Убежденность в своей родовитости проявлялась в высокомерии, которое его товарищи терпели только потому, что оно часто сменялось интимностью и доверительностью, даже лестью. Например, Теодор мог сказать кому-нибудь из своих товарищей: "Между нами, вы единственный среди наших молодцов, кто знает, чего хочет". Или: "Это был блестящий, удивительный, настоящий поступок!"
Можно не сомневаться, что Теодор говорил это искренне.
Участвовать в общих прогулках и тренировках он не любил. И не только потому, что заботился о своем здоровье, его оскорбляли грубые выражения, назойливость, фамильярность и пошлость. Он так уверовал в свое благородство, что обрел даже аристократическую восприимчивость. Маршировка, стрельба и устройство лагеря на природе не доставляли ему никакой радости. Он оставался в кругу друзей лишь потому, что это был тайный союз заговорщиков, таящий в себе опасность, и ради возможности высказаться перед единомышленниками. Он не любил носить тяжелые сапоги и обмотки. Природную естественность перелетной птицы считал вульгарной. "Техника" - вот на что он возлагал надежды. "Ради будущего" - выражение, которое он особенно ценил. У него было искреннее желание видеть, как немецкий народ одерживает победы над другими нациями, но "современными средствами". Самолетами, танками, хорошими дешевыми автомобилями, химическими аппаратами, замечательными машинами. Тренировки в лесу он называл про себя "романтическими". Эта романтика была пока нужна, чтобы благодаря ей достичь настоящей власти, по меньшей мере влияния. Его не беспокоило, что приходилось лгать. Это тоже был один из его принципов.
Этой ночью он долго не мог заснуть. Из-за взломанной кружки мать не станет сердиться до смерти - вот именно, до смерти. Ведь не будь ее - одним страхом было бы меньше; содержимое кружки позволит ему сэкономить скудные карманные деньги.
Его радость омрачалась только мыслью о возвращении Пауля.
Похоже, сказал он себе около двух часов утра, что я и следующую ночь проведу без сна. В довершение всего начался дождь.
В самом деле, в желобе, который проходил как раз над окном Теодора, что-то завывало. Он зажег лампу на ночном столике, решил, что света все равно мало, встал и надел очки, чтобы включить светильник на стене - в полумраке он чувствовал себя неуверенно, - и когда стало светло, задержался мимоходом перед зеркалом шкафа. Не без удовольствия отметил, что его пижама хорошо смотрится. Шелковая ткань цвета заходящего солнца поблескивала, борта плотные, с бахромой, как на куртке кавалериста. Теодору нравились пижамы, хорошее белье, шелковые носки. Изящно одеваться на ночь он считал признаком аристократизма. Ему доставляло удовольствие каждое утро красиво завязывать галстук свободным узлом. И за то, чтобы принять черноволосого сына окружного судьи, он высказался не в последнюю очередь потому, что юноша этот был подписчиком на журнал мужской моды, номера которого иногда одалживал Теодору.
Чтобы заснуть, Теодор принял веронал. Это могло, конечно, "повредить его сердцу". Он страдал от мысли, что аптекарь может ошибиться и дать ему яд вместо лекарства. Этот тупой аптекарь, думал Теодор, запросто отравит человека как крысу. Если я не понравлюсь какому-нибудь фармацевту, он может пожелать мне смерти. Надо бы повежливее обходиться с этими молодцами. Постараюсь завтра быть с ним полюбезнее. Он называл всех мужчин "молодцами", разделяя их на две категории: которыми восхищался и которых презирал.
Его брат Пауль относился к "молодцам", которых он презирал и которым завидовал. Завтра такой "молодец" сюда и приедет! Он богат, молод и здоров, подлый счастливчик! Даст ли он мне хоть пфенниг? Конечно, нет. Он ведь скряга. (Теодору было свойственно приписывать скупость как презираемым, так и восхищавшим его "молодцам".) Завтра он приедет и станет хозяином дома. Он и мама объединятся против меня. Я приму его надменно. Как я это умею.
"Как я это умею", - повторил он шепотом. Им снова овладел страх. Веронал не помог, он вызвал сердцебиение; желоб на крыше выл, не переставая, порывы ветра с неровными промежутками швыряли в окно дождевые капли. Теодор начал листать книгу, которую нашел в библиотеке Пауля. Это был "Рембрандт-немец". Он натолкнулся на фразу, которая ему понравилась; решил запомнить ее и процитировать завтра, когда будет разговаривать с Ленхардтом. Это усилие утомило его, и он заснул.
Утро наполнило комнату бледным светом.
VI
Теодор проснулся поздно.
Он услышал голос Пауля в коридоре и решил по возможности оттянуть встречу с братом и еще пару часов поваляться в постели. Мать постучала в дверь. Он не отозвался, только покашлял. Было слышно, как мать прошла в столовую и что-то сказала Паулю.
Теодор оделся с особенной тщательностью и прикрепил к петлице значок общества "Бог и железо". Он словно готовился к встрече с опасным противником, внутренний голос побуждал его вооружиться, поэтому он взял один из трех своих пистолетов. Осмотрев обойму, он засунул его в карман брюк. Затем приблизился - тихо, будто хотел застать кого-то врасплох, - к двери столовой, секунду-другую прислушивался и вошел.
