Однажды ночью их подняли и они выступили. Одни шагали с вещевыми мешками, другие - с портфелями, мешков под рукой не оказалось. В костюмах, куртках, плащах длинная колонна прошла улицу Горького, Ленинградское шоссе и свернула на Волоколамское. Догадывались, идут, очевидно, не склады охранять, не мосты… На какой-то станции погрузились в товарные вагоны и в ту же ночь выгрузились. Под ногами - мелко крошенная щебенка. Синяя лампочка у входа в какое-то станционное здание. Название не прочтешь - темно.
Их снова построили.
- Шагом арш!
Еще не вполне сознавалось: началась фронтовая жизнь. Что ж, они исполняют свой долг. Кто-то погибнет, кого-то покалечат, но кто-то и вернется домой с победой. Это несомненно, вот только неизвестно, кто и когда…
Едва Степанов вошел в райком, как услышал:
- Товарищ Степанов, чайку!..
Власов поставил на стол чайник, вскипяченный в печке. Положил несколько лепешек величиною с блюдце, с замысловатым узором, сделанным, по-видимому, вилкой. От них аппетитно пахло сдобой.
Степанов нашел свою кружку.
- Откуда же это? - указал на лепешки.
- Иван Петрович всегда привозит…
- И часто он выезжает по хлебным делам?
- Часто. Сейчас все брошены на хлебозакуп.
- Сколько же людей в райкоме?
- Иван Петрович, Козырева и я.
- Ты - инструктор, а Козырева?
- Завучетом.
- Гашкин?
- Он не в штате. Самый активный член бюро.
- Так… Значит, все - на хлебозакупе. А комсомольские дела?
- Без хлеба победы не будет. Хлеб - все дела.
Машинально Степанов отламывал от лепешки кусочки и ел. Лепешка действительно была сдобной, вкусной.
- Без хлеба победы не будет… - повторил Степанов.
- Товарищ Степанов, а правда, что вы из Москвы?
Степанов усмехнулся:
- Из Москвы… А что, не похоже?
- Никогда в Москве не был… Как подумаешь: Кремль, Красная площадь, музеи, театры… Идешь по улице - и все магазины, магазины… Там ведь и люди, наверное, особые!..
- Везде особые. В Москве - москвичи, в Дебрянске - дебрянцы…
- Не скажите… У нас в основном из деревень оседают… А начальство все пришлое. Так, с бору по сосенке. Из руководителей один Иван Петрович - местный. Нет, вру. Еще второй секретарь райкома партии - местный, из партизан. А вот я - из Бежицы… Распылились местные…
- Турин когда обещал вернуться?
- Точно сам не знает. Поездка сложная. В Крайчиках то не было хлеба ни пуда, то будто целый амбар нашли, а потом снова говорят - ни пуда. Связи нет, организации не везде восстановлены. Вот и бьется.
- И часто приходится Ивану Петровичу вот так мотаться?
- Часто.
- А Вера Леонидовна может только с ним приехать?
- А с кем еще? С транспортом трудно… Да он уж небось из Крайчиков мотанул в Красный Бор… - При этом Власов добро улыбнулся, намекая на что-то.
Но Степанов не уловил тонкого намека: "Что там может быть, в Красном Бору?" - и ничем не выказал своего волнения. Он стелил на кушетке постель, заводил часы, а сам думал: "Выходит, Вера уже знает о моем приезде… Турин конечно же не мог не сказать ей об этом".
7
Учитель Степанова, преподаватель истории Владимир Николаевич Воскресенский, жил теперь в небольшом, с двумя окнами, сарайчике, собранном из остатков дома. Сарайчик, правда, еще не был закончен: его нужно было обмазать глиной, утеплить потолок, многое доделать, но хорошо, что уже смог выбраться из угнетающей душу землянки. Может, зимой в ней было бы и теплей, но жить под землей, в сырости!..
Учитель знал о приезде Степанова - людской телеграф в городе работал сейчас более образцово, безотказно, чем любое учреждение связи, - и ждал его. Он припас на случай появления гостя четыре кусочка сахара, воблу, немного хлеба.
Боялся отлучиться из дома: только уйдешь - вдруг явится Миша Степанов, постоит и уйдет, мало ли у него дел!
И все же, когда Степанов в шинели, туго перехваченной ремнем с блестящей пряжкой, появился в дверях, Владимир Николаевич понял, что не готов, совсем не готов к встрече. И дело было не в угощении…
Он видел отступление наших, долгих двадцать два месяца жил при немцах, шел под конвоем на запад, куда гнали население фрицы. К счастью, от принудительного переселения на чужбину удалось спастись: конвоирам пришлось самим удариться в бега, чтобы не быть отрезанными передовыми частями Красной Армии. Потом брел с сумой от хаты к хате, гнил в сыром погребе… Он пережил унижение, страдания и муки, тупое отчаяние, когда плелся в Германию; горькое счастье возвращения… Единственное, что его поддерживало - ненавистных ему бандитов-гитлеровцев наша армия гнала с его родной земли…
- Здравствуйте, Владимир Николаевич!
