Я уже заметил, что как только наши дела на фронте шли хуже, как только начиналось большое немецкое наступление, скажем, в сорок втором на Сталинград или под Курском летом сорок третьего года, так японцы начинали свои провокации, держали нас на границе, изматывали нестерпимым ожиданием - вот, вот начнём! И не начинали - немцев в очередной раз отгоняли. И отгоняли так далеко, что было уже ясно - и эти, их союзнички, вряд ли полезут теперь. Кроме того, дела их на Тихом океане стали идти хуже, теперь уже наши союзники отнимали у них остров за островом, несмотря на отчаянное самурайское сопротивление. А нас всё держали и держали здесь и даже улучшали наше вооружение. Если в сорок втором мы сдали всё самое лучшее для западных фронтов и получили миномёты совсем топорной работы, наскоро покрашенные, не воронёные в деталях, без колёсных ходов, то теперь у нас каждый сержант получил желтовато-чёрный новенький автомат, каждому взводу дали ручной пулемёт и противотанковое однозарядное ружьё, которое вскоре заменили пятизарядным, Да и старые автомашины поменяли на мощные четырехосные грузовики, устойчивые, просторные, на маршах надёжно гудящие сверх- сильными моторами. Зачем бы всё это, если не для войны?
Но день шёл за днём, а война отодвигалась от нас всё дальше - и на западе, да, видно, и на востоке. И после каждого большого наступления, в ожидании нового, садился я за очередной рапорт - просился в Действующую. В таких стремлениях Лазарев ни разу меня не поддержал: был уверен в исключительности нашей дальневосточной судьбы и нашего предназначения и своей собственной участи - будет, непременно будет своя война, в той самой разведке.
В ноябре сорок третьего, уже после того, как наши освободили Киев, и в Москве был грандиозный салют, и был приказ - части и соединения, освободившие столицу Украины, именовать Киевскими, вскоре после этих событий я как-то вечером рассматривал карту, рассечённую линией фронта. За последние месяцы эта линия сильно подвинулась на запад, но до Берлина всё ещё оставалось далеко, и многие наши города ещё лежали по ту сторону фронта. Однако было ясно - наша взяла, повторения сорок первого никогда не будет,
Я развернул фронтовую газету "На боевом посту". Её название точно отражало состояние тех войск, для которых она была предназначена. Газета была интересной, её любили читать все солдаты и офицеры. А я даже послал туда две-три заметки, их напечатали, этим я очень гордился. Но название газеты теперь мне было не по нутру. Видно, что мы стоим, стоим и стоим, хоть и на боевом посту. А то ли дело газеты называются там, на фронтах - "Суворовский натиск", "Вперёд, за Родину!", "В бой на врага!". Это газеты!.. Плохо моё дело, если уж газета, её название стало против моих интересов. Как бы там ни было, я взял эту газету, посмотрел карикатуры на гитлеровских вояк, захлёбывавшихся в реке, которую накануне форсировали наши, и наткнулся на заметку. В ней сообщалось, что три лейтенанта- танкиста, служившие, видимо, где-то в наших краях, внесли все свои сбережения на строительство танка "Мститель" и обратились к Верховному Главнокомандующему с просьбой - послать их на фронт экипажем этого танка. Ходатайство офицеров-патриотов, говорилось в конце заметки, удовлетворено.
Первая мысль была - какие молодцы эти ребята, танкисты. Но сразу пришла другая: значит, по желанию отсюда на фронт нельзя. У начальства, кто-то говорил, даже есть указание - бороться с фронтовыми настроениями. А со своим танком, выходит, можно. Но моя судьба определена, я - миномётчик. И на танкиста - блажь, глупость - никто переучивать меня не станет, Стоп. А если миномёт купить? Но я же не командир расчёта, я взводный. Значит, надо купить три миномёта, полный огневой взвод нового трехорудийного состава. На такое дело, пожалуй, денег можно и наскрести…
Время уже приближалось к ночи, лампочка трижды мигнула, свет стал тускнеть, через десять минут выключат. Я отложил газету, сказал Лазареву, усердно читавшему "Наставление по форсированию рек":
- Выйдем, Костя. Дело есть. Поговорим, воздухом подышим…
- Предложение принимается, - ответил Лазарев в стал одеваться.
В кисейных облаках катилась над сопками полная луна, освещая всю нашу падь, склоны сопок, на которых чернели автомашины и орудия, голубовато-белое зданьице полкового штаба, землянки и деревянные домишки со снежными платочками, тусклыми огоньками в заледенелых окнах. Всё пространство просматривалось далеко, таинственно темнели сопки, за ними открывалась степь, и где-то там, ещё дальше, был наш рубеж, граница, край земли.
Мы отошли от офицерских землянок, и я сказал:
- Совершенно и особо секретно, как говорили в давние времена…
- Ты меня знаешь.
- Потому и доверяю. Так вот. Думал я о нашей судьбе. Я здесь третий год. Ты - пятый. К боям мы давно готовы. Особенно ты. А для чего, спрашивается, если никаких боёв никогда в нашей жизни не будет?