Братья наскоро обнялись и поцеловали воздух над плечом друг друга.
- Что это за значок ты носишь? - спросил Пауль.
- Значок нашего общества, - ответил Теодор.
- И что вы там делаете?
- Всякое.
Долгая пауза.
Теодор, который не переносил тишины, принялся ходить туда-сюда по комнате, опустив голову и заложив большой палец в пройму жилета. Казалось, он заучивает что-то наизусть или в спешке разгадывает загадку, заданную братом.
- Ты сегодня поздно встал?
- Да, - буркнул Теодор.
- Поздно лег?
Теодор навострил уши. Известно ли брату о кружке?
- Видишь ли, дождь не давал мне спать. К тому же я работал.
- Ты учишься?
- Да, я уже несколько месяцев занимаюсь Марксом. - Теодору нравилась эпатирующая ложь, когда собеседник, приходя в изумление, испытывал не недоверие, а скорее уважение.
- Как это ты додумался до Маркса?
- У этого молодца встречаются верные мысли. У него был нюх. И потом, врага нужно знать, чтобы с ним бороться.
- Так ты хочешь написать свои возражения?
- Писать? Время писанины прошло. Это я предоставлю тебе. Молодое поколение предпочитает действовать.
- Что значит действовать?
- Работать головой и руками. К примеру, навести порядок в Германии, свергнуть правительство, сослать большевиков и евреев всех мастей, зажечь костер радости и объявить войну.
- Ты говоришь от имени вашего общества?
- Именно, - ответил Теодор. - Среди нас нет таких отъявленных индивидуалистов, как ты. Мы больше не проиграем войну.
- Ты ставишь мне в упрек поражение?
- Разумеется, тебе и другим евреям!
- Значит, между нами война?
- Вражда, во всяком случае. А нужно будет, то и война.
- Раз так, - помолчав, спокойно ответил Пауль, - то мы не можем больше жить под одной крышей. Давай спросим у мамы - ведь по завещанию отца дом принадлежит ей, - кто из нас должен остаться?
- Закон делает из меня дерьмо. По вашему римско-иудейскому праву мне, наверно, придется убраться отсюда!
- Никакого германского права у нас нет.
- Это мы еще посмотрим.
Теодор снова начал прохаживаться - большой палец правой руки в пройме жилета. Он хотел создать атмосферу тихой, осторожной враждебности.
- Ты читал когда-нибудь Маркса?
- Нет, - ответил Пауль, - только кое-что о нем.
Тем не менее Теодор полагал, что признание достоинств марксизма привело бы Пауля в более миролюбивое настроение.
- Что ни говори, громадная штукенция - этот Маркс!
Ничто не могло сильнее вывести из себя Пауля, чем выражение "громадная штукенция", да еще произнесенное в манере, с которой это сделал Теодор. Присутствие брата вызывало резь в глазах, сковывало руки, которые он засунул в карманы, чтобы не видно было, как они дрожат.
- Ты невежда! - сказал вдруг Пауль. - Тебе надо бы выучить простейшие вещи!
- Ты абсолютно ничего не понимаешь! - Голос Теодора стал звонче. - Простейшие вещи! В этом вся ваша мудрость! С этими простейшими вещами вы проиграли войну! Мы откроем новую эпоху в Германии! Ваши простейшие вещи - дерьмо! Мы вообще все начнем сначала! Не нужно читать Гердера и Лессинга, чтобы стать человеком и настоящим немцем. Презренная зависть заставляет вас так говорить с нами. Вы не даете нам подняться! Вы нас ненавидите! Вы завидуете нашему будущему! С этим вашим "классическим" образованием! Вот в чем правда! Ты тупица!
Последнюю фразу Теодор выкрикнул так громко, что из кухни пришла госпожа Бернгейм. Прежде чем заговорить, она провела тыльной стороной ладони по бровям, чтобы выжать из своих упрямых сухих глаз слезы, которыми думала себе помочь. Стоя в дверях, она сказала:
- Ну, Пауль, разве твой брат не глупое дитя?
Теодор посмотрел на мать и брата так, как смотрят на труп поверженного врага. Он вынул платок и начал протирать очки. Маленькими голыми глазками, над которыми трепыхались тонкие веки, он смотрел то на мать, то на брата, думая при этом: "Они у меня в руках!" Потом надел очки.
Пауль вдруг поднялся и угрожающе поднес оба кулака к лицу Теодора. Тот схватился за карман, в котором лежал пистолет. Пауль вдруг вспомнил о сцене с Никитой и ткнул кулаком Теодору в глаз. Послышался тихий звон. Очки разбились. Госпожа Бернгейм вскрикнула.
Несколько минут все трое стояли неподвижно, точно восковые фигуры в паноптикуме. На консоли тикали часы. Дождь барабанил в окно. Из коридора был слышен шум воды в водопроводе.
Затем группа распалась. Госпожа Бернгейм исчезла в дверях. Пауль вышел из столовой и направился в библиотеку.