Кто-то из офицеров отвечал:
- Деревенский староста сказывал, что урожай убирать деревне ещё рано. Не поспел гаолян.
- Не деревне воевать, а вашим стрелкам. Приказываю повалить гаолян, мешающий обстрелу с линии наших позиций.
Батальон выстраивался в длинную линию и медленно шёл вперёд по полю. Люди двигались, ломая перед собой руками и топча ногами стебли гаоляна, вымахавшие уже в рост человека.
Через час-другой упорной работы вместо зелёных зарослей, волновавшихся даже от небольшого ветерка, образовывалась такая картина: на земле лежали сломанные стебли гаоляна. Теперь было очевидно, что японская пехота уже не сможет скрытно подобраться к русским позициям.
Бескрайние поля высоченного гаоляна на равнинах Маньчжурии стали настоящим бедствием для воюющих сторон. Уже после войны, в 1910 году, Николаю Николаевичу довелось прочитать один из трудов Военно-исторической комиссии Генерального штаба, посвящённый Русско-японской войне. О гаоляне там говорилось следующее:
"Гаолян - однолетнее травянистое растение рода сорго семейства злаков. Гаолян в Маньчжурии был самым полезным, наиболее распространённым и крайне необходимым для населения...
Зёрна этого растения, разваренные в воде, служили беднейшим жителям почти единственной пищей, кроме того, они шли на выделку ханшина или местной водки. Листья гаоляна служили кормом для скота, стебель - материалом для топлива, для устройства изгородей, крыш, потолков...
При этом гаолян был неприхотлив, рос на всякой почве, требовал очень мало удобрения и давал громадные урожаи...
Обширные поля высокого гаоляна оказались для наших войск совершенно новым и незнакомым им явлением... Крайне затрудняли ориентировку для непривычного человеку, мешали начальнику в руководстве войсками, уничтожали связь между войсковыми частями, затрудняли охранение и разведку... давали больше выгод наступавшей стороне, чем оборонявшейся, но исключительно при том условии, если в самом пользовании гаоляном уже приобретён известный навык.
Во всяком случае, поля гаоляна составляли одну из заметных особенностей края, много влиявших на чисто тактические подробности, а следовательно и на результаты разыгравшейся борьбы..."
Японцы с началом войны постепенно научились обстреливать окопы противника прицельным огнём из винтовок, при этом их стрелки старались подобраться как можно ближе. Однако от такой пальбы русские большого урона не несли.
Хуже было тогда, когда ещё не достроенные позиции подвергались артиллерийскому обстрелу. Дело было даже не в плотности пушечного огня. Японские снаряды, начиненные шимозой, рвались с оглушительным треском и по убойной силе заметно превосходили равнокалиберные русские снаряды, взрывная мощь которых оказалась намного меньше.
Куропаткинская армия продолжала шаг за шагом отступать всё дальше на север от осаждённого Порт-Артура. Сибирские стрелки дрались мужественно, но при этом несли неоправданно большие потери. Почти каждый день из полка Юденича уходили в Россию подписанные им похоронки. Это было горестное занятие - в такие часы полковник становился хмур и неразговорчив.
У полкового священника в отдельные дни дел оказывалось невпроворот - он едва успевал отпевать "убиенных" воинов, погибших "за Веру, Царя и Отечество" на чужой китайской земле.
Погибших хоронили, за редким случаем, в братских могилах. Когда на могилу бросалась последняя лопата земли, священник, ещё совсем молодой человек, проникающим в душу голосом читал отходную молитву:
"Новопреставленных рабов Божьих, православных воинов, за веру, царя и Отечество на поле брани живот свой полоскавших: Никиты, Ивана, Василия... и их же имена Ты, Господи, веси, в недрах Авраама учинить, с праведными сопричтёт и нас всех помилует и спасёт, яко благ и человеколюбец".
Затем солдаты старательно равняли на чужой для них земле могильный холмик. Из обтёсанных кольев ставили скромный крест, на нём чернильным карандашом старательно выводили имена захороненных бойцов. Если их оказывалось много, то не писалось ничего.
После этого мелькали руки осенявших себя крестным знамением стрелков и толпа медленно расходилась по ротам. В такие дни даже в короткое время приёма пищи не слышалось ни смеха, ни солдатских шуток. Всем думалось о другом...
Пройдёт много-много лет, и убелённый сединой генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич, Георгиевский кавалер, белоэмигрант, будет в кругу таких же, как и он, изгнанников из Отечества, вспоминать свои первые бои Русско-японской войны:
- Как мы чувствовали себя сперва в Маньчжурии, господа? Ведь памятнее дней можно и не сыскать в некоторых наших послужных списках. Не так ли?
- Николай Николаевич, сказано хорошо. Только теперь у нас не послужные списки, а биографии.
