Как ни торопился, как ни старался Филимонов, но к своей деревне он вышел на рассвете.
Погода к этому времени изменилась, подул ветер, заволновались, зашушукались ели, повалил снег. "Это не худо, - подумал Филимонов. - След заметет".
Вокруг их деревни леса большого не было, в основном кустарник, по сырым низинам он вплотную подступал к огородам, упирался в изгороди. Они здесь были сделаны из хвороста, высокие, плотные, может быть поэтому их называли по-древнему - "тыны".
С Тоськой у Филимонова было условлено так: если никого нет в деревне - на чердаке оконце не занавешено. В хорошую погоду это легко можно было различить издали, еще из-за ручья.
Напротив огорода Филимоновых по ольшанику рос можжевельник. Сейчас он стоял пригорбившись, попридавленный снегом. Перебегая от куста к кусту, Филимонов прокрался к самому тыну, выглянул из-за него.
Оконце на чердаке было открыто. На всякий случай немного выждав и прислушавшись, раздвинул хворост, пролез в огород и, пригибаясь, пошел вдоль тына: не стоило лишний раз попадаться на глаза соседям! За двором, откуда подходил Филимонов к избе, трепыхалась на веревке какая-то обледеневшая тряпка, прислоненные к стене хлева, стояли Сережкины санки.
Он был уже неподалеку от крыльца. В избе стукнула дверь, открывшись в сени, проскрипели промерзшие половицы, звякнула щеколда, и на крыльцо вылез мужчина в белой нижней рубахе и зеленых галифе. Остановился, зябко поеживаясь, зевнул, глянул в сторону Филимонова и… обмер. Так он стоял несколько секунд, затем скорехонько пошарил-пошарил позади себя, толкнул дверь и ринулся в сени.
"Полицай!" Филимонов выстрелил, не целясь. И попал - слишком малым было расстояние. Полицай вскрикнул, переломившись в пояснице, стал заваливаться на спину, грабастая по косяку.
По всей деревне тотчас захлопали двери, грохнул выстрел, послышались суматошные голоса: "Партизаны, партизаны!" Забегали, затопали. Но пока суматошились там, пока разбирались, что к чему, Филимонов уже успел выскочить за тын, оттуда - в кусты. И сразу свернул вправо, подумав, что нельзя бежать старым следом, чтобы не вывести полицаев на Давыда. Он побежал в сторону деревни Забор.
Впереди был пригорок, за ним - луг, а дальше густой кустарник. На пригорке снег посмело ветром, бежать было легче. Но его сразу же заметили из деревни, начали стрелять. Что-то кричали. Выбравшись на самый горб, он в первый раз оглянулся и увидел, что от огородов за ним бежит человек семь, но розно, некоторые уже заметно поотстав, и почти все в одних рубахах, как были со сна. "Ага, так вы далеко не побежите", - подумал Филимонов. Он выстрелил. Полицаи попадали в снег. "Вот-вот, освежитесь". Он перезарядил винтовку и побежал дальше. Когда оглянулся во второй раз, кое-кто из погони уже остановился.
Его будто хлестнули по ноге. Он споткнулся и упал на руки, потеряв равновесие. Но сразу же вскочил и заковылял, припадая на правую ногу.
А позади сразу же заметили случившееся, закричали громко, обрадованно, глянул - бегут к нему. И он начал стрелять. Торопливо, озлобленно. Полицаи залегли, поползли кто влево, кто вправо, к кустам с этого голого склона. И когда он побежал дальше, не сразу поднялись - опасались. Этим он выиграл время.
Луг был не широк. На нем стояло два стожка сена. Передний совсем близко. И Филимонов направился к стогу, понимая, что тот прикроет его, и, пока полицаи доберутся до стога, может быть, удастся добежать до кустов. А там - посмотрим!
- Стой! - орали позади в несколько глоток. - Стой!
- Не стрелять! Живьем бери!.. Живьем его!
Филимонов метнулся за стог. И увидел, как всего в каких-нибудь двух-трех метрах от него до этого прятавшаяся за стогом девчонка лет десяти торопливо разворачивает запряженную в дровни лошадь, рвет вожжи, а сама, не оглядываясь, вопит, обезумев от ужаса: "А-а-а!" На дровни накидано немного сена, несколько охапок.
- Подожди! - позвал Филимонов, поняв, что это спасение. - Подожди!..
Но девчонка, развернув лошадь, хлестнула ее, та сразу же рванула с места и понесла. А девчонка, упав на дровни, уцепясь за сено, на карачках полезла на него, и так шустро, стремительно, будто ящерица; из-под задравшегося платья мелькнули ее голые выше колен озябшие красные ноги.
- Подожди!
Но она была уже далеко. По ней стреляли.
Филимонов оглянулся. Он только теперь увидел, что у стога, еще держа в руках вилы, стоит… Демид Барканов!..
Демид не двигался, ожидая, что будет делать Филимонов, внимательно следил за ним глазами. Ничто не шевельнулось, не дрогнуло у него на лице. Так они смотрели друг на друга несколько секунд.
Повернувшись, Филимонов по развороченному полозьями снегу побежал ко второму, маленькому и приплюснутому, стогу. И только скрылся за него, гуртом высыпали полицаи.
- Ушел! - озлобленно выматерился передний из них, выстрелив в ту сторону, где еще было видно удалявшуюся повозку. - Удрал! - И увидел Демида. - Тятя!.. А ты зачем тут?
