* * *
Прошла неделя.
Саша понемногу освоился в камере. Никто не лез к нему с расспросами, никто не навязывал дружбу. Тут, на "хате", каждый отвечал только за себя.
Бутырский быт отличался редким однообразием. Утром, после завтрака, камера шла на прогулку в тюремный дворик. Впрочем, двориком его можно было назвать лишь с натяжкой: маленькая клетушка, по размерам - не больше гостиной в типовой московской квартире. Толстая металлическая решетка, положенная на кирпичные перегородки, разделяла небо на ровные квадратики, и это "небо в клеточку", так же как и силуэты охранников с автоматами, застывшие наверху, создавало ощущение тоски и обреченности.
После команды "камера, прогулка окончена!" арестанты возвращались на "хату".
Как правило, во время прогулки сто шестьдесят восьмую камеру шмонали: об этом свидетельствовали и вещи арестантов, небрежно разбросанные по полу, и сброшенные со шконок матрасы, и вывернутые сумки. Менты искали самодельные игральные карты, оружие, спиртное, наркотики и средства связи. Лазуткин уже знал, что за деньги в Бутырке можно купить у вертухаев что угодно - от незамысловатой поллитровки "Столичной" до таблеток "экстази". Особой популярностью пользовались мобильные телефоны, стоившие у "рексов" четверную цену против вольной - их-то и отметали в первую очередь. Арестанты даже поговаривали, что отметенные при шмоне спиртное и мобильники потом продавали в другие камеры... Впрочем, по поводу ежедневного шмона Саша мог не волноваться - ничего запрещенного у него не было.
После прогулки обитатели камеры обычно усаживались перед телевизорами - на этой "хате" их было целых три штуки.
В Бутырке был свой рейтинг телепрограмм, который разительно отличался от того, что периодически публиковали московские газеты.
Арестанты, обвиняемые по наркоманским статьям (с двести двадцать восьмой по двести тридцать третью), очень любили передачу "Москва: инструкция по применению" канала ТНТ, в которой часто демонстрировались репортажи с московских дискотек - общепризнанных мест распространения наркотиков.
Не меньшей популярностью пользовались милицейские репортажи вроде "Внимание, розыск!", "Петровка, 38" и "Дежурная часть". Профессиональный интерес к криминальным новостям не оставлял бандитов и на бутырских шконках. Подробное описание перестрелок, взрывов, наездов на фирмы и задержаний наводило на мысль, что программы эти спецом снимаются по заказу братвы, находящейся ныне в ИЗ.
Но больше всего любили аэробику: арестанты, забывшие, как выглядит живая женщина, с горящими взорами следили, как гимнастки в обтягивающих трико демонстрируют чудеса гибкости движений и изощренность поз.
Аэробику здесь называли "сеансами"; так издавна именуют любое переживание эротического характера. Утренние "телесеансы" вызывали на сто шестьдесят восьмой "хате" бурю эмоций, провоцируя самые невероятные мечты и желания.
Первоход почти не интересовался "сеансами" - вот уже третью неделю он не видел свою девушку Наташу, и воображение рисовало ему картины одна мрачней другой.
Кто знает - может быть, Натаха забыла о своем Саше? Может быть, за это время она уже нашла кого-то другого? Да и вообще - захочет ли девушка и дальше встречаться с бывшим арестантом?
Саша уже трижды беседовал с адвокатом. Беседа немного успокоила - во-первых, в отделении милиции, куда доставили Александра Лазуткина, предельно безграмотно составили протокол задержания, а это давало немалые шансы выкрутиться на суде. Во-вторых, хозяин "семерки", с которой была украдена магнитола, за соответствующую плату был согласен написать встречное заявление: мол, претензий не имею, прошу к уголовной ответственности не привлекать. В-третьих, Лазуткин не взламывал дверку машины и не выдавливал стекло - просто хозяин "жигуля" забыл закрыть автомобиль на ночь, тем самым провоцируя воришек.
Все это давало основания надеяться на лучшее, вплоть до освобождения прямо в зале суда...
А жизнь в камере продолжалась.
"Смотрящий" Хиля деятельно сообщался с другими камерами через "малявы", то есть записки. "Малявы" шли через так называемые "дороги" - тонкие веревочки, натянутые между зарешеченными окнами "хат". Веревочки эти, идущие от зарешеченного окна вертикально и горизонтально, - позволяли общаться с любым окном этого корпуса. В случае необходимости связаться с другим корпусом арестанты перекрикивались, перестукивались по трубам, передавали "малявы" через прикормленных конвоиров либо через баландера. У многих воров, сидевших на спецу, были мобильные телефоны и даже радиостанции, по которым они держали связь с вольной братвой...
