Анри смотрел на Поль, с улыбкой внимавшую восторженным комплиментам Клоди де Бельзонс. Разумеется, ее жизнь переменилась бы; праздность не идет ей на пользу. "А для меня это все упростило бы!" - сказал он себе. Почему бы и нет, в конце-то концов? Этим вечером все казалось возможным. Поль прославится, карьера увлечет ее, он будет свободен, станет разъезжать повсюду, то тут, то там ему будет встречаться любовь, радостная и недолгая. Почему бы нет? Он с улыбкой подошел к Надин, которая, стоя у печки, с хмурым видом жевала жевательную резинку.
- Отчего вы не танцуете? Она пожала плечами:
- С кем?
- Со мной, если хотите.
Она была некрасивой, чересчур уж похожей на своего отца, и было как-то неловко видеть это угрюмое лицо над девичьим телом; глаза голубые, как у Анны, но до того холодные, что казались одновременно и видавшими виды, и детскими; меж тем под шерстяным платьем талия была более гибкой и груди более определенными, чем думал Анри.
- Мы в первый раз танцуем вместе, - сказал он.
- Да. Вы хорошо танцуете, - добавила она.
- Вас это удивляет?
- Пожалуй. Никто из этих сопляков не умеет танцевать.
- У них не было случая научиться.
- Знаю, - сказала она. - У них ни для чего не было случая.
Он улыбнулся ей; даже некрасивая молодая женщина всегда остается женщиной; ему нравился строгий запах ее туалетной воды, свежего белья. Танцевала она плохо, да это и не важно, ведь были вокруг эти молодые голоса, и этот смех, зов джазовой трубы, вкус пунша, в глубине зеркал эти елки, расцвеченные язычками пламени, чистое темное небо за занавесками. Дюбрей как раз показывал фокус: резал на куски газету и одним движением руки собирал ее; Ламбер и Венсан сражались на дуэли пустыми бутылками, Анна и Лашом пели что-то из оперы; по земле и над землей кружили поезда, самолеты, корабли и можно было сесть на них.
- Вы неплохо танцуете, - любезно сказал Анри.
- Я танцую как корова; но мне плевать: не люблю танцевать. - Она подозрительно взглянула на него: - Пижончики, джаз, погребки, где разит табаком и потом, вам это нравится?
- Иногда. А что нравится вам? - спросил он.
- Ничего.
Она ответила с такой яростью в голосе, что он взглянул на нее с любопытством; он задавался вопросом, что толкало ее в такое множество объятий: разочарование или удовольствие? Быть может, волнение смягчало суровые черты ее лица. Как это выглядит: голова Дюбрея на подушке?
- Подумать только, вы едете в Португалию, вам здорово повезло, - с обидой сказала она.
- Путешествовать скоро станет опять легко, - заметил он.
- Скоро! Вы хотите сказать - через год, через два! Как вы изловчились?
- Службы французской пропаганды попросили меня прочитать лекции.
- Ну конечно, - прошептала она, - меня-то никто не попросит читать лекции. И много их у вас будет?
- Пять или шесть.
- И можно разгуливать целый месяц!
- Нужны же старым людям какие-то компенсации, - весело сказал он.
- А молодым не полагаются? - спросила Надин и тяжело вздохнула: - Если бы, по крайней мере, хоть что-то происходило.
- Что именно?
- Сколько времени длится эта так называемая революция, а ничего и с места не сдвинулось.
- В августе немного все-таки сдвинулось, - заметил Анри.
- В августе уверяли, будто все переменится, а все остается как было: те, кто больше всех работает, ест меньше всех, и все вокруг продолжают считать, что так и надо.
- Никто здесь не считает, что так и надо, - возразил Анри.
- Но всех это устраивает, - сердито продолжала Надин. - Довольно и того, что приходится тратить свое время на работу, а если при этом еще и не есть досыта - я предпочла бы стать гангстером.
- Совершенно согласен, мы все с этим согласны, - сказал Анри. - Но подождите немного, не следует торопиться.
- Вы думаете, - прервала его Надин, - дома мне не объясняли на все лады, что надо подождать; но я не доверяю словам. - Она пожала плечами. - По-настоящему никто ничего не пытается сделать.
- А вы? - с улыбкой спросил Анри. - Вы сами пытаетесь?
- Я? У меня не тот возраст, - сказала Надин, - я не в счет. Анри откровенно рассмеялся.
- Не отчаивайтесь, нужный возраст придет, и очень быстро!
- Быстро! Чтобы прошел год, нужно триста шестьдесят пять дней! - сказала Надин. Опустив голову, она с минуту молча что-то обдумывала, потом внезапно подняла глаза: - Возьмите меня с собой.
- Куда? - удивился Анри.
- В Португалию. Он улыбнулся.
- Мне кажется, это не очень возможно.
- Достаточно, чтобы это было хоть чуточку возможно. - Он не ответил, и она настойчиво спросила: - Почему это невозможно?
- Прежде всего, мне не дадут два командировочных предписания.
