Лазуткин простоял у двери долго - минут пять. Он ожидал чего угодно: подставы, какой-нибудь замысловатой провокации-"подлянки" - вроде тех, о которых рассказывал на "сборке" татуированный наставник, но появление первохода вроде бы оставалось незамеченным. И от этого страх захлестывал новичка до краев...
Неожиданно с верхней шконки у окна поднялся паренек небольшого роста, в дорогом спортивном костюме и, нехотя подойдя к первоходу, спросил:
- Давно с воли?
- Больше недели, - ответил Лазуткин, внутренне готовясь к какой-нибудь изощренной подставе.
- Зовут-то как?
- Саша. А фамилия моя - Лазуткин.
- Московский?
- Ага, в Сокольниках живу.
- Поня-ятно. Впервые на "хату" заехал? - Заметив скованность новичка, собеседник неожиданно подмигнул ему. - Да ладно, не менжуйся. И так видно, что первоход. Давай, проходи... - паренек кивнул в сторону ближней шконки. - Видишь, у нас со спаньем напряженка, тут все в три смены спят. Покемарь тут пока, а завтра посмотрим, что и как...
Всю ночь Лазуткин не сомкнул глаз. "Прописка", о неизбежности которой он с таким ужасом думал на "сборке", отодвигалась до утра. Но хорошо это или плохо, первоход еще не знал...
В шесть утра в камере началось слабое движение. Из-под шконок вылезли какие-то грязные субъекты и, не обращая на новичка внимания, принялись за уборку хаты. Как узнал Саша чуть позже, это были шныри, или уборщики; камерное местожительство под нарами именовалось почему-то "вокзалом". В половине седьмого большинство обитателей "хаты" проснулось. Правда, некоторые, занимавшие привилегированный угол у зарешеченного окна, оставались спать. Это были камерные авторитеты, у них были единоличные шконки.
Вскоре обострившееся за ночь обоняние различило слабый запах пригоревшего масла, и арестанты зашевелились - запах горелого масла был предвестником скорого завтрака. И впрямь: к восьми утра на "хате" появился баландер, кативший впереди себя небольшую тележку с огромными алюминиевыми кастрюлями и аккуратно разложенными буханками хлеба. Утренняя пайка представляла собой кашу из неизвестного ботанике злака и кружку слабо заваренного чая, напоминавшего отвар древесной коры.
Впрочем, большинство арестантов не притронулись к тюремной пайке - "семьи", на которые делилась камера, предпочитали завтракать "дачками", продуктами, переданными с воли.
Лазуткин недоверчиво ковырялся в каше ложкой и, найдя там трупик таракана, решительно отодвинул "шлюмку", то есть миску, в сторону. Конечно, есть хотелось очень, но естественная брезгливость превозмогла голод.
Сразу же после завтрака к первоходу вновь подошел давешний паренек в дорогом спортивном костюме. Присел рядом, приятельски улыбнулся и предложил:
- А теперь давай знакомиться. Саша, говоришь?
- Саша.
- Из Сокольников?
- Из Сокольников.
- По какой статье закрыли?
- Сто пятьдесят шестая, кража...
- Поня-ятно. Ну, подойди к тому столу, с тобой "смотрящий" перетереть хочет... Лазуткин понял - от этого разговора зависит его дальнейшая жизнь в Бутырке.
На ватных ногах первоход двинулся к столу, за которым по-хозяйски восседало несколько татуированных мужчин.
"Смотрящего" он узнал сразу. Это был невысокий, но крепко сбитый мужчина лет сорока с обнаженным торсом, сидевший во главе стола. Выколотая на левом предплечье статуя Свободы свидетельствовала, что ее обладатель относится к так называемому "отрицалову", пять церковных куполов говорили о количестве лет, проведенных в неволе, а изображение Георгиевского креста с аксельбантами на груди - что человек этот участвовал в тюремном или лагерном бунте. Нательную композицию дополняли две восьмиконечные звезды на ключицах ("никогда не надену погоны") и такие же звезды на коленях ("никогда не встану на колени"). Властные черты лица, тяжелый, придавливающий взгляд, губы, собранные в тонкую нить, - все это свидетельствовало о силе и жесткости характера "авторитета".
Уже чуть позже Лазуткин узнал, что Хиля - таково было погоняло "смотрящего" - на свободе был звеньевым мазуткинской оргпреступной группировки, что закрыли его по классической сто шестьдесят третьей статье "Вымогательство" и что в блатном мире Хиля, имевший уже вторую судимость, пользовался уважением и авторитетом; именно потому воры и поставили его "смотреть" сто шестьдесят восьмую камеру.
Равнодушно взглянув на первохода, Хиля поинтересовался его именем, фамилией и статьей, после чего спросил:
- Ну, рассказывай, как на свободе жил?
Новичок невольно поежился под тяжелым взглядом собеседника и, тяжело вздохнув, произнес:
- Ну, как... Нормально. Как все. Пока сюда не забрали.
- В попку не балуешься? На кожаных флейтах не играешь? С мусорами дружбы не водишь? Друзей-подельников никогда не сдавал?
- Нет, - твердо ответил Лазуткин.
- Может, жалобы какие есть? Так расскажи, выслушаем и решим... У нас не прокуратура, у нас тут все просто делается.
- Да нету у меня жалоб, спасибо... - растерянно пробормотал новичок. Неожиданно Хиля нарочито приязненно улыбнулся и, скосив взгляд на пачку
"Мальборо", лежавшую на газетном листке, расстеленном на столе, вкрадчиво предложил:
- Вижу, тебе курить сильно хочется... Так закуривай, не менжуйся. Это был ключевой момент.
Еще неделю назад от фиксатого лектора на "сборке" Саша узнал: если в камере предлагают закурить, взяв сигаретную пачку со стола, а не из рук, этого делать не следует. Типичная "подстава": до этого момента пачка могла побывать в руках пидара, и человек, прикоснувшийся к "запомоенной" вещи, автоматически становился "законтаченным".
Изобразив на лице нечто вроде улыбки благодарности, Лазуткин ответил:
- Да нет, спасибо, пока не хочется. Хиля прищурился:
- Что - на "сборке" научили? Ладно. - Достав из кармана "чистые" сигареты, он великодушно угостил новичка. - Если про эту "подлянку" знаешь, то должен знать и про законы "хаты". В курсах?
- Рассказывали.
- Наши законы нарушать запрещено. За каждый "косяк" придется ответить. Понял меня?
Лазуткин, чувствуя, что самое страшное позади, кивнул утвердительно.
- Понял.
- Лавэ с собой есть? - спросил "смотрящий" и тут же объяснил, почему он поинтересовался деньгами: - Если есть с собой, отстегни нам на общак, сколько сам считаешь нужным. Так положено. Сегодня ты нам помог. Завтра мы тебя подогреем.
Саша присел, расшнуровывая кроссовку, достал мятую пятисотрублевую бумажку и нерешительно протянул.
- Вот.
Банкнота исчезла в кармане куртки.
- Если проблемы какие - сразу ко мне обращайся. Решим как-нибудь. А как оно дальше повернется, зависит только от тебя. Каждый сам выбирает свою дорогу в жизни. Пока присматривайся, что и как. Жить тут можно, если вести себя правильно. Вон там, у параши - "петухи" живут. Дальше, под шконками - шныри. А сейчас тебе покажут твою шконку и скажут время, когда спать...