Филимонов по голосу узнал Егора Барканова. "Вот сейчас… все…" Замерев до щемящей боли в сердце, Филимонов ждал, что скажет Демид. И секунды, всего какие-то секунды показались ему такими долгими, такими тяжкими. Представилось, как Демид молча глазами указывает на соседний стог. Приготовив винтовку, до онемения в пальцах сжав ее, он ждал, не дыша.
- За сеном приехал. Это же наша делянка, - глухо буркнул Демид.
Со стога, потревоженный Филимоновым, сыпался снежок, рассеиваясь на отдельные слюдяные звездочки, медленно оседал на лицо, на одежду.
- Задержать его не мог? - озлобился Егор. - Это же Филимонов! Убег! Упустил легавого! А тебе, что раскрыл варежку, коня ему подсунул, знаешь, что положено? Твое счастье, что на меня нарвался! Пошли! - приказал он полицаям. - Коней запрягайте! Догоним!
Шаги затихали. А Филимонов все еще стоял, вдруг почувствовав какую-то слабость, не в силах пошевелиться, не веря, что и на этот раз пронесло. Когда голосов совсем не стало слышно, вышел из-за стога. Демид, отвернувшись, отряхивал рукавицы.
- Ну, спасибо тебе, дед, - прочувствованно поблагодарил его Филимонов. - Помог ты мне.
- Антихрист тебе помощник, не я. Прости ты меня, господи! - Демид размашисто перекрестился, зашагал прочь.
Уже по-настоящему разыгралась метель, скрипел лес, несло, клубило над мотавшимися взлохмаченными вершинами елок колючий снег, секло им по хвое, а Филимонов все никак не мог найти тот овражек, где оставил Давыда. Помнил, надо от ручья свернуть в сторону - и сворачивал, но попадал в какую-то чащобу, в густой осинник, забитый сухим камышом, или выбредал на плешь какой-то пустынной болотины. Раненая нога опухла, не гнулась в колене. Особенно больно выдирать ногу из снега - темнело в глазах.
С детства Филимонов помнил правило: заплутал в лесу, ляг вниз лицом, успокойся, полежи. Он присел, прислонился спиной к стволу осинки, прикрыл глаза. А в голове так и неслось, так и металось тревожное:
"Почему не было занавешено оконце? В чем дело? Засада была, ждали его, караулили? А Тоська-то где?"
Немного посидел, но, возможно, даже этого оказалось достаточно: вдруг стал признавать лес. Ну да, конечно, вот он, овражек, здесь же. И ельник знакомый. Совсем рядом, тут же. И шалаш.
Филимонов отвалил хворост, прикрывавший лаз:
- Давыд!
В шалаше никого не было.
Филимонов недоуменно огляделся:
- Давыд!
Никто не отозвался. Ни следа, ни приметы, чтобы шел здесь человек.
"Может быть, другой шалаш? Да нет, тот, он самый. И немцев тут не было, иначе лаз не был бы завален хворостом. Так куда же он делся?"
- Давыд! - Филимонов крикнул погромче. Обошел вокруг шалаша, опять заглянул в него. Костер, по всему, погас уже давно - угли были холодными, их чуть прибелило снежной пыльцой.
И он вспомнил, как Давыд просил его присесть рядом, посидеть хоть немного, как спрашивал про ближайшую деревню.
- Да он ушел! - догадавшись, вскрикнул Филимонов. - Ушел!.. Давыд?!
"Искать, надо искать! Где-то тут, рядом!"
- Давыд! Давыд!
"Что же ты сделал?! Зачем?.. Испугался? Решил, что оставил одного? Не захотел быть мне обузой? Ну да, - окончательно понял Филимонов. - Не захотел!.. "По рукам и ногам я тебя свяжу…" И лаз в шалаше заложил хворостом, чтобы снегу не намело, позаботился обо мне!.."
- Давыд! Давыд! Давыд-ка!
Молчал лес. Только ветер свистел, несло снег.
Выбившись из сил и уже окончательно понимая, что Давыда ему не найти в этом кипящем сумасшедшем снежном месиве, Филимонов все же решил сходить в Кипрово, припомнив, что именно эту деревню, как самую ближнюю, называл Давыду. Конечно, и в Кипрове могли быть немцы, в случае чего с такой ногой не уйдешь. Дважды еще может выручить случайность, но трижды - никогда!
Кое-как Филимонов доковылял до проселочной дороги. Ее хоть и занесло снегом, но идти по ней было легче, угадывался твердый накат под рыхлым снежным наносом.
Такой метели, как эта, уже давно не помнил Филимонов. Свистел ветер, валил с ног.
Он не услышал, как подъехали сзади. Оглянулся, когда замшелая от инея лошадь, вынырнув из снежной пелены, чуть ли не ткнула ему головой в плечо. Все это произошло так неожиданно, что он не успел ни удивиться, ни испугаться.
На дровнях ехало несколько человек. Кучно, прижавшись друг к другу, пригнувшись, сидели старухи, укутанные в толстые клетчатые платки, все заснеженные, белые, как мучные кули. Лошадью управлял старикан в шубейке, обледенелая бороденка похожа на веник-голик. Едущие поравнялись с ним, и Филимонов узнал своих, ольховских.
- Здорово, сельчане! - обрадовавшись такой встрече, крикнул он.
- А, Федотыч! - Старухи как-то странно, сторожко переглянулись.