- Что это? - кинул на стол листок. Капа быстро взглянула на письмо, на Демида и побледнела. - Что это? - медленно надвигался Демид, и так же медленно поднималась Капа. Лицо ее будто окаменело.
- Письмо, - сказала Капа.
- От кого?
- От Степана.
- Так что ж тут… Что написано, правда? - еще не веря в случившееся, спросил Демид.
- Правда.
Она стояла, плотно сжав губы, белая, будто мел, и лицо ее было таким же белым, только в мелких крапинках веснушек. А Демид, разом вспыхнув - таким он всегда бывал в гневе, - сорвал с гвоздя вожжи.
- Ах ты, потаскуха!
- Не трожь, батя! - угрожающе крикнула Капа.
- Я тебя проучу!
- Не трожь! - отскочила Капа. - Хуже будет!.. Хуже будет! Может… я ребенка жду…
- Что? - остановился Демид.
- Ударишь - скажу, от тебя. С тобой прижила.
- Ты что? - заорал Демид. - Что выдумала?
- А вот ударишь, так и скажу. Истинный бог! Лучше уж не трогай!
Демид, ослабев, опустился на лавку. И в первый раз тогда Демид понял, что все в этой жизни нарушилось и ничего ему уже не сделать. Все стало не так, как раньше было, в старину, при отце Никифоре, все теперь по-другому. Нет его власти…
Капа и сообщила Степану и Егору о том, что пришел в деревню Кудрявчик, ходит с какими-то бумагами по домам и о них расспрашивает. А чего ему здесь делать, ведь недавно был? У ребят выпытывал. Об этом сказал ей сынишка, с которым днем Кудрявчик играл в рюхи. Вернулся перед ужином и говорит:
- Мамка, когда папаня придет?
- Зачем тебе он?
- Да Кудрявчик спрашивал.
- Что он тебе говорил?
- Спросил: "Батька дома?" А правда, что он полицаем был, наших стрелял? Все ребята дразнятся.
- Ты их больше слушай…
- Мамка, правда это или нет?
- Не приставай, - прикрикнула на него Капа. А сама, не дожидаясь, когда стемнеет, взяла веревку, косу, будто пошла осоки на подстилку корове накосить, да лесом, лесом, болотом, да в нужное ей место.
Дорогой вспомнила, как совсем недавно приходили к ней из района, интересовались: не знает ли чего-нибудь она о муже, не слышала ли? Значит, просочилось что-то, кто-то подметил, сообщил о них. А кто бы это мог?
- Понятно, - выслушав Капу, сказал Егор и поскреб давно не бритый подбородок. - Значит, поплыло. Только из-под низа одно бревно выдерни, и вся лежанка рухнет, это-то я знаю.
- Да ведь ходим, отбираем у людей хлеб и овец берем. Люди сообщают. Довольны нами, что ли? Благодарность пишут? - сказал Степан.
- У ближних мы не берем, далеко уходим. Нас там в лицо не знают. А если у полустанка шарим… Так мало ли там всякой шушеры, кроме нас, может шляться!
- Все равно узнается, куда ни уходи. Надо вообще уезжать отсюда да как-то устраиваться. Может быть, в Латвию или еще куда уйти. Попробовать начать по-другому жить. Или идти сдаваться. Чего ждать!
- Иди! Сдавайся! Мало ты понатворнл, все припомнят.
- Что сделал, покаюсь. Признаюсь.
- По головке тебя погладят!
- Не погладят. А и бегать мне надоело. От каждого куста так и шарахаешься. Ночью дождь зашумит, думаешь, не крадется ли кто. Птичка засвистит, опять прислушиваешься. А заболеешь, никакой тебе помощи. Как волки мы. Только волки рвут своих, а все остальные помогают. И родные детишки теперь меня стыдятся. Придешь ночью, тайком на них посмотришь да и боишься, что проснутся, отца увидят. Ни приласкать их, ни побаловаться с ними, ничего. Вон, твой батька… Родной… Не хочет с тобой встречаться. Отвернулся. В одном доме с Капой живет, а отдельно питаются.
- Плевать мне на него. Здесь я сам себе хозяин. Хочу - сплю, хочу - на елку смотрю. А там подчиняться будешь. Надо перехватить эти бумаги, которые он там носит. Да узнать, кто и что про нас пишет. А там уж мы разберемся!.. Где Кудрявчик сейчас? - спросил Егор, обращаясь к Капе.
- Мишка говорил, что к Власьевне шел. И вправду, выходили бы, сдавались. Сколько раз уже говорила…
- А ты не скули… У Власьевны, говоришь? - на минуту призадумался Егор. - Вот мы к ней и сходим, проверим.
- А может, ничего у него и нет?
- Тем лучше. Убедимся.
- Не стоит лишний раз на глаза лезть, зачем это! - возразила Капа.
- Молчи! Думаешь, тебе хорошо будет, если нас поймают? Кто нам помогал, кто харч приносил? Ты! И со Степаном, и с ребятишками расстанешься.
- Никуда ребят от меня не денут.
- Жди!
- Мне лучше смерть, чем без них.
- Не торопись… Мы сходим, проверим. Кудрявчика не тронем.
Капа знала многое.
Она сидела сейчас на лавке, рядом с Демидом, и думала о том, что ведь это она навела на Кудрявчика, она подсказала, она натолкнула Егора, а оказалось, что Кудрявчик не знал, не ведал ни о чем и ничего у него не было, никаких бумаг. И зря все, напрасно. Зачем так! Зачем Егор это сделал! Видел, что нет никаких документов, ну и оставил бы.
"А теперь, - думала Капа, - теперь и меня судить будут. И я виновата. Не увижу больше Степана. Теперь ему еще хуже будет".
- Батя, - позвала тихо Капа; следователь и Филимонов были сейчас на крыльце, а оставшийся в избе милиционер что-то писал, низко склонившись к столу.
- Ну?
- Возьми на себя вину.
- Ты что? - повернулся к ней Демид.
- Возьми! Хоть мне да Степану полегче будет.
- Помешалась ты на Степане.
- Не житье мне без него да без ребятишек - возьми.
- Нет.
- А ты ведь заставил тогда Егора, уговорил.
- Тогда другое дело было.
- Все равно, все едино.
- Позор другой.
- Все одно. Что тогда, что сейчас. Трусишь?
- Нет. Позор брать на себя не хочу.
- Ну, смотри, батя, хуже будет.
Милиционер недовольно покосился на них, Капа умолкла и больше Демиду ничего не говорила.
- Миш, - позвала Кана сынишку, игравшего на улице под окном.
- Нельзя переговариваться, - заметил милиционер.
- Да я ничего и не скажу, по головке только поглажу. Мишук, расти большой да умный. Да характером потверже будь, не как твой батька. Да своей головой думай. Ишь ты какой, и к матери не приласкаешься.
- Да ну! - застеснялся Мишка.
- А в школу ходишь? - спросил у него милиционер.
- Нет. Пойду осенью.
- Хочешь учиться?
- Хочу.
- А буквы знаешь?
- Знаю. Мало.
"А ведь все равно не помогло бы, если бы и согласился батя, - подумала Капа. - Ведь Власьевна Степана видела, рассказала уже. Бежать надо. Одному бате да ребятам ничего не будет. От него ничего не узнают. А я Степана предупрежу. Уйдем куда-нибудь в чужие края, жить будем. А если и погибну… А может, и ничего".
- Иди на улицу, погуляй, - сказала Капа Мишке.
- Не пойду, - сказал Мишка. - Не хочу!
- Почему?
- Там мальчишки сидят за изгородью да сюда смотрят. Дразнятся.
- Ну, побудь со мной, - сказала Капа. - Рубашку новую одень. Которая получше.
- Зачем?
- Так… Надо.
Капа встала, прошла по избе и увидела в углу на стене, возле печки, темный сучок.
"Давыдкин, - подумала она. - А мое-то что, что останется?"
И Капа побежала.
Она не обдумывала долго и тщательно, как это удобнее и лучше сделать, она просто решила, что побежит. И побежала.
"Ну, смотри, батя, хуже не было бы", - почему-то подумала и повторила про себя она перед тем, как выскочить в сени.
Выскочила, почти ничего не видя перед собой, только услышала, как позади загрохотали упавшие со скамейки пустые ведра, как хлопнула дверь.
- Стой!
Капа бросилась не на улицу, а во двор. Спрыгнула на навоз, метнулась к калитке, что вела в огород. А там, за огородом, Капу уже не поймаешь! Оглянувшись мельком, она увидела милиционера, который ухватился за косяк дверей, сделал движение вперед, собираясь прыгнуть следом за Капой, но замешкался, оглянулся в избу, где оставался Демид.
"Уйду! - мелькнуло у Капы, она толкнула калитку, ударила в нее, рванула скобу. - Закрыта!.."
- Стой! Ни с места! Стрелять буду!
Но Капа все-таки еще ударила в дверь, нащупала и рванула щеколду. Но сзади ее схватили за плечи, она попыталась вывернуться, упала лицом в солому.
- Спокойно, гражданочка! Не уйдешь!..
И когда ее вели обратно в избу, и когда подсаживали на крыльцо, он все повторял: "Спокойно, гражданочка! Напрасно… Вы-то нам как раз и нужны".
"Дура!" - подумала Капа и будто сама себя хлестнула по лицу, зажмурилась, сжалась. И сразу поняла, что своей попыткой к побегу она все погубила: теперь не скажешь, что ничего, мол, не знаю, - и этим она как бы предала Степана.
"Любовь моя, Степа!.. - ужаснулась Капа. - Зачем бежала! Теперь мне лучше погибнуть, один выход. А его спасти!"