Кругом слышались приглушенный говорок, хлопки отбиваемых о бока ладоней. На серебристой траве чернели следы от сапог. Едкая роса пробивала обувь. По часам - начало шестого. Стоявшая под кустом кухня уже дымила, и кто-то препирался с поваром:
- Кипятку пожалел, пузатый.
- Иди, иди.
- Ну, котелок, едрена палка!
- Возьми топор, погрейся.
После завтрака саперы вновь принялись за работу. Горячий чай не согрел их, ноги затекли и застыли во влажных сапогах и портянках, не снимавшихся на ночь; спали, сидя в мелком, наполовину отрытом окопе, прислонясь спиной к сырому песчаному откосу. С вечера зажгли было костерок, но сразу же притушили: демаскировка. Ночь мерзли и сейчас никак не могли согреться. Не оттого ли так отчетливо вдруг вспомнились мне жаркие дни после выпуска из училища?
…Поезд торопился, в окнах мелькали рябые стволы берез. В душном вагоне нас двадцать человек - выпускников. Нам хотелось выглядеть старыми армейскими волками, мы разговаривали степенно и сдержанно, о войне судили свободно, запросто двигали туда-сюда армии и фронты.
Вскоре к нам подсел какой-то опытный вояка. Попутчик - лейтенант оказался человеком общительным, и мы узнали, что едем в одно место, а фамилия его Пашкевич.
- Страшно ль на войне? - вопрошал он, лихо откидывая съезжавший на живот большущий футляр артиллерийского бинокля. И тут же предупреждал: - Скажу чистую правду… Не трус - не страшно. Сдрейфил - каюк!
Мы сдвинулись поплотнее. Рассказчик тронул рукой фуражку.
- Значит, жмет фриц! Танки… - он махнул рукой и обвел всех посуровевшим взглядом. - На батарее осталось полторы калеки!
Прямо против него сидел с разинутым ртом долговязый Федоров. Рядом с ним ерзал на скамейке и толкался локтями рыжий, веснушчатый Саша Ваулин, еще дальше - спокойный Оноприенко. Этот повернулся вполоборота к артиллеристу и смотрел недоверчиво, лишь кадык шевелился у него.
- Прице-ел!.. Тру-убка!.. - кричал в азарте рассказчик. - Горит коробка! Другая…
- …третья, четвертая… - нетерпеливо досчитывал Федоров. Он хватался рукой за свою нашейную повязку и валился вперед, почти к самому лицу фронтовика. Но тот не обращал на него внимания.
- Осталось одно орудие… Сам навожу… Лезет танк…
- Пятый!.. - услужливо подсказывал Федоров.
Но батареец окончательно вошел в раж и уж совсем ничего не слышал.
- Вынимаю бинокль… - Пашкевич лихо сорвал с груди футляр и раскрыл его. Оттуда посыпалась махорка.
Часам к десяти над поймой прояснилось. По-вчерашнему резкий, порывистый ветер гнал куда-то разрозненные хлопья облаков. Выглянуло солнце.
Внезапно на мост вышли два "юнкерса". И почти в тот же миг из воды поднялись фонтаны. Взрывы ударили негромко и нестрашно, все смотрели на реку, ожидая новых взрывов. Но самолеты уже проскочили, и только теперь мы услышали неприятный, раздирающий вой. Бомбовозы сделали еще два захода, но мост остался цел.
- Обнаглел фашист… - вздохнул Носов.
- Поджимает нас, собака! - добавил кто-то.
- Ночью гул доносился… - опять Носов.
С правого фланга вдоль переднего края шагом движется небольшая группа всадников. Они часто останавливаются и, сбиваясь в круг, о чем-то толкуют, потом опять растягиваются позади высокой, издали отличимой фигуры командира полка Дмитриева. Вскоре они поравнялись с нами, я доложил о ходе работ. Дмитриев повернулся в седле к немолодому майору, командиру батальона, и ткнул сложенной вдвое плеткой в направлении заграждений:
- Огоньком прикрыть и посадить бойцов с бутылками КС. Тут не пройдет!
Глаза у Дмитриева лихорадочно блестят, сжатые губы будто вырезаны на сухом, иконописном лице, голос отрывистый, четкий.
- А ты, сапер, - обращается он ко мне, - побольше сажай этого чертополоха. Здесь стык.
- Людей мало, - отвечаю.
- Инженер, подкинуть!
Из-за его спины выступает начальник инженерной службы полка Гуртовой. Мы видим его в эти дни редко: он совсем замотался.
- Из второго эшелона роту… - уточнил комполка, доставая по привычке из кармана небольшую зеленую книжицу - справочник Гербановского "Укрепление местности". - Инструмент есть?
- Есть, - ответили мы с Гуртовым в один голос; хотя инструмента было маловато, люди нам все равно требовались позарез.
Дмитриев тронул лошадь, но опять остановил, продолжая что-то обсуждать с комбатами; возле саперов задержались только командир противотанковой батареи Пашкевич и минометчик Скоробогатов. Они так увлеклись, что не заметили, как отстали от кавалькады.
