- Словом, тётя, она вернулась домой для поправки здоровья.
Леди Монт зарылась носом в цветы, наполнявшие вазу:
- Босуэл и Джонсон называют их "богоснедники". Они без запаха. Какая болезнь может быть у Клер? Нервы?
- Ей нужно переменить климат, тётя.
- Но, Динни, сейчас столько англо-индийцев возвращается обратно…
- Знаю. Пока сойдёт и такое объяснение, а дальше видно будет. Словом, не говорите, пожалуйста, даже Флёр.
- Скажу я или нет, Флёр всё равно узнает! От неё не скроешь. Клер завела себе молодого человека?
- Что вы, тётя?
И Динни извлекла из чемодана коричневый халат, вспоминая, с каким выражением лица молодой человек сказал им: "До свиданья!"
- На пароходе? - усомнилась тётя.
Динни переменила тему:
- Дядя Лоренс сейчас очень увлекается политикой?
- Да. Это так тягостно. Что хочешь приедается, если о нём вечно разговаривать. А у вас надёжный кандидат? Как Майкл?
- Он в наших краях человек новый, но, видимо, пройдёт.
- Женат?
- Нет.
Леди Монт склонила голову набок, прищурила глаза и пристально взглянула на племянницу.
Динни вынула из чемодана последнюю вещь - пузырёк с жаропонижающим:
- Вот уж не по-английски, тётя!
- От груди. Его сунула мне Делия. Я болела грудью. Давно. Ты лично говорила с вашим кандидатом?
- Да.
- Сколько ему лет?
- По-моему, под сорок.
- Чем он занимается?
- Он королевский адвокат.
- Фамилия?
- Дорнфорд.
- Я что-то слышала про Дорнфордов, когда была девушкой. Но где? А, вспомнила - в Альхесирасе. Он командовал полком в Гибралтаре.
- Наверно, всё-таки не он, а его отец?
- В таком случае, у него ничего нет.
- Он живёт тем, что зарабатывает в суде.
- Когда тебе меньше сорока, там много не заработаешь.
- Не знаю, он не жаловался.
- Энергичный?
- Очень.
- Блондин?
- Скорее шатен. Он выдвинулся как адвокат именно в этом году. Затопить камин сейчас, тётя, или когда вы будете переодеваться к обеду?
- Потом. Сначала сходим к малышу.
- Хорошо. Его, должно быть, уже принесли с прогулки. Ваша ванная внизу, под лестницей. Я подожду вас в детской.
Под детскую была отведена та же низкая комната со стрельчатыми окнами, где и Динни и сама тётя Эм получили первое представление о неразрешимой головоломке, именуемой жизнью. Теперь там обучался ходить малыш. В кого он пойдёт, когда станет постарше, - в Черрелов или Тесбери, - было ещё неясно. Няня, тётка и бабка образовали вокруг него треугольник, чтобы он мог поочерёдно падать в их восхищённо распростёртые объятия.
- Он не гулит, - заметила Динни.
- Он гулит по утрам, мисс.
- Падает! - воскликнула леди Монт.
- Не плачь, маленький!
- Он никогда не плачет, мисс.
- Весь в Джин. Мы с Клер до семи лет любили пореветь.
- Я ревела до пятнадцати, а после сорока пяти начала снова, - объявила леди Монт. - А вы, няня?
- Некогда было, миледи: у нас большая семья.
- У няни была замечательная мать. Их пять сестёр - все чистое золото.
Румяные щёки няни заалели ещё ярче, она улыбнулась застенчиво, как девочка, и потупилась.
- Смотрите, он скривит себе ножки, - предупредила леди Монт. - Довольно ему ковылять.
Няня, подхватив упиравшегося мальчугана, водворила его в кроватку; он важно нахмурился и уставился на Динни.
- Мама в нём души не чает, - сообщила та. - По её мнению, он будет вылитый Хьюберт.
Леди Монт издала звук, который, как убеждены все взрослые, должен привлекать внимание детей.
- Когда вернётся Джин?
- Не раньше очередного отпуска Хьюберта.
Леди Монт остановила взгляд на племяннице:
- Пастор говорит, что Ален остаётся в Гонконге ещё на год.
Динни, покачивая погремушкой перед ребёнком, оставила без ответа реплику тётки. С того летнего вечера год назад, когда она приехала домой после бегства Уилфрида, она не говорила сама и никому не позволяла заговаривать о её чувствах. Никто, да, вероятно, и она тоже, не знал, затянулась или нет её сердечная рана. Казалось, у неё вообще больше нет сердца. Девушка так долго и упорно подавляла в нём боль, что оно словно ушло в самые сокровенные глубины её существа и биение его стало едва уловимым.
- Теперь куда, тётя? Маленькому пора спать.
- Пройдёмся по саду.
Они спустились по лестнице и вышли на террасу.
