Необычный образ Кола, отдаленный во времени от других персонажей повестей и романов Роллана, несет в себе черты, свойственные его далеким правнукам. Роллан сближает Кола с Сильвией в "Очарованной душе", называя ее "внучатой племянницей Кола Брюньона", и даже с Жан-Кристофом ("Кола Брюньон - это Жан-Кристоф в галльском и народном духе"). Он говорит, что Кола Брюньон, как и другие его герои - Жан-Кристоф, Клерамбо, Аннета, Марк, - живут и умирают ради счастья всех людей.
Сопоставление Кола с персонажами другой эпохи, людьми с богатым духовным миром, действующими в драматических ситуациях нового времени, нужно Роллану для того, чтобы подчеркнуть серьезность замысла произведения, написанного в веселой галльской манере.
При создании образа Кола Брюньона Роллан воспользовался сведениями о жизни и характере своего прадеда по отцовской линии - Боньяра. "Как и наш друг Кола, он родился в Бревека и Кола, он ведет "Дневник". Боньяр, по мнению Роллана, воплотил в себе галльский дух, жизнелюбие, любознательность, народную мудрость - черты, которыми наделен Кола Брюньон.
Перевод с французского Михаила Лозинского, иллюстрации Евгения Кибрика
05.09.2015. - Текст приведён в соответствие изданию 1986 г., приуроченному к 100-летию переводчика Михаила Леонидовича Лозинского (1886-1955), - с иллюстрациями Евгения Кибрика, с особым предисловием Ромена Роллана (1936 года), посвящённым этим самым иллюстрациям, а также со статьёй В. Шора о переводе книги Ромена Роллана на русский язык. Также исправлен ряд мелких недочётов по тексту. (asd66)
Содержание:
КОЛА ПРИВЕТСТВУЕТ КИБРИКА 1
ПРЕДИСЛОВИЕ ПОСЛЕВОЕННОЕ 1
К ЧИТАТЕЛЮ 1
КОЛА БРЮНЬОН 1
ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНАЯ СПРАВКА 43
"КОЛА БРЮНЬОН" НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ 44
Примечания 46
Ромен Роллан
КОЛА БРЮНЬОН
("Жив курилка")
***
КОЛА ПРИВЕТСТВУЕТ КИБРИКА
Читая французский перевод своего "Фауста", сделанный Жераром де Нервалем, старый Гете говорил, что этот перевод освежает и обновляет его собственное представление об его поэме.
То же самое я испытываю, глядя на жизнерадостные рисунки Кибрика к моему "Кола Брюньону".
Мой герой возвращается ко мне отрешенным от меня, радостный и сильный. Он достиг полной независимости.
Теперь он существует особняком от автора.
Ошибочно думать, будто бы возможно или даже нужно воссоздавать тот образ, который рисовался автору.
Произведение действительно живое тем и отличается, что при своем возникновении, когда его автор рождает, оно только начинает быть.
Оно развивается, оно живет дальше, проходя сквозь толпу читателей, оно обогащается их сущностью и, по старой латинской поговорке " vires acquirit eund о" , приобретает силы на ходу.
Самые века и страны, его воспринимающие, наделяют его своими думами. И если у него хватает сил нести их груз, оно становится классическим и "всечеловеческим". С таким именно чувством я встречаю того "Кола Брюньона", который возвращается ко мне из СССР в веселых образах Кибрика. Он стал для меня каким-то двоюродным братом Санчо Пансы и Дон Кихота. И перед ним я снимаю шляпу. Он меня переживет. Кибрик для своей работы окружил себя атмосферой произведений той эпохи - раблезианскими рисунками Калло, Абраама Босса, Брейгеля, Лененов, видами старого города Кламси и его окрестностей. Но он только на миг погрузил в нее свою мощную индивидуальность и то, что он создал, принадлежит ему, всецело ему. Это - создание сильного и своеобразного художника, накладывающего свою печать на все, что он видит. Он сделал хорошо, и я его поздравляю. Я любуюсь его коренастыми типами и тем ощущением жаркой жизни, лучезарного и мягкого воздуха, которое окутывает его фигуры.