- Ты не прав. Они будут. Войны на наш век хватит.
- Если дело так дальше пойдёт на западе, может и не хватить. Поэтому предлагаю действовать. И действовать вместе. Хочешь?
- Что я должен делать?
- Газету вчерашнюю читал? Танкистов помнишь?
- Каких ещё танкистов?
Я рассказал.
- Богатые ребята, не то что наш брат. Танк - это не стакан махорки купить…
- А миномётная батарея? Шесть стволов. Один миномёт наш, Телепнев говорил, всего восемьсот рублей стоит. Считай: шестью восемь - сорок восемь. Четыре восемьсот. И со своей батареей - на фронт.
Лазарев сосредоточенно молчал. Наконец-то, кажется, дрогнул и он, не стал возражать, думал. Конечно, как и всем нам, давным-давно ему хотелось настоящего боевого дела.
- Пожалуй, попробовать можно, - не слишком уверенно сказал он. И озабоченно добавил: - Денег вот как набрать?
- Давай считать. У меня тысяча пятьсот на книжке. Сколько у тебя?
- Мало. Рублей шестьсот, я Кате посылаю. По аттестату. И ещё… Но если такое дело… Вот часы "Кировские". Это, считай, минимум тысяча. Значит, две пятьсот. Моя гимнастёрка суконная, сапоги хромовые. Сколько это? Около четырёх…
Не желая отставать, я немедленно вложил в общий котёл шерстяной свитер и парадную гимнастёрку.
- Свитер оставь, самому будет нужен. А гимнастёрка принимается.
- Порядок. С получки наберём на батарею!
- Миномёты ещё не батарея, - возразил Лазарев, - а средства тяги? Приборы? Одна стереотруба дороже миномётов потянет - оптика! Да всякая мелочь, без неё тоже много не навоюешь - личное оружие, вещевое довольствие, шанцевый инструмент…
- Основное - миномёты. А мелочи приложатся. Представь только: на фронт поедем. Вместе поедем…
- Может быть, по дороге Катю увижу, - мечтательно произнёс Лазарев.
А я продолжал своё:
- И к весне, к большому наступлению, будем там! Только надо действовать. Действовать!..
За неделю мы распродали всё, что могли: часы Лазарева, суконные гимнастёрки довоенного пошива, синие парадные галифе с красными кантами. Находилось много покупателей и на офицерские ремни с портупеями. За них давали немалые деньги, но Лазарев воспротивился:
- Какой ты командир без хорошего ремня? Мальчишка с курсов? Так, по одежде, и встретят в другой части. А если человек в кожаном снаряжении довоенного образца, значит, он кадровый, значит, послуживший…
Надо сказать, что в ту пору офицерские ремни, иначе - снаряжение ценилось высоко. Их не хватало, выпуск кожаных ремней давно прекратился, а потребность возросла невероятно. Вновь испечённым офицерам выдавались ремни солдатские, узкие, без портупеи, иногда - брезентовые, с некрасивой кирзовой кобурой. Поэтому-то Лазарев и воспротивился продаже снаряжения.
- Офицер всегда должен быть одет по форме, - любил повторять он.
По форме - значит, красиво, подтянуто. И сам он был щеголеват, всегда отглажен, затянут ремнями, по фигуре он каким-то образом подгонял шинель, и она была как влитая.
Нет, ремнями Лазарев поступиться не мог. Впрочем в этом и не было нужды: денег у нас на батарею вроде бы хватало. Мы написали письмо Верховному Главнокомандующему, пересчитали эти немалые для нас деньги, указав, что они предназначены для приобретения батареи стодвадцатимиллиметровых миномётов. И что вместе с этой батареей просим отправить нас на любой фронт. С боевым комсомольским приветом!..
А чтобы в полку никто не узнал, куда мы посылаем письмо и деньги, сказали комбату Титорову, что в день самостоятельной подготовки отправимся в верховья пади, а оттуда в степь, тренироваться в ориентировании по карте.
Титоров посмотрел недоверчиво, спросил:
- Что, маленькие? Ориентироваться не умеете? Опытные офицеры - и курс молодого бойца будете повторять? Не годится! Занимайтесь лучше на миниатюрполигоне. Надо на артстрелковую нажать перед проверкой.
Я не был подготовлен к такому обороту дела, но Лазарев нашёлся:
- На полигоне позанимаемся в обычный день. Можно и вечером. А ориентирование на нашем вероятном театре военных действий, вы знаете сами, требует больших практических навыков. И кроме всего, был приказ командарма - ориентированию в наших условиях придать первейшее значение. Когда же будем выполнять приказ?
Лазарев на зубок помнил приказы армейского и фронтового командования. И наш Титоров подрастерялся. Особенно когда Лазарев ввернул насчёт командующего и театра военных действий. Титоров безоговорочно доверял Лазареву, полагался на его знания и в глубине души, должно быть, понимал, что Лазарев не хуже его разбирается во многих военных вопросах. Поэтому, помолчав, со значением ответил: