- Подвезете? - попросил Филимонов. - Мне до Кипрова.
- Садись.
Он сел. А пока садился, старухи опять переглянулись и затихли, как притаившиеся мышки.
- В Кипрове нет немцев?
- Да нет, не было.
- А вы куда ездили?
- Да тут… Так… По делу…
- Ну как там мои?
- Твои-то?.. А чего им… Так. Ничего.
- Привет передавайте. Скажите, видели, мол. Жив. Кланялся.
- Ладно, передадим.
- А это что у вас? Лопаты? Зачем?
Бабы заерзали, всхлипнули, возница поскреб бороду, потупился:
- Федотыч… А ведь нет больше твоих. - И вытер глаза. - Хоронить мы их возили…
9
- Не виновата, не виновата я, не виновата. Если бы знать, так я… Ох, матушки, ох! - всхлипывала Власьевна и подолом юбки, склонившись, вытирала глаза. - Испугалась я. И сапоги его тогда же вот убрала… С испугу…
- Где сапоги?
- Тут они.
- Принесите, - велел следователь.
Они спустились в подпол, сырой, пропахший гнилью. Власьевна пробралась в дальний запаутиненный угол, повторяя: "Ох, горе мне, горе", постанывая - у нее болели от ревматизма суставы, - разгребла сырую землю и достала завернутые в тряпку сапоги. Стряхнула с тряпки землю, но сама развязывать ее не стала, передала следователю:
- Страшно было, - сказала Власьевна. - Как случилось все, вроде худо мне сделалось. Во рту сладко, а грудину сдавило, дыхнуть не дает. Вот тут. Хватаю, хватаю воздух, как рыбина. А сердце, так оно и сейчас еще все места не найдет, не успокоится. Само не свое. Когда очнулась я, гляжу, в избе никого нет. Это уже второй раз так со мной сделалось… В сенях кто-то ходит. "Кто там?" - говорю. Молчит. А потом и ходить перестал. Только на крыльце постукал. А чего там делалось, кто там был, не видела. Кое-как добралась до лавки, села, рукой-то вот так по глазам провела… Ох, господи! Что хотите со мной делайте!.. Вспомнить страшно! Открыла дверь в сени, на кровати никого нет, занавеска на жердь закинута. Вышла я на крыльцо да прямо об него и споткнулась. Так двумя руками и сунулась…
- Значит, на крыльце труп лежал? - уточнил следователь.
- На крыльце.
- Кровь уже была обмыта, не помните?
- Не помню.
- Продолжайте…
- А сапоги… его сапоги… Ну вот… Их и спрягала. И пол сама мыла… Испужалась я, сама себя не помнила. А не виновата.
- Если невиновны, так чего же бояться! - рассудительно заметил следователь. - Если совесть чиста, бояться нечего.
- Ужасно. Ведь такое дело.
Власьевна помолчала, подождала, пригорюнясь.
- С собой-то можно мне чего-нибудь взять? Как повезете-то? - спросила следователя.
- Что именно?
- Карточку сынову, Викторкину? Одна она у меня.
- Гм, - следователь почесал карандашом лоб.
- Пусть возьмет, - сказал вернувшийся в избу Филимонов. - Спрячь только подальше.
- Одна у меня и есть, последняя осталась.
- Ты чего-нибудь пожевать возьми с собой, дорога дальняя, - порекомендовал Филимонов.
- Федотыч! Третий день в горло ничего не лезет. Божьей росинки во рту не было… Козу мою, Маньку, пусть кума подоит, скажи.
- Об этом не волнуйся, - сказал Филимонов.
- Федотыч, ведь будто во сне хожу. Так и видится мне все. И его, Кудрявчика, вижу. И не верится даже, что так. И что говорил он, так вроде бы все и слышу, и слышу, как наяву…
- Власьевна, а что, ежели я прилягу у тебя в пологу, - покемарю? - спросил Кудрявчик.
- Да ложись… Только мухи дадут ли уснуть.
- Ничего, Власьевна. У меня нервная система крепкая. Мне только лечь, а уж как только глаза закрою, хоть из пушки пали - не разбудишь. Вот это-то все, старенькая, меня и страшит.
- А что?
- Да ведь жениться собираюсь. А ну, как с молодой женой усну! Сама понимаешь!
- Тьфу! Болтун ты! Все одно у тебя на уме. Ложись уж ступай!
- Сейчас лягу. За столом - как в раю. Верно сказано. Настроение у меня такое… Эх, гармонь бы! До вечера только дождусь, ух и спляшу! Я, бабка, в армии плясать поднаторел. Да! В самом деле! В самодеятельности участвовал, первые места занимал, грамота есть. В армии, кто в самодеятельности или в спорте результаты показывает, - милое дело! Не служба, а малина! Возят тебя на всякие выступления, то репетиции, то еще что-нибудь. Я, например, цыганочку бацал, так меня, чтобы цыганский колер принял, специально на полтора месяца отправляли загорать, в принудительном порядке.
- Что ж ты в армии, только и плясал?
- Нет, конечно. Я ведь минером служил. За войну знаешь сколько всего в землю понатыкали! А оно поотлежалось, заржавело. Вот и давай крути-верти. С башкой надо! Разминировал. Один раз у причала работали, там такая фенька, наверное, килограмм на сто лежала. Я с ней возился. Все как надо закрепил, подкоп сделал. Мой напарник мне говорит: "Давай я тебя сменю, передохни". Ну, я из ямы вылез, отошел метров на двадцать, на бережок сел. А погода такая, что просто чудо: солнышко светит, водичка голубая-голубая, облака плывут… И вдруг как ахнет!.. Подобрали меня в воде. Без сознания был, когда вытащили. Плыву и за какое-то бревно держусь. Не дурак, а? Сам ничего не соображаю, а держусь! Я, Власьевна, жутко счастливый. Просто удивительно. Другим там одно, другое, а мне хоть бы что! Все мимо! В рубашке мама родила.
- Значит, и мамка твоя счастливая.
- Счастливая! Когда родила меня, так, говорят, перво-наперво в юбку завернула.
- Зачем же это? Я о таком никогда и не слышала.
- А это чтоб девки больше любили. И я их! Эх, какой парниша, матка боска! А никто не ценит… Пойду посплю.
- Пойди, пойди, полежи.
- Ты разбуди меня, Власьевна, как на гулянку будут собираться. А то ведь я продрыхну до морковкина заговенья.
- Разбужу…
10
Демид и Капа говорили следователю примерно одно и то же:
- Не знаем, не видели ничего. И не слышали ни о чем. Приходить они раньше приходили, действительно, а в этот раз дома не появлялись. Где они находятся, откуда приходят - не знаем, нам об этом не говорят. Приходили редко, когда им вздумается. Придут и уйдут, а куда - неизвестно.
- Я с ними не согласен давно, - сказал Демид.
- В чем же вы не согласны? - спросил следователь.
- А во всем. Все теперь поперек пошло.
- Давно они здесь?
- Давно. Через год после войны… появились.
- И все время в лесах жили? Четыре года?
- В стужу иногда жили дома. В задней избе сидели. Без окон она у нас, а вход только отсюда, через переднюю половину дома.
- А как же они кормятся, где берут?
Демид на это ничего не ответил, а Капа сказала, что иногда брали кое-что из дома. И хлеб, и мясо. И молока иногда им носили. А вообще она не знает.
- Кто носил? - насторожился следователь.
- Никто ничего не носил.
- Но ведь вы сказали "носили".
- Нет, сами брали.
- А ведь вы говорите, что приходили редко.
- Редко. Где теперь находятся, не знаю.
- И вы не знаете? - спросил следователь Демида.
- Нет, - ответил Демид, прямо и спокойно глядя следователю в глаза, и это смутило следователя.
- Как же так? Вы, видевший все, что здесь происходило во время войны, все знавший, вы после войны записались в колхоз, вы лично? До войны не били колхозником, а здесь вступили. И прятали изменников?
- Так ведь они не сразу пришли. Когда я вступал, их еще не было.
- А может быть, вы хотели тем самым замаскироваться? Может быть, вы струсили и хотели скрыться, спрятаться?
- Нет.
- А почему же тогда?
- Куда мир, туда и бабин сын.
- А если один тут все мутил, верховодил, а другие были только рядом? Что, все равно всем едино, одна кара? - спросила у следователя Капа, и чувствовалась во всем у нее такая заинтересованность, надежда на что-то.
- Все понесут наказание в меру содеянного.
- Но если один - рохля? Кто посильнее за руку схватит, тот и потащит. Неужели и ему то же? Не разбирая, какой он? Разве правильно это?
- А вы, гражданочка, раньше бы проявили сознательность, не дожидались крайней точки. Пришли бы и сообщили, куда следует. Тогда могло быть все по-иному. Ваш муж ведь давно здесь?
- И что?
- Вот и сообщили бы!
- Только и собиралась, - сказала Капа. Она сказала это резко и будто отвернулась от следователя, так показалось ему, хотя и продолжала смотреть на него.
- Помешалась ты на своем Степане. О себе да о детях думай, - пробурчал Демид.
- Значит, вы еще раз утверждаете, что не знаете, где находятся сейчас ваш брат и муж? - спросил следователь.
- Не знаю… Не знаю, и все…
"Знает, - подумал следователь, выйдя на крыльцо. Он интуитивно почувствовал это, хотя и работал совсем недавно и был неопытным. - Именно она-то все и знает! Знает!"