- Не всё ли равно для нас, людей военных? Я вот свои самые первые бои помню ясно.
- Как вы там себя вели, мы знаем, Николай Николаевич, по вашим орденам. А вот что вы чувствовали поначалу, было бы интересно услышать.
- Извольте, расскажу.
- Мы все во внимании.
- Скажу сразу, что волнения, боязни - не было. Скорее, превалировало чувство обязанности, чему нас учили и воспитывали в военных училищах, в Николаевской академии Генштаба.
- Конечно, ведь вы были полковым командиром, человеком уже послужившим и немало повидавшим.
- Речь не только обо мне. Видел много раз, что всем хотелось отличиться в первом же бою за Отечество, показать себя храбрецом, быть примером своему солдату.
- Офицерская молодёжь во всех войнах остаётся такой. А как полковник Юденич чувствовал себя рядом с подпоручиками, которым и двадцати ещё не было зачастую?
- Могу сказать следующее: моё чувство в первых боях можно оценить одним словом - радость.
- Как радость, Николай Николаевич? Тебя будут убивать, а вы про радость говорите.
- Да, именно радость.
- Почему?
- Потому, что мы с полковыми офицерами из старших чувствовали, что наконец-то дождались того, к чему пол-жизни готовились. Ведь царскую армейскую службу мы любили, посвящали ей всё наше существо и помыслы.
- А какие ещё были чувства?
- Было и чувство любопытства: как это - вести настоящий бой, стрелять в живых людей, хоть и твоих врагов, убивать их?
- А в чём ваши офицеры, бойцы, вы сами в первых боях не сомневались?
- В том, что одолеем японцев в нашем первом бою, победам их - в том сомнений у нас не было...
Война в Маньчжурии шла своим чередом. Были бои, которыми бойцы 18-го стрелкового полка и их командир, Николай Николаевич Юденич, могли гордиться. Таким оказалось славное для них дело под Янсынтунем.
Стрелки после очередного марш-броска назад заняли позицию на окраине этого большого, вымершего на дни боев, Китайского селения. Солдаты укрывались в наскоро вырытых неглубоких окопах среди полей ещё не убранной чумизы и гаоляна. В ротах не хватало солдатских лопаток, чтобы углубить окопы, соединить их в траншею, не было кирок, заступов. Поэтому приходилось порой ковырять землю штыками и выбрасывать её голыми руками.
Японская артиллерия, выдвинув батареи к передовой, время от времени совершала огневые налёты на позиции русских. Снаряды, начиненные шимозой, пока рвались с недолётом и потому раненых в полковом лазарете набиралось немного. Наши пушки пока молчали, ожидая начало неприятельской атаки. Артиллеристы старались не показывать неприятелю своё расположение до поры до времени.
Полковой штаб разместился в крайней фанзе Янсынтуня. Солдаты проломили стену из глины, чтобы был прямой выход в поле. В стене наделали бойниц для стрелков: полковник Юденич мог теперь и без помощи бинокля обозревать позиции своих батальонов и рот.
Николай Николаевич ожидал начало сильной атаки. Высланные им ночью вперёд усиленные секреты японцы к утру оттеснили на линию окопов, вышли перед полком на дальность ружейного выстрела и произвели разведку боем, но атакующих сибирские стрелки встретили винтовочными залпами. Японцы не упорствовали и, потеряв два-три десятка человек убитыми и ранеными, сразу же отошли на исходные позиции. Но в бинокль было хорошо видно, что они готовились к новой атаке.
Стрелки "смертельных" потерь не понесли. Но из их окопов неслись возгласы:
- Сол-дат (такой-то туда-то) ра-нен! Са-ни-тар! При-шли но-сил-ки! Кровь за-ли-ва-ет...
Из дивизии на рассвете прибыл в сопровождении ординарца-конника начальник штаба полковник Циховский. Он попросил Юденича собрать командиров батальонов и рот. Когда все собрались в укрытии за глиняной стеной, Циховский неожиданно заявил офицерам:
- До сих пор наши неудачи происходили от того, что ни офицеры, ни солдаты не умеют сражаться, недостаточно стойки и часто отступают без приказа. Я этого не допущу и каждому из вас, кого увижу отступающим, пущу пулю в лоб.
А чтобы его слова прозвучали более убедительно, начальник дивизионного штаба добавил:
- На это мне дано право самим главнокомандующим.
Оглядев хмурящихся от услышанного офицеров, Циховский не без воодушевления продолжил свою "взбадривающую" речь:
- Так же советую и вам поступать с нижними чинами. Кроме того, для успеха дела необходимо, чтобы каждый солдат и унтер-офицер, не говоря уже о вас, господа офицеры, знал свой манёвр. Поэтому извольте каждый раз объяснять задачу всем солдатам. Верно, Николай Николаевич?