11
И следователь не ошибся. Капа знала все. Она знала, где находятся Степан и Егор, часто бывала у них. Она много знала и многое могла бы порассказать…
В те дни, когда Давыдка и Степан сбежали из деревни, Капа была единственным человеком, кто заранее знал об этом. Неправда, что якобы никто не знал, - Капа знала.
Капа и Степан любили друг друга и к тому времени уже примерно с полгода тайно встречались. Началось это еще до убийства Еграхи, началось неожиданно, и было в этом что-то несуразное, непривычное, как было оно во всей Капиной жизни. Да и в ней самой.
Еще в детстве Капа поняла, как она некрасива, и, может быть, поэтому она обособилась, отъединилась от всех. Нет, она не была робкой, застенчивой, но всегда оказывалась как бы в стороне от других. А ей всегда, до слез, хотелось, чтобы ее видели, чтобы звали к себе, любили, ласкали, хотелось чего-то еще - необычного, редкого. И, рано оставшись без матери, в большой семье, среди суровых мужиков, Капа болезненно и ревниво следила за тем, как ласкают и любят других девчонок. Капе самой иногда так хотелось броситься кому-нибудь на шею, обнимать, целовать, смеяться. Случалось, оставшись одна дома, Капа бродила по избе, будто заблудившись, кружила на одном месте и словно бы искала что-то, подходила к зеркалу и в нем видела какую-то незнакомку, чужую, с разноцветными глазами, некрасивую. Капе казалось, что она что-то подсмотрела, что-то узнала такое, чего не знают и что не могут увидеть другие. И Капа молчала. Когда она подросла и стала ходить на деревенские гулянки, это чувство обособленности, напряженного ожидания, тревоги еще больше усилилось в ней.
За Капой никто и никогда не ухаживал, не приглашал танцевать, не провожал до дому. Не было такого случая. Обычно, придя на гулянку, Капа, подняв воротничок кофты и придерживая его уголки возле подбородка, одиноко сидела на краю бревна возле забора, слушала гармонь, смотрела, как балуются ее ровесницы с парнями. Набаловавшись, они садились рядом с Капой, от их горячих тел так и веяло на нее жаром, ей и самой хотелось вскочить, ворваться в круг, в общую, веселую, шумную суматоху. Но это у нее не получалось.
После танцев Капа шла одна. Заложив в карманы кофты руки, нервно покусывала сухую травинку, стараясь казаться как можно более равнодушной, проходила мимо неторопливых парочек, ее окликали, но она не оборачивалась, будто не слышала. И так доходила почти до дому, затем сворачивала в прогон, где никого никогда не бывало, выходила в поле и, теперь уже медленнее, машинально брела по тропке, под гору, обивая с травы росу. Шла, устало переставляя ноги, до тех пор, пока не оказывалась у ручья. У нее бывало такое ощущение, как будто опять ей чего-то не досталось, как и всегда. Садилась на берегу, обхватывала колени, упиралась в них лицом и чувствовала, как у нее горят щеки.
- Пусть, пусть, - успокаивала, уговаривала себя Капа.
А самой казалось, что кто-то ищет, кто-то ждет ее.
- Пусть, пусть, - повторяла Капа.
И однажды, когда Капа на гулянке, как и обычно, сидела возле забора, к ней подошел тракторист, парень из дальней деревни. Он заговорил с ней. Капа как будто сжалась вся в комок, затвердела, и сердце, будто мяч, упавший в пустую кадку, гулко застукало у нее в груди. Она отвечала парню что-то. Он весь вечер не отходил от нее, не танцевал ни с кем, сидел рядом. И Капе казалось, что сегодня что-то должно случиться, что у нее начинается новая жизнь.
Но когда кончились танцы и молодежь стала расходиться с площадки, парень быстро поднялся и торопливо, не глядя на Капу, попрощался с ней и так же торопливо зашагал, догоняя двух девчонок, Капа слышала, как он сказал им:
- Разрешите присоединиться?
Он просто не умел танцевать.
Капа вышла на берег, к ручью. Луг был выкошен, в сумерках видны были похожие на сараи стога. Капе, как никогда, было одиноко сейчас, на этом скошенном лугу. Она сидела, упершись ладонями в землю, прищурясь, всматривалась в темноту. И вдруг вдалеке услышала тихое побрякивание колокольчика-лопотня, который вешают на шею лошади. Потом стало слышно пофыркивание и топот копыт. Копыта зачавкали по сырой болотистой земле. И наконец из тумана прямо к Капе выскакал большой белый стреноженный конь. Увидев Капу, он остановился, подождал и задрожал ноздрями, будто что-то сказал. Покачал головой и пошел, мелко переступая передними, спутанными веревкой ногами. Где-то вдалеке раздалось тихое призывное ржанье. Конь вскинул голову, попрядал поднятым ухом и поскакал, высоко подбрасывая передние ноги.
- Стой! - вскочила Капа. - Стой! - крикнула она коню и побежала за ним, решив расстреножить его, будто впервые и неожиданно увидев, как ему неудобно передвигаться со связанными ногами. Но конь не подпустил ее к себе, заторопился и ускакал в кусты. - Стой, глупый! Куда ты? - крикнула Капа.