- Да будет вам! Вы со всеми знакомы. Скажите, что я ваша секретарша. - Губы Надин смеялись, но горящие глаза были серьезны. И он серьезно ответил:
- Если бы я взял кого-то, то, конечно, Поль.
- Она не любит путешествий.
- Зато она будет рада сопровождать меня.
- Вот уже десять лет она видит вас каждый день, и это еще не конец: месяцем больше или меньше - какая ей разница?
Анри снова улыбнулся:
- Я привезу вам апельсины.
Лицо Надин стало суровым, и Анри увидел перед собой вселяющую робость маску Дюбрея.
- Вы знаете, что мне уже не восемь лет.
- Знаю.
- Нет, для вас я всегда буду скверной девчонкой, которая била ногами по камину.
- Вовсе нет, и вот вам доказательство: я же пригласил вас танцевать.
- О, это семейный вечер. Но вы ведь не пригласите меня пойти куда-нибудь с вами.
Он взглянул на нее с симпатией. Ей-то, по крайней мере, хотелось бы изменить обстановку; ей много всего хотелось: всего другого. Бедная девочка! И то верно: у нее ни для чего не было случая. По Иль-де-Франс на велосипеде - вот примерно и все ее путешествия; суровая юность, а потом тот парень умер; она, похоже, быстро утешилась, и все-таки, должно быть, хранит тягостное воспоминание.
- А вот и ошибаетесь, - сказал он. - Я вас приглашаю.
- Правда? - Глаза Надин блестели. На нее было гораздо приятнее смотреть, когда лицо ее оживлялось.
- В субботу вечером я не пойду в редакцию: встретимся в восемь часов в Красном баре.
- И что будем делать?
- Решайте сами.
- У меня никаких идей.
- К тому времени они появятся у меня. Пойдем выпьем по стаканчику.
- Я не пью, но охотно бы съела еще один бутерброд.
Они подошли к столу; там, как обычно, спорили Ленуар и Жюльен. Каждый упрекал другого в измене надеждам юности. Когда-то, посчитав экстравагантность сюрреализма чересчур сдержанной, они совместно основали "парагуманитарное" движение. Ленуар стал преподавателем санскрита и писал герметические стихи; Жюльен был библиотекарем и перестал писать, возможно, потому, что после скороспелых успехов опасался зрелой посредственности.
- Как ты думаешь, - спросил Ленуар, - не следует ли принять меры против писателей-коллаборационистов?
- Сегодня вечером я ни о чем не думаю! - весело отвечал Анри.
- Скверная тактика - не давать им печататься, - заметил Жюльен. - Пока вы станете состязаться друг с другом в сочинении пасквилей, они спешить не будут и напишут хорошие книги.
Чья-то властная рука опустилась на плечо Анри: Скрясин.
- Посмотри, что я принес: американское виски, удалось привезти две бутылки; первая парижская встреча Рождества: прекрасный случай выпить.
- Великолепно! - сказал Анри. Он наполнил бурбоном стакан и протянул Надин.
- Я не пью, - с обиженным видом напомнила она и отошла.
Анри поднес стакан к губам; совсем забытый вкус. По правде говоря, раньше он предпочитал шотландское виски, но так как и его вкус тоже был забыт, никакой разницы не ощущалось.
- Кто хочет настоящего виски?
Подошел Люк, волоча большие подагрические ноги, за ним наполнили свои стаканы Ламбер и Венсан.
- Мне больше нравится хороший коньяк, - неуверенно сказал Ламбер и вопросительно взглянул на Скрясина: - Там в Америке они и правда пьют виски по дюжине стаканов в день?
- Они, кто это они? - не выдержал Скрясин. - В Америке сто пятьдесят миллионов, и не все из них похожи на героев Хемингуэя. - Его голос звучал неприятно; Скрясин не часто бывал любезен с теми, кто моложе него; он решительно повернулся к Анри: - Я только что серьезно говорил с Дюбреем и крайне обеспокоен.
Вид у него был озабоченный, обычный для него вид; казалось, все, что происходит там, где он находится, и даже там, где его нет, касается его лично. У Анри не было ни малейшего желания разделять тревоги Скрясина. Он спросил едва слышно:
- Чем же?
- Да взять хотя бы движение, которое он сейчас создает. Я полагал, что главная его цель в том, чтобы оторвать пролетариат от компартии. А это, судя по всему, совсем не то, к чему стремится Дюбрей, - мрачно пояснил Скрясин.
- Нет, совсем не то.
Анри охватило уныние, и он подумал: "Вот какие разговоры меня ждут на протяжении всего дня, если я позволю Дюбрею втянуть меня". И он опять почувствовал, как его с ног до головы охватывает жгучее желание очутиться где-нибудь еще.
Скрясин посмотрел ему прямо в глаза.
- Ты с ним заодно?
- Только отчасти, - сказал Анри. - В политике я не силен.
- Ты наверняка не понял, что затевает Дюбрей, - продолжал Скрясин, устремив на Анри осуждающий взгляд. - Он собирает левые силы, так называемые независимые, но согласные на единство действий с коммунистами.
- Да, я знаю, - подтвердил Анри. - Ну и что?