Досуг скрашивался сообразно интеллекту, воспитанию, привычкам и темпераменту заключенных. Кроме телевизора и игральных карт (которые делались при помощи газетной бумаги, хлебного клейстера и трафарета тут же, на "хате"), развлекали себя прессой и библиотечными книгами, шахматами и домино, физическими упражнениями и самоделками из хлебного мякиша - так называемым китчем. Тюремные скульпторы могли вылепить из "чернушки" что угодно: муляж кастета, противопехотной гранаты и даже пистолета Макарова. Впрочем, в сто шестьдесят восьмой камере милитаристскими опытами не занимались. Поделки выглядели исключительно мирно и даже забавно, изображая привычные картинки российской действительности: мальчика, делающего непристойный жест, мента, протягивающего грабку за взяткой, грузчиков из гастронома, разливающих водяру по стаканам, "новых русских", обвешанных ювелирными украшениями...
Прохладный апрель сменился жарким маем - столбик термометра неумолимо пополз вверх, и жизнь в камере сделалась невыносимой. Испарения потных тел, параши, скверного мыла, пищи, табака сливались в один чудовищный запах, и новички, впервые заехавшие в сто шестьдесят восьмую со "сборки", едва не падали в обморок.
Арестанты лежали на нарах недвижно. Млели, обмахивались газетами, ловили спасительный сквознячок из зарешеченного окна, но и он не помогал: ветра почти не было, меж горячих каменных стен тюремного двора недвижно стояли миазмы перегоревшего бензина, асфальта и смолы. Вентиляторы, переданные с воли, не спасали: теплый воздух, вздымаемый жужжащими лопастями, казалось, прилипал к коже. Перед сном окатывали водой полы, спали нагими поверх простыней, и белье, влажное от пота, почти не просушивалось в душной камере. Пот крупными прозрачными каплями струился по векам, и заключенные дико вскрикивали во сне: наверное, многим казалось, что у них вытекают глаза. Вскоре "заплакали" стены - по ним потекла вода.
Казалось, еще чуть-чуть - и Бутырка, расплавившись подобно пластилиновому домику, грязной лужой стечет по раскаленным московским мостовым в решетчатые канализационные люки.
А в начале июня в сто шестьдесят восьмой "хате" произошло событие, серьезно повлиявшее на судьбы многих ее обитателей...
* * *
Уже к концу мая состав камеры сильно изменился. Большинство блатных, составлявших окружение Хили, получив после суда свои сроки, отправились на Краснопресненскую пересылку, в ИЗ № 77/3, где их ждали этапы в лагеря и крытые тюрьмы. На их место пришли новички - в основном первоходы, закрытые по бытовухе: хулиганство, мелкое воровство, убийство по пьяни. Дискотеки, рынки, вокзалы, рестораны, школьные выпускные вечера и московские коммунальные кухни обычно поставляют в следственные изоляторы подобный контингент.
Шестого июня, в субботу, на сто шестьдесят восьмую заехало сразу пятеро новичков. Накачанные бицепсы атлетов, коротко стриженные головы, низкие лбы неандертальцев, массивные челюсти и булыжное выражение глаз свидетельствовали, что это - типичные "быки" из организованной спортивности, которые пудовыми кулаками и интеллектуальной отмороженностью обслуживают самую беспредельную часть российского криминалитета.
(Как выяснилось позже, это были рядовые "пехотинцы" из череповецкой и хабаровской группировок; еще с начала девяностых десятки групп провинциальных рэкетиров отправились "на покорение Москвы", предлагая наемнические услуги столичным структурам: ореховской, люберецкой, бауманской и коптинской.)
Эта же пятерка молодых бандитов-беспредельщиков сошлась между собой еще на "сборке", выработав единственно правильные, как им самим показалось, стратегию и тактику освоения новой территории.
Новички сразу же повели себя нагло и вызывающе. Один из них, отзывавшийся на кличку Карел, тут же согнал с нижних нар какого-то серого мужика, объявив, что отныне это - его место. Замечание Хили о том, что на "хате" спят по очереди, осталось без должного понимания.
- Ты-то сам спишь, когда хочется, - напомнил молодой бандит.
- Мне так положено, - коротко ответствовал "смотрящий".
- А мне почему не положено?
- А потому что сам ты - никто и звать тебя никак, - последовала справедливая оценка.
Лицо Карела налилось кровью, что свидетельствовало об обиде. Казалось, еще мгновение, и он набросится на Хилю с кулаками. Однако на лице новичка неожиданно промелькнуло нечто вроде осмысленности - примирительно хмыкнув, он произнес:
- У вас свои понятия, а у нас - свои. Мы же не заставляем вас жить так, как хочется нам!
- Еще чего не хватало, - процедил Хиля, неприязненно щурясь.
- ... вот и вы своих порядков не навязывайте, - закончил Карел.
- Ты хорошо подумал, прежде чем мне это сказать? - прищурился блатной.
- Лучше некуда, - хмыкнул собеседник, всем своим видом демонстрируя, что разговор закончен.
Конечно, во власти "смотрящего" было многое, но численный перевес был на стороне новичков. И неизвестно, как бы отнеслась к предстоящей разборке основная масса подследственных, то есть мужиков.
Борзых первоходов оставили в покое - по крайней мере, пока.