- Пусть даже так! Но сначала нужйо было бы удостовериться, что он ее разглашает; и даже в этом случае я считаю неправильным затевать ссору с человеком из‑за того, что он повторяет рассказ, который ему довелось услышать. Наконец, какое геройство в том, чтобы напугать Ла Бретоньера? Разумеется, он не станет драться и, говоря по совести, будет совершенно прав.
- Он будет драться! Этот субъект мне мешает, он наводит тоску, он - лишний в этом мире.
- Право, дорогой Тристан, ты говоришь как человек, который не знает, к кому придраться. Послушать тебя - так можно подумать, что ты ищешь дуэли, чтобы восстановить свою репутацию, или что тебе, словно немецкому студенту, нужен шрам, чтобы похвастаться им своей любовнице.
- Но ведь мое положение и в самом деле невыносимо! Мне бросают тяжкое обвинение, меня позорят, и я не имею никакой возможности отомстить. Будь я уверен, что…
В этот момент молодые люди, шедшие по бульвару, поравнялись с ювелирным магазином. Тристан круто остановился и стал разглядывать браслет, выставленный на витрине.
- Вот странно! - пробормотал он.
- Что такое? Уж не хочешь ли ты заодно вызвать на дуэль и продавщицу?
- О нет! Но ты советовал мне порыться у себя в памяти, и вот что я припомнил. Ты видишь этот золотой браслет, ничем, к слову сказать, не примечательный, - змейка, украшенная бирюзой? Незадолго до нашего столкновения Сент - Обен заказал у этого же ювелира, в этом же магазине точно такой же браслет для той самой гризетки, с которой он тогда развлекался и из‑за которой мы едва не поссорились. Когда, после примирения, мы завтракали вдвоем, он, смеясь, сказал мне: "Ты отбил у меня властительницу моих дум как раз тогда, когда я собирался подарить ей браслетик, внутри которого выгравировано мое имя; но уж теперь она его не получит! Если ты хочешь сделать ей этот подарок, я тебе его уступлю; поскольку она предпочла тебя, ты и плати за ласковый прием!" - "Знаешь что, - ответил я, поступим лучше так: поднесем сообща тот подарок, который ты хотел ей сделать". - "Ты прав, - согласился Сент- Обен, - мое имя уж имеется там, значит рядом должно быть выгравировано твое, и в знак доброго согласия нужно еще прибавить дату". Сказано - сделано. Мы велели ювелиру отослать девице браслет с выгравированной на нем датой и двумя именами, и сейчас он должен быть во владении мадемуазель Жа- вотты (так зовут нашу героиню), если только она его не продала, когда не на что было пообедать.
- Чудесно! - воскликнул Арман. - Вот доказательство, которого ты искал! Теперь нужно раздобыть браслет. Нужно, чтобы маркиза своими глазами увидела обе подписи, а глав- ное - точную дату. Нужно, чтобы мадемуазель Жавотта, если только потребуется, сама подтвердила, что все было именно так, а не иначе. Разве этого не достаточно, чтобы неопровержимо доказать, что между тобой и Сент - Обеном не могло произойти ничего серьезного? Ясно - если два приятеля, чтобы позабавиться, делают такой подарок женщине, из‑за которой повздорили, значит, они не очень сердиты друг на друга; а отсюда со всей очевидностью следует…
- Да, все это прекрасно, - перебил его Тристан, - твоя голова работает быстрее моей; но разве ты не видишь, что осуществить этот сложный план нам удастся только, если Мы найдем столь ценный для нас браслет, - а для этого прежде всего нужно разыскать Жавотту! К сожалению, одинаково трудно будет найти и браслет и девицу. Если эта молодая особа такова, что легко теряет свои пожитки, то она так же легко может и сама затеряться. Найти после промежутка в год с лишним гризетку, блуждающую где‑то на парижской мостовой, а в ящике комода этой гризетки - отлитый из металла залог любви, - эта задача, по моему разумению, превышает силы человеческие, это мечта, осуществить которую невозможно.
- Почему? - возразил Арман. - Надо попытаться. Смотри- случай, и не что иное, как случай, дает тебе то указание, в котором ты нуждаешься: ты начисто забыл об этом браслете, - и что же? Волею случая ты увидел у себя перед глазами если не эту самую безделушку, то другую, весьма ее напоминающую. Ты искал свидетеля - вот он, его показания не^ оспоримы: этот браслет расскажет обо всем - о твоей дружбе с Сент - Обеном, о том, как высоко он тебя ставил, о ничтожности вашей размолвки. Дорогой мой, фортуна подобна женщине: когда она заигрывает с тобой, нужно поскорее этим воспользоваться. Видишь ли, только этим способом ты можешь принудить госпожу де Вернаж к молчанию: мадемуазель Жавотта и ее голубая змейка - твоя единственная надежда. Париж велик, это верно, но у нас есть время. Так не будем же терять его понапрасну; прежде всего, скажи, где эта девица проживала раньше?
- По правде сказать, совершенно не помню; мне кажется - в каком‑то проезде или тупике..
