмир и лесные жители. Данила отдал витязю рогатину; хватит ли умельства у молодца принять на нее зверя?
Отоптал перед берлогой снег. Сердце бьется так сильно, что кажется, тесно ему в груди. Ветер качает изумрудные вершины елочек. Солнце поднялось высоко, под лучами его снег горит и искрится. Взглянешь - в глазах темно от нестерпимого блеска. В Новгороде Великом небось уже обедни отпеты, на княжем дворе начались забавы ратные, а то в снежки бьются дружинники с дворскими девушками.
- Пора!
Перо рогатины глубоко в снежном бугре. Пошевелил.
Тихо.
Тронул сильнее. Из бугра донеслось недовольное глухое ворчание. Услышав его, витязь забыл Новгород, забавы дружиничьи, - забылось все, о чем тревожились думы. Страха нет. Еще миг… Снежный бугор затрепетал, как живой.
Витязь упал на колено, прижал к земле ратовище рогатины.
Он… Зверь. Огромный, с проседью на спине. Сверкнули желтыми искрами налитые кровью глаза.
"Не поднялся на задние лапы, - сухой холодок тронул витязя. - Старый… Злой… Кровь ведает".
Выбравшись из берлоги, зверь отряхнулся и тут же, раскрыв пасть, с ревом, разваливая грудью снег, точно купаясь в нем, ринулся на охотника.
Витязь не шелохнулся. Рука крепко сжала ратовище. "Сейчас… Вот-вот навалится". Грудь зверя коснулась железа.
На мгновение зверь замер. Не гребет лапами, не жмет на рогатину. "Ну!" - готов крикнуть витязь. Кажется, протекло много-много времени. Вдруг под страшным ударом мохнатой лапы, будто хрупкая ольховая веточка, треснуло ратовище, переломилось. Перо рогатины взвилось ввысь и, сверкнув на солнце, зарылось в снег.
Не легко остаться безоружному, один на один с рассерженным зверем, но витязь не растерялся. Он сделал то, что только и мог сделать: бросил в пасть оставшийся в руке обломок ратовища, отпрянул в сторону.
Зверь поиграл обломком. Витязь, не спуская глаз с врага, медленно пятился к стене плотного ельника. От старых медвежатников слыхал он: придет нужда биться со зверем безоружному - не беги. Побежишь, не унесешь ноги. Кости сломает. Лучше упади. Надвинется зверь, ты ему кулак в открытую пасть… На язык дави. Много смелости и бесстрашия надо иметь охотнику, чтобы отважиться на единоборство, но, бывало, задыхался зверь, падал.
Витязь сорвал с себя широкий сыромятный пояс, обвил им руку. Зверь рядом. Поднялся. Будто горящей головней ударили по плечу. Рука в пасти. Давит язык… Глубже…
Зверь мотнул башкой, стиснул зубы. Крепка обвивающая руку сыромять пояса, но и сквозь нее велика боль. Ободрано плечо. Лохмотья кафтана окрасились кровью. Стоек витязь, упрям; не крикнул, не позвал на помощь. Не придется ли старому другу и лесным жителям снимать колпаки над молодым дружинником?!
…Очнулся. Зверь не нападает. Небо голубое вверху, кругом зелень елок. Неужто ушел? Нет, рядом он, на снегу. Из раскроенной башки льет кровь. Рядом с неподвижной тушей зверя Ивашко. В руке у него топор. Лицо у молодца белее снега.
Проваливаясь по пояс в сугробах, спешат к месту поединка Ратмир и займищанин. Витязь поднялся, тронул ногой тушу зверя, повернулся к Ивашке и при Ратмире, при займищанине - поклонился.
- Спасибо, молодец! - молвил. - Случится побывать на Новгороде Великом - приходи на княжий двор, одарю, чем могу.
Сказал и покачнулся. Ратмир обтер снегом кровь с его лица. Не ахнул, не удивился тому, что случилось.
- Молодца-то, витязь, на займище ко мне снесем, - сказал Данила. - Недалеко. Раны обмоем. Зверь старый, хитрый; злой, как шатун. От такого никто не ушел бы подобру.
Глава 6
Господин Великий Новгород
От моря Варяжского и от земли Лопи до гор Каменного Пояса простирается Новгородская земля. Богата она пашнями и лугами, реками многоводными, лесами дремучими, ловищами звериными и рыбными. Меха, воск, мед, лен тонкопрядый, железо кричное, жемчуг речной, рыбий зуб - всем богата земля. Реками и волоками, обозами по зимним дорогам везут жители дары своей земли в Великий Новгород.
Пятью концами, на берегах старого Волхова, раскинулся город. Точно застывшие в крепком пожатии руки, перекинулся через реку Великий мост. Широк он - в два проезда; дубовые ряжи под ним пенят Волхов.
Сердце города - каменный Детинец. Над его стенами, отражаясь в Волхове, поднялись тяжелые шеломы святой Софии. Лучи городовых улиц разбегаются от Детинца к воротам Кромного города. Улицы вымощены тесаными мостовинами и круглым лесом. Вдоль улиц - посадами - хоромы рубленые, с узорными крыльцами, с резными наличниками окошек, огороженные тынами с воротами тесовыми. Над крутыми скатами крыш возносятся каменные звонницы церквей и соборов. Сильные монастыри, обнесенные валами со столпием и высокими стрельницами, сторожат пути к городу.
Славен Новгород святой Софией, звонницей вечевой и Великим торгом. Идут на новгородский торг гости с товарами из Византии и из-за Каспия, из свейских и немецких земель. Все есть на торгу: тонкие паволоки из Византии, узорные аксамиты из Хорезма, сукна ипские и лангерманские, вина фряжские, изделия из стекла… В обжорном ряду - дичь и рыба: живая, в садках, и уснувшая.
Искусными мастерами ремесленными славен Новгород. Продают на торгу свои изделия кузнецы по железу и меди, по золоту и серебру; щитники, лучники, котельники, колпачники, бочешники… Нет, кажется, на Руси торга богаче и многолюднее, нет и города краше Господина Великого Новгорода.
Отошла обедня у святой Софии. Владычный пономарь Говорко Сухой, щуплый, красноглазый мужичишко, с выкатившимся, как жбан, животом, впереди всех выбежал из собора, махнул колпаком:
- Звони "Во вся!" Отмолилось людие.
Говоркова знака давно ждали звонцы на звоннице. Не опустил Говорко колпака, как ударил "большой" владычный колокол, в подзвон ему сиповато ухнул "меньший". И вдруг, точно стая воробьев поднялась со стен Детинца, - речисто, с подпевом закалякали подголоски. Звонят "Во вся довольно".
На софийский звон отозвались в городовых концах колокола церквей и соборов. Прогудел стопудовый - это у Николы в Дворищах, степенно, не торопясь, басит у Покрова, прихрамывая, дребезжит расколотым боком у Апостолов на пропастех.
Шел пятый час поутру. Резво, на выхвалку, стараются звонцы. Тинь-тала-лам-лам-лам… Тини-тини-лон, тини-лон… Плывет звон над городовыми улицами, переулками, тупиками; уносится на простор, в ближние пригороды, падает медным охом со звонниц у Антония, в Юрьеве, на Перыни…
В Спасских проезжих воротах - проступу нет. Не со всей ли Руси собралась тут убогая и нищая братия? Дрожат посиневшие куски телес, гноища, гниль… Таращатся, жалобят. Вопль и вой на всю Пискуплю.