Среди созданных им типов образ Ласочки будет особенно убедителен для всех грядущих читателей, как он убедителен и для самого автора. Это - деревенская Джоконда, черты которой, в силу редкой удачи, обладают характером и всеобщим, и чисто местным, бургундским. Невернцы в ней узнают свою лукавую молоденькую землячку, и в то же время она принадлежит любому времени и любому народу.
Я приветствую Кибрика, мастера жизни и юмора, который сумеет быть в свои счастливые часы также и мастером красоты. Я благодарю его от имени моей Бургундии. Подобно великому садоводу Мичурину, он взял оттуда виноградную лозу Шабли и пересадил ее на землю СССР.
Март 1936 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ ПОСЛЕВОЕННОЕ
Эта книга была полностью отпечатана и готова к выходу еще до войны, и я ничего в ней не меняю. Кровавая эпопея, героями и жертвами которой были внуки Кола Брюньона, доказала миру, что "жив курилка".
И народы Европы, покрытые славой и синяками, найдут, мне кажется, потирая бока, долю здравого смысла в рассуждениях, которым предается "ягненок из наших краев, меж волком и пастухом".
Ноябрь 1918 г.
Ромен Роллан
К ЧИТАТЕЛЮ
Читатели "Жан-Кристофа", наверное, не ожидали этой новой книги. Не меньше, чем для них, она была негаданной и для меня.
Я подготовлял другие работы - драму и роман на современные темы - в несколько трагической атмосфере "Жан-Кристофа". Мне пришлось внезапно отложить все накопленные заметки, набросанные сцены ради этой беспечной книги, о которой я не думал еще и накануне.
Она явилась реакцией против десятилетней скованности в доспехах "Жан-Кристофа", которые сначала были мне впору, но под конец стали слишком тесны для меня. Я ощутил неодолимую потребность в вольной галльской веселости, да, вплоть до дерзости. В то же самое время побывка в родных краях, которых я не видал с дней моей юности, дала мне снова соприкоснуться с родимой землей Неверской Бургундии, разбудила во мне прошлое, которое я считал уснувшим навеки, всех Кола Брюньонов, которых я ношу в себе. Мне пришлось говорить за них. Эти проклятые болтуны не успели, видно, наговориться при жизни! Они воспользовались тем, что один из внуков обладает счастливыми преимуществами грамотея (они часто по ним вздыхали!), и решили взять меня в писцы. Как я ни отбивался:
- Послушайте, дедушка, ведь было же у вас время! Дайте и мне поговорить. Всякому свой черед!
Они отвечали:
- Малыш, ты поговоришь, когда кончу я. Во-первых, ничего занятнее ты все равно не расскажешь. Садись сюда, слушай и ни слова не пропускай…
Право, мальчик ты мой, сделай это ради старика! Ты сам потом поймешь, когда будешь там, где мы… Самое тяжелое в смерти, видишь ли, - это молчание…
Что делать? Пришлось уступить, я стал писать с их слов.
Теперь с этим покончено, и я опять свободен (надеюсь по крайней мере). Я могу вернуться к моим собственным мыслям, если, конечно, никто из моих старых болтунов не вздумает еще раз встать из могилы, чтобы диктовать мне свои письма к потомству.
Я не смею думать, чтобы в обществе моего Кола Брюньона читателям было так же весело, как автору. Во всяком случае, пусть они примут эту книгу такой, как она есть, прямой и откровенной, без всяких притязаний на то, чтобы преобразовать мир или объяснить его, без всякой политики, без всякой метафизики, книгой "на добрый французский лад", которая смеется над жизнью, потому что находит в ней вкус и сама здорова. Словом, как говорит "Дева" (ее имя не может не быть помянуто в начале галльской повести), друзья "примите благосклонно"…
Май 1914 г.
Ромен Роллан
КОЛА БРЮНЬОН
СВЯТОМУ МАРТИНУ ГАЛЛЬСКОМУ,
ЗАСТУПНИКУ КЛАМСИ
Святой Мартын сам вина пьет,
А воду на плотину льет
(Поговорка XVI века)