- Зайдем к ювелиру и расспросим его. У торговцев иногда бывает феноменальная память: они долгие годы помнят своих клиентов, в особенности тех, которые платили не очень исправно.
Тристан согласился; братья вошли в магазин и обратились к владельцу. Тому нелегко было припомнить подробности насчет малоценной вещицы, вдобавок купленной у него больше года назад. Однако он не забыл ее - ведь не часто приходилось гравировать внутри браслета два имени сразу.
- Как же, как же, - сказал он, - прошлой зимой двое молодых людей заказали мне браслет. Я вас узнаю, сударь; но куда браслет был доставлен и кому - об этом я ничего не могу сказать.
- Его должна была получить некая мадемуазель Жавотта, - подсказал Арман, - и жила она не то в каком‑то проезде, не то в тупике.
- Погодите, - сказал ювелир. Он открыл книгу заказов, полистал ее, подумал, снова пробежал глазами страницы и наконец объявил: -Так оно и есть; но в своих записях я не нахожу никакой Жавотты. Там значится госпожа де Монваль, тупик Бержер, дом номер четыре.
- Вы правы, - сказал Тристан, - так она себя называла. Это имя - Монваль - совершенно вылетело у меня из головы; может быть, она имела право носить его; мне кажется, Жавотта - только прозвище. Скажите, она потом еще имела дело с вами? Покупала у вас еще что‑нибудь?
- Нет, сударь! Напротив, она продала мне ломаную серебряную цепочку.
- Но не браслет?
- Нет, сударь!
- Монваль так Монваль, - сказал Арман. - Очень вам признательны, сударь. - А сейчас - скорей в тупик Бержер!
- Я думаю, - сказал Тристан, выходя из магазина, - нам лучше взять фиакр. Боюсь, что госпожа де Монваль не раз переезжала с места на место и что нам долго придется колесить.
Это предположение оправдалось. Привратница в тупике Бержер сказала братьям, что г - жа де Монваль давно уже выехала, что теперь она именует себя мадемуазель Дюран, шьет платья и живет на улице Сен - Жак.
- Она не нуждается? Не стеснена в средствах? - спросил Арман, терзавшийся мыслью, что, возможно, гризетка продала браслет.
- О нет, сударь! Она живет на широкую ногу. У нее здесь была премиленькая квартирка, мебель красного дерева, много медной кухонной посуды. К ней ходило много военных, все с орденами, очень приличные люди. Иногда она давала шикарные обеды, кушанье брали в кафе Вашет. Все эти господа были превеселого нрава, у одного голос был прямо на диво: пел - ну, словно член Академии искусств! Настоящий артист! А уж насчет поведения - ничего худого о госпоже де Монваль не скажешь. Она сама тоже обучалась на артистку. Я у нее убирала квартиру; и пешком она никогда не ходила, всегда брала фиакр.
- Ну что ж, - сказал Арман. - Едем на улицу Сен - Жак.
- Мадемуазель Дюран уже не живет здесь, - заявила вторая привратница. - Она выехала отсюда с полгода назад, куда-мы точно не знаем. Уж никак не во дворец, потому ушла она отсюда пешком и вещей у нее с собой было очень немного.
- Что же, ей не легко жилось?
- О господи, очень даже трудно. Кое‑как перебиЕалась! Она жила вон там, в самом конце прохода, за ларьком фрук- товщицы, окнами во двор. Работала с утра до вечера, а получала гроши. Туго ей приходилось! Утром она ходила на рынок и сама варила себе суп на маленькой чугунной плите. В комнатке у нее было чисто, ничего не скажешь, только всегда пахло капустой. А как‑то раз пришла к ней дама в трауре - тетушкой ей приходилась, что ли, - и взяла ее с собой, говорят определила ее к монахиням Доброго Пастыря. Тут на углу белошвейная мастерская; может статься, хозяйка что‑нибудь знает - она давала заказы мадемуазель Дюран.
- Пойдем к белошвейке, - сказал Арман, - но упоминание о капусте не предвещает ничего хорошего.
Сведения, которые дала о Жавотте хозяйка белошвейной мастерской, сперва оказались столь же скудными. Она рассказала братьям, что родные Жавотты сколотили немного денег и внесли их в монастырь Доброго Пастыря на содержание Жавотты, которая затем действительно провела там около грех месяцев. Монахини согласились принять ее по просьбе нескольких дам - благотворительниц; в монастыре она вела себя примерно, сестры хорошо к ней относились и не могли нахвалиться ее добронравием. К несчастью, - говорила хозяйка белошвейной, - у бедняжки такое живое воображение, что она не может долго усидеть на месте! Это большая милость, - продолжала хозяйка, - быть принятой в монастырь, не произнося обета. Все хорошо отзывались о ней, она ревностно соблюдала все обряды и к тому же превосходно работала, свое дело она ведь знает. Но вдруг на нее нашла дурь, она заявила, что хочет уйти из монастыря. Ну, вы понимаете, сударь, в наше время монастырь- не тюрьма; ей открыли дверь, и она упорхнула.
- И вы потеряли ее из виду?