Он видел агору- то ли в Херсонесе, то ли в Пантикапее, а может быть, в каком-то другом городе, где ему только еще предстояло быть. Агора была заполнена людьми. Людей было множество, непохожих друг на друга и незнакомых Диофанту. Эти люди стояли плечом к плечу и хохотали, показывая пальцами на человека, стоящего в центре. Человек был совершенно голым, трясущимися от стыда руками он старался прикрыться от взглядов хохочущей толпы. Неожиданно Диофант понял, что видит себя, нагого, с посеревшей кожей, жалкого и дрожащего. А в толпе он увидел Савмака. Савмак не смеялся.
Савмак улыбался.
…На фоне вечернего неба видна была черная точка. Она долгое время казалась неподвижной, только постепенно увеличивалась в размерах. Чем больше она становилась, тем заметнее было, что она движется и движение все убыстряется… Точка превратилась во всадника, всадник мчался во весь опор. Копыта выбивали из дороги комья земли. И в странную дикую мелодию сплетались хриплое дыхание всадника и коня…
Феодосия была взята Диофантом после двухчасового штурма. Воины хлынули в город стремительным орущим потоком, почти не встречая сопротивления.
Ночь была черной, с красными и желтыми огоньками. В тяжелую, душную ткань ее безмолвия вгрызались сухими тонкими всплесками треск огня, невнятные возгласы, хруст и шорох.
И еще один звук вплетался в узор ночных звуков - звук тяжелых, грузных шагов.
По улицам, усеянным битыми черепками, полуобгоревшими щепками, медленно шел человек. Его руки были судорожно сцеплены за спиной, крупная, в седых завитках голова опущена на грудь. Казалось, он внимательно смотрит под ноги. В действительности же то, что воспринимали глаза Диофанта, отражалось от них, как от полированных каменных пластин, не проникая глубже черных точек зрачков.
Он тяжело ступал по улицам захваченного города, и огоньки ночи плясали под его бровями.
Несмотря на то, что бой окончился совсем недавно, на плечах понтийского полководца не было доспехов. И меч, висевший у пояса, казался чем-то лишним, позаимствованным у кого-то, более к нему привычного.
Он шел по странной, потрескивающей под ногами земле, и лицо его было неподвижно. Он шел по взятой Феодосии, а внутри была пустота, и во рту был противный приторный привкус. Все было по-прежнему, время более не желало становиться обычным временем.
Уже когда начался штурм, Диофант вдруг понял, что никогда не избавится от предательской внутренней дрожи, от пустоты внутри. Он понял, что отныне и навсегда обречен существовать вне привычного и покорного мира и все-таки не сможет окончательно освободиться от него. Он понял, что обречен отныне стоять поперек течения реальности и когда-нибудь поток сломает его и поглотит. В то же время Диофант понимал, что без труда разгромит Савмака, и вслед за Феодосией придет черед Пантикапея. Но победа…
И вот теперь он брел по улицам, как слепой, лишившийся поводыря.
Шагах в десяти он услышал какую-то возню, шум, сдавленные крики. Диофант остановился, подняв голову, без особого интереса всмотрелся в полумрак.
Два его гоплита насиловали женщину. Диофант не видел ее лица, видел только растрепавшиеся по пыли волосы. Женщина кричала, но это были уже не крики о помощи, а нечленораздельные, бессвязные вскрики, всхлипы, стоны.
Диофант стоял довольно долго с неподвижным, ничего не выражавшим лицом, по-прежнему сцепив руки за спиной. Стоны и всхлипы стихли, слышно было только хриплое дыхание воинов и треск догоравшего дома.
Один из воинов поднял валявшийся в стороне щит, второй, намотав на руку волосы женщины, рывком заставил ее подняться. Она кое-как встала, совершенно нагая. Воин пинком подтолкнул ее.
Неожиданно для самого себя Диофант сказал:
- Оставь ее.
Его голос прозвучал резко, щелкнул по пыли, рванулся в уши. Воины разом повернулись. Узнав полководца, они недоуменно переглянулись, снова посмотрели на него, ожидая еще каких-то слов. Диофант молчал. Первый воин, лениво пожав плечами, неторопливо пошел прочь. Второй, медленно отпустив волосы женщины, толкнул ее к Диофанту. Постоял некоторое время, криво усмехнулся и так же, как и первый, пожав плечами, ушел.
Диофант хмуро смотрел на женщину. Она, словно забыв, что на ней нет никакой одежды, даже лоскутка, чтобы прикрыть наготу, равнодушно стояла перед понтийским полководцем. Руки ее безвольно висели вдоль тела.
Диофант смотрел на нее, как смотрят на предмет, случайно оказавшийся перед глазами и оторвавший от мыслей. Он не знал, зачем остановился, зачем заговорил с воинами, и вот теперь нагая женщина стояла перед ним, и волосы ее сливались с ночью, а лицо было мертвым и не имело черт.
Он стоял неподвижно, уже не видя ее, глаза его вновь превратились в полированные пластины какого-то диковинного камня.