Но конь не послушался. И тогда Капа почувствовала в душе такую обиду и такое отчаяние, что ей захотелось заплакать. И она заплакала. Она рыдала громко, зная, что никто не видит ее и не слышит, колотила по земле кулаками, царапала ее. Вдоволь наплакавшись, нащупала в кармане кофты коробку спичек.
- Спите! - со злобой сказала она кому-то в темноту, со злобой и упреком. - Спите! Не знаете обо мне! Смеетесь! А чего смешного-то?.. Я сейчас вам… - И она решительно, быстро пошла к ближнему стогу сена. - Сейчас я вам! - повторила кому-то.
А вдалеке лязгал колокольчик-лопотень. Капа чиркнула спичкой и сунула ее в сено. А когда, разрастаясь, огонек захрустел сухими травинками, испуганно отпрянула и побежала. Она бежала долго, спотыкаясь, царапая кустарником колени и, остановившись в ночи, с колотящимся сердцем смотрела на пламя, ожидая, увидят ли, побегут ли люди на пожар или нет. И шептала, будто в бреду:
- Бешеная я, бешеная. Отчего я такая?.. А чем я других хуже? Я ведь тоже баба, баба, всего хочу…
С того дня Капа перестала ходить на гулянку. Но вроде бы никто и не заметил этого, не удивился. Никто не пригласил, не позвал ее.
Так прошел год, другой…
Капу стали называть старой девой. Она и сама, кажется, примирилась с этим. И вдруг вот - как ночной осенний пожар в лесу - пришла к Капе любовь…
Капа уговорила Степана не рассказывать об этом никому. У нее было такое предчувствие, что если узнается, то все погибнет, все разрушится. Она не говорила об этом Степану, скрывала, но у нее были для боязни основательные причины: во-первых, Степан был на семь лет моложе Капы, во-вторых, они были родственниками, и если бы узнал об этом старый Никифор… и, в-третьих, Капа была некрасива.
А после убийства Еграхи и вообще это стало немыслимо.
- Нельзя, - говорила Капа Степану, - не надо, чтоб люди знали. Кому какое до этого дело, любим мы, и все. А им-то что? Только разговоры начнутся. Скажут, двоюродные, сродственники спутались. И вообще всякое. Для чего это? Я-то вытерплю… Дурашка ты. Слабенький…
Она не верила, что у Степана все это серьезно, что не пройдет со временем. Ведь семь лет разница!.. Она разноглазая… Начнут потешаться, подсмеиваться. Да еще Демид… Нет!..
О том, что Давыдка и Степан уходят из деревни, Капа узнала накануне вечером. От самого Степана. Тем летом Капа спала на сене в повети за амбаром. И гуда к ней приходил Степан.
Темнело.
Капа лежала одетая, укрывшись шубой и ждала. Она прислушивалась к шорохам, неясным ночным звукам, смотрела в темноту. Услышала торопливые шаги Степана и подалась навстречу.
- Ты? - спросила она у Степана тихо, протянула руку, помогая ему забраться на сено. - Холодный-то какой.
Степан ничего не ответил, был он в этот вечер напряженным, неразговорчивым, и Капа сразу же почувствовала: что-то случилось. Она стала расспрашивать, Степан долго уклонялся, но наконец рассказал все. Только потребовал, чтобы Капа поклялась, что никому не передаст.
- Уходим мы, - сказал Степан.
- Куда?
- А, все равно, уйдем…
- Сгинешь ты…
- Я не один. Я с Давыдом. Ничего не будет.
- И я с вами.
- Нельзя.
- Почему нельзя? Куда вы, туда и я!
- Давыд просил никому не рассказывать… Скажешь, Давыд один уйдет, а тогда что я тут… Я за тобой приеду.
- Не отпущу!
- Нельзя мне.
- Не отпущу! Ты один мой! И больше нет у меня никого, ни батьки, ни брата. Никого, кроме тебя!
- Да подожди, не души!
- Как ребенок ты слабый. А я такого и полюбила. Разлюбишь ты меня, бросишь.
- Да что ты!
- А я - однолюбка. И люблю, как и живу, один раз. Что ты мне такой попался! Не отпущу! Сама сбегу!
- Перестань ты, Капка.
- Клянись, что меня не забудешь!
- Клянусь.
- Да разве так клянутся! Разве это клятва! Говори, что любишь меня.
- Люблю.
- И я тебя. Ах, теперь все равно мне! Все едино!
- Чего ты?
- Не бойся…
- Чего?..
- Да не бойся!.. Не бойся… Мне еще страшнее, я девка… Помнить будешь… Ну?
- Что ты?
- Не бойся…
Степан и Давыд уехали. Капа писала Степану письма и носила отправлять их в соседний сельсовет. Степан отвечал ей, писал на дальнюю Капину родственницу по матери, которая жила на полустанке. Капа ходила туда за письмами. Ходила редко, потому что до полустанка далеко и лишний раз туда не сбегаешь…
Но, как говорят, сколько веревочка ни вейся, а кончик выйдет - все же попалось Степаново письмо Демиду. Капа читала письма по нескольку раз в день, носила их с собой и вот где-то выронила.
Дело было зимой. Она сидела возле стола и штопала носок. Демид вошел в избу, снял шапку, рукавицы, швырнул их в угол на лавку и грозно приблизился к Капе.