Краснощекий Пашкевич небрежно скособочился в седле и, похлопывая коня по холке, дразнит:
- Минометы - не артиллерия…
- Я вызову тебя на дуэль! - отвечает темноликий, в одну масть со своей видавшей виды шинелью Скоробогатов. Он украдкой сосет из рукава папиросу и сплевывает.
Пашкевич усмехнулся:
- Берегись, у меня прямая наводка…
Спор прервал командир полка:
- Ну-ка, рыцари-дуэлянты, как у вас с огоньком?
Артиллеристы замолкли и подхлестнули своих лошадей.
Среди дня небо сыпнуло белой крупой. Солнце светило как-то немощно, дальний заречный лес то оживал и синел, подсвеченный холодными лучами, то хмурился под набежавшей тучей.
- Значит, тут и бой примем, - задумчиво сказал Носов, глядя за реку.
- По всему видать… - ответил Ступин и добавил: - Копай, копай, милок.
5
Враг нажимал на вяземском и брянском направлениях. Двенадцатого октября пала Калуга, а через два дня - Калинин. Еще через несколько дней наши войска оставили Можайск и Малоярославец. На некоторых участках бои шли в восьмидесяти километрах от Москвы. С двенадцатого октября в столице ввели осадное положение.
Но мы еще не видели врага. Немцы топтались на подступах к нашим позициям, километрах в десяти - пятнадцати. Мы ждали боя…
Неожиданно нас сняли с рубежа. Опять полк потянулся длинной извилистой колонной по грязной осенней дороге.
Шоссейка поднялась в гору, втиснулась в улицу и пошла через город. До самого поворота мы беспрестанно оглядывались. Внизу, под горой, виднелись наскоро замаскированные брустверы уже обжитых и родных, как дом, окопов.
Сложные и, видимо, схожие чувства одолевали всех нас. Не хотелось уходить с места, где мы ждали встречи с фашистами. Было как-то неловко, стыдно перед собой и перед товарищами. Все мы понимали - кто-то будет стоять здесь насмерть.
День слякотный. К ногам липнет жидкая грязь. Вдали, над церковной колокольней, носятся, по-щенячьи тявкая, возбужденные галки. Душу сжимает тоскливое чувство чего-то далекого, безвозвратно утерянного. Хоть бы выстрел ударил или колокол…
- К Москве ближе… - сказал Носов.
- Значит, так нужно, - отозвался Ступин.
- Прекратить разговоры! - в сердцах оборвал их Оноприенко.
Какое-то время рота идет молча. Громыхают коваными колесами повозки. С тротуаров на нас посматривают редкие прохожие. Слева, возле телеграфного столба, стоит мальчонка. Он продрог, но не отводит глаз от военных, так бы, кажется, и ушел с нами. Красноармейцы поворачивают голову к ребенку, получается "равнение налево", только шаг тяжелый, походный. Вдоль колонны проехала легковушка, за стеклами - сосредоточенные лица командира и комиссара дивизии.
Вскоре полк повернул направо.
- Сошли с большака, - заметил неугомонный Носов.
- От авиации…
Но мы уходили почти строго на восток, все более удаляясь от возведенного рубежа. Мы были уверены, что нас срочно перебрасывали на более горячий участок фронта, что это необходимый маневр. О готовящемся контрударе под Москвой мы понятия не имели. И хотя смутные, неосознанные ожидания чего-то нового, поворотного в войне уже родились в наших сердцах, на душе оставался тяжелый и печальный осадок, чувство было такое, словно ты драпаешь с передовой. По телу разливалась усталость, не хотелось думать ни о чем. Не только люди, даже лошади чувствовали общее настроение: шли, низко опустив голову, ноги переставляли вяло и совсем не реагировали на понукания.
На большом привале к роте подкатила кухня.
- Бери ложки, бери бак! - сыграл кто-то на губах.
Кухня приткнулась под деревом на обочине. Кашевар достал черпак, обтер фартуком.
- Подходи!
Взвод Оноприенко выстроился первым. Ловкий повар ухитрялся одной рукой вливать в подставленный котелок щи, другой - накладывать в крышку кашу.
- Плесни-ка еще чумичку…
- Добавку потом. Следующий!
Хорошо уваренные щи источали аппетитный дух. К котлу подступил взвод Федорова, и в это время подъехал Гуртовой. Не сходя с седла, он потребовал у меня саперов.
- Пообедайте с нами, - приглашаю своего начальника.
- Давай срочно людей! - торопит Гуртовой. - Дорожная труба провалилась, комполка ругается… Пока привал - отремонтируем.
Взвод Федорова получает обед. Приходится поднимать людей Оноприенко, хотя и они лишь первое доедают. Видя такое положение, старшина быстрехонько наливает в котелок щей и подносит Гуртовому:
- Перекусите, товарищ лейтенант!
Гуртовой механически взял котелок и кусок хлеба. Однако спохватился, глянул на часы и с сожалением вернул посудину:
- Поставь, Васильев. Потом… - но хлеб сунул в карман.
Второй взвод торопливо строился. Красноармейцы доедали щи, вываливали из крышек в котелок неначатую кашу, укладывали и завязывали вещмешки.
- Хоть пожрать бы…
- Там доедите, - спокойно отвечает Оноприенко. Сам он тоже не успел пообедать.
Вместе со вторым взводом ухожу и я к этой не ко времени обвалившейся трубе.