Она вздрогнула, словно проснулась, и лицо ее стало обычным, на нем обозначилось слабое подобие испуга. Она чуть тронула прядь у лба, повернулась к Диофанту спиной и медленно побрела прочь, то и дело спотыкаясь. За ней в пыли тянулся черный след. Она два или три раза оглянулась на неподвижного Диофанта, а потом ночь поглотила ее.
Человек, лежавший на деревянном ложе в небольшой комнате, мог бы показаться умершим, если бы не еле заметное движение груди. Глаза его были закрыты, впалые ещки покрыты густой бородой. Он лежал, совершенно не двигаясь, словно одурманенный чем-то, и такой же неподвижной была фигура телохранителя, стоявшего в углу под закрепленным на стене факелом.
За дверью послышался шум. Савмак, не открывая глаз, сказал:
- Узнай, что там.
Телохранитель вышел. Савмак не поднимался с ложа, пока в комнату не ворвался Бастак. Тогда он сел, упершись кулаками в бедра.
- Что?
Лицо Бастака представляло собой сплошную рану. Кожа со лба была содрана, через всю левую сторону тянулся корявый шрам. Левый глаз был прикрыт каким-то грязным лоскутом.
Он упал на колени перед ложем царя и опустил голову. Его дыхание было громким и хриплым, свистящим.
Савмак положил руки ему на плечи, наклонился ниже:
- Что?
- Феодосия… - рыдающим, чужим голосом проговорил Бастак.
- Что - Феодосия? - прошептал Савмак. Большие пальцы его рук надавили на подбородок Бастака, заставили его поднять голову.
- Феодосия пала!… - истерически выкрикнул Бастак. - Октамасад изменил, увел своих!.. Увел в Скифию!… У меня не осталось ни одного воина!.. - он хрипло заплакал.
Савмак резко поднялся на ноги, отшвырнул Бастака.
- Всех?
Бастак тяжело встал и, опустив голову, подошел к двери.
- У меня… У тебя, царь, - поправился он, - осталось… Не знаю точно, - дернул плечом. - Десятка четыре, не больше… Надо уходить.
Савмак повернулся к телохранителю:
- Коня.
Бастак стоял неподвижно.
- Уходить? - словно размышляя вслух, повторил Савмак. И медленно покачал головой: - Нет. Нельзя. Поздно.
Октамасад… Серое от злости лицо. Синяки. Кривая ухмылка.
- …Никого не осталось… Все ушли… И те, что здесь, тоже… У меня… четыре десятка… - Бастак с трудом выталкивал из глотки слова. - Это все… Все… Все…
Вошел телохранитель, высоко подняв факел. Красный свет неслышно следовал за невидящим взглядом царя.
- Царь, твое приказание исполнено. - Голос телохранителя тих и шершав.
…Ночь столицы Боспорского царства вздыбилась черной волной, но гребень волны сверкал серебром. Оно рассыпалось, как яркие брызги летнего моря. И брызги те были конским топотом, искрами из-под копыт четырех десятков коней, вырвавшихся из городских ворот.
Мальчишке двенадцать лет. Ростом коротковат. Широкоскулый, смуглый, слегка раскосые глаза. Руки держит на поясе. И молчит.
Учитель нахмурился:
- Опять на тебя жаловались. Слышишь?
Мальчик едва заметно пожал плечами. Словно муху отгонял.
- Но не мне! - Учитель назидательно поднял палец. - Жаловались самому царю!
Мальчик молчал.
- Тебе интересно, кто? - с иронией спросил учитель. - Тебе ведь, я вижу, это неизвестно… Жаловался почтенный Демокед. Слышишь? Ты слушаешь меня или нет?
Мальчик внимательно рассматривал свои сандалии.
Учитель вздохнул и развел руками.
- Ну скажи на милость, за что ты избил Линкея? Бедный мальчик не может выйти на улицу. У него громадный синяк под правым глазом. Сколько будут продолжаться эти драки?
Мальчик присел на корточки и принялся тщательно перевязывать ослабевший ремень правой сандалии.
- Царь велел, чтобы ты немедленно попросил прощения у Линкея. И у Демокеда, его отца, тоже.
Мальчик оторвался от сандалий, неторопливо выпрямился и хмуро посмотрел на учителя. Тот поджал губы.
- Таково повеление царя, да продлят боги его дни! Кроме того, он велел сказать, что запрещает тебе мотаться по степи с какими-то оборванцами… Правда, друг мой, почему бы тебе не подружиться… ну, с тем же Линкеем?
Мальчик молча смотрел на учителя.
- Ну иди, - вздохнул тот. - И не забудь попросить прощения у Линкея.
На следующий день Линкей щеголял двумя синяками. Одним, пожелтее, постарше - под правым глазом, другим, посвежее - под левым.
Савмак допил вино, не переводя дыхания, поставил кубок на стол. И рядом встал золотой кубок.
- А теперь иди, - бесстрастно сказал Митридат. - Больше ты мне не нужен. Я хотел увидеть тебя. Я увидел тебя. Можешь идти.