- Ой! - огорчённо вскрикнула Динни. - Гловер отряс листья с тутового деревца. А они так красиво дрожали на ветках и слетали кольцом на траву. Честное слово, садовники лишены чувства красоты.
- Просто ленятся подметать. А где же кедр, который я посадила, когда мне было пять лет?
Они обогнули угол старой стены и подошли к ветвистому красавцу лет шестидесяти, поблекшую листву которого золотил закат.
- Мне хочется, чтобы меня похоронили под ним, Динни. Только наши не согласятся. Они потребуют, чтобы всё было чин чином.
- А я мечтаю, чтобы меня сожгли и рассеяли прах по ветру. Взгляните, вон там пашут. Люблю смотреть, как лошади медленно движутся по полю, а за ними на горизонте виден лес.
- "Люблю мычание коров", - несколько некстати процитировала леди Монт.
С востока, из овечьего загона, донёсся слабый перезвон колокольчиков.
- Слышите, тётя?
Леди Монт взяла племянницу под руку.
- Я часто думала, как хорошо быть козой, - сообщила она.
- Только не в Англии: у нас их привязывают и заставляют пастись на крохотном кусочке земли.
- Нет, не так, а с колокольчиком в горах. Впрочем, лучше быть козлом: его не доят.
- Посмотрите, тётя, вот наша новая клумба. Конечно, на ней сейчас мало что осталось - одни георгины, гортензии, хризантемы, маргаритки да немного пенстемон и козмий.
- Динни, как же с Клер? - спросила леди Монт, зайдя за георгины. - Я слышала, теперь с разводом стало легче.
- Да, пока не начнёшь его требовать.
- Но если тебя бросают…
- Сначала нужно, чтобы тебя бросили.
- Ты же сказала, что он вынудил её уйти.
- Это разные вещи, тётя.
- Юристы просто помешаны на своих законах. Помнишь длинноносoго судью, который хотел выдать Хьюберта?
- Он-то как раз оказался очень человечным.
- То есть как?
- Он доложил министру внутренних дел, что Хьюберт показал правду.
- Страшная история! - поёжилась леди Монт. - Но вспомнить приятно.
- Ещё бы! Она ведь кончилась хорошо, - быстро отозвалась Динни.
Леди Монт с грустью взглянула на неё.
Динни долго смотрела на цветы, затем неожиданно объявила:
- Тётя Эм, нужно сделать так, чтобы и для Клер всё кончилось хорошо.
IV
В окрестностях Кондафорда полным ходом шла традиционная шумиха, известная под названием избирательной кампании и, может быть, ещё более нелепая, чем это название. Местным жителям доказывалось, что единственно правильное для них решение - голосовать за Дорнфорда и что будет не менее правильно, если они проголосуют за Стринджера. В общественных местах их громогласно убеждали в этом дамы, сидевшие в автомобилях, и дамы, вылезавшие из машин; дома их призывали к тому же голоса, вырывавшиеся из репродукторов. Газеты и листовки уверяли их, что только они призваны спасти страну. Их приглашали проголосовать пораньше, но лишь один раз. Их непрерывно ставили перед парадоксальной дилеммой: как бы они ни проголосовали, страна всё равно будет спасена. К ним обращались люди, знавшие, казалось, все на свете, кроме одного: каким всё-таки путём следует её спасать. Ни кандидаты, ни превозносившие их дамы, ни таинственные бестелесные голоса в репродукторах, ни ещё более бестелесные голоса в газетах, - короче говоря, никто даже не пытался это объяснить. Оно и лучше. Во-первых, этого всё равно никто не знал. А во-вторых, какое значение имеют частности, когда вся суть в общем принципе? Поэтому не стоит привлекать внимание ни к тому факту, что общее складывается из частностей, ни к той аксиоме всякой политики, что обещать - не значит выполнить. Лучше, куда лучше выбрасывать широковещательные лозунги, дискредитировать противника и величать избирателей самым здоровым и разумным народом в мире.
Динни не участвовала в избирательной кампании. По её собственным словам, она для этого не годилась и к тому же, видимо, понимала всю нелепость поднятой шумихи. Зато Клер, хотя и она не без иронии взирала на происходящее, обладала слишком деятельной натурой, чтобы оставаться в стороне. Её активности весьма способствовало то, что люди вообще положительно реагируют на подобные начинания. Они ведь привыкли, что их убеждают, и любят, чтобы их убеждали. Предвыборная агитация для их ушей довольно безобидное развлечение, нечто вроде жужжания мошкары, которая не кусает. Когда же настаёт время отдать голоса, они руководствуются совсем иными мотивами: тем, за кого голосовали их отцы; тем, как голосование может отразиться на их работе; тем, на чьей стороне их лендлорд, церковь, профсоюз; тем, что они жаждут перемены, хотя ничего всерьёз от неё не ждут; а нередко просто тем, что им подсказывает здравый смысл.