Старый учитель в длиннополом расстегнутом пальто стоял, порываясь двинуться навстречу гостю, но что-то его удерживало на месте. Отяжелевшие, прямо-таки свинцовые ноги почему-то не повиновались ему.
- Владимир Николаевич…
- Миша! - громко проговорил старик и, наконец оторвав валенки от пола, мелкими шагами направился к Степанову. - Как ты меня нашел?
Тот ничего не ответил и крепко пожал учителю руку, полусогнутую и прижатую к груди. Владимир Николаевич вдруг обнял Степанова.
- Проходи, Миша, садись… - Хозяин повел гостя к столу. - Как я рад тебя видеть!
- Я вас тоже, Владимир Николаевич!..
Они уже сели за стол, и сейчас учитель с горечью взглянул на гостя:
- Боюсь, не большая это радость, Миша…
- Владимир Николаевич… Почему?
Старый учитель лишь махнул рукой.
- Где был, что делал? Рассказывай… Да, сейчас чаю, что ль, выпьем…
Он засуетился. Положил на стол сахар, хлеб, отнес к соседям в землянку взогреть чайник, предварительно убедившись, что из трубы над истоптанными грядками идет дымок.
Миша рассказал о себе то, что уже рассказывал Турину: был на фронте, ранили, получил направление и вот приехал…
- Молодец, молодец, - похвалил Владимир Николаевич. - Читаю иногда газеты, вдруг попадется знакомое имя в сводке, какой-нибудь заметке, и хочется думать, что это наш ученик… Твой или не твой, а хочется считать своим… Оправдание жизни! Молодец, что приехал сюда. Сам попросился?
- Сам…
- Здесь тебе будет очень трудно…
- Думаю, что трудности - не так уж долго.
- Долго, Миша, долго.
- Да через год-два город будет, Владимир Николаевич! Ну, через пять…
Учитель глубоко вздохнул, опустил глаза под густыми бровями. Сказал после большой паузы:
- Через десять - пятнадцать будет город. Если будет…
Вот уж чего не ожидал услышать Степанов от своего учителя.
- Почему же нет?..
- Вспомним историю, Миша…
Дверь без стука открылась, худенький мальчик, согнувшись, внес чайник.
- Спасибо, Витя. - Учитель поставил чайник на стол. - Вспомним историю, будем элементарно грамотными. Существовал такой славный городок Радонеж, под Москвой. Прошумели набеги, войны, перепахали лицо земли… Ты, ученый человек, слышал о Радонеже?
- Нет, Владимир Николаевич, - признался Степанов.
- Вот видишь! Андрей Рублев оттуда… Сергий, прозванный Радонежским… Знаменитый городок! А ты и понятия о нем не имеешь. А все потому, что теперь такого города нет. Не восстал из пепла. Не поднялся. Не воскрес. Началось другое время, и оно оставило Радонеж всего лишь небольшим поселением, известным своим прошлым только историкам…
Учитель вспомнил о мальчике.
Тот стоял у двери, не то чего-то ожидая, не то желая послушать, о чем говорят взрослые.
- А-а, - догадался учитель и подал Вите кусочек сахара.
Мальчик схватил его грязной ручонкой и унес, ничего не сказав.
- Заметь, дети не могут оторвать взгляда от сахара. Воспитанные, невоспитанные - все равно!.. Пей, Миша!..
С одним кусочком - больше нельзя и меньше нельзя - пил Степанов вторую кружку, хотя пить-то особенно не хотелось. Хлеб боялся взять, а ведь гостеприимный хозяин положил перед ним самый большой кусок.
- Владимир Николаевич, - повел Степанов деловой разговор. - Вчера утром мне все казалось яснее, чем сегодня… С чего начинать? За что ухватиться?..
Степанов рассказал о посещении им Бережка, землянки. Рассказал о Галкиной, но так, чтобы не подчеркнуть ее отношения к Владимиру Николаевичу…
- Ты думаешь, я - царь Соломон? Царь Соломон в драном пальто и подшитых валенках, неизвестно с чьей ноги - на дороге подобрал… - Старый учитель ухмыльнулся. Видно, его угнетало это нищенство, эта убогость. - В общем, ясно. Миша, начинать надо с людей. Больше чудеса творить некому. И видно, надо всегда помнить, на какой земле живем… В общем-то, все давно известно, и в то же время ничего мы не знаем. Вот, взгляни.
Владимир Николаевич повернулся. Взял с подоконника папиросную коробку, перевязанную суровой ниткой. Развязав, достал из нее несколько темных монет.
- Продавщица в хлебном ругается: немецкие деньги вместо наших подсовывают… Но разве это немецкие? - Старый учитель положил перед Степановым две монеты. - Я забираю у нее "негодные"… Другие ребятишки приносят… Что сам нахожу… - объяснил он происхождение этой небольшой коллекции.
Степанов, вежливости ради, стал рассматривать монеты. В коробке были не только немецкие монеты: старые русские, польские… А две, положенные перед ним, не были похожи ни на русские, ни на польские. Степанов повертел их в руках так и этак, разобрал одну надпись, вторую, неуверенно спросил:
- Французские?
- Да… Французские остались после нашествия Наполеона, польские - после Лжедмитрия… Земля обнажена, как никогда, и сейчас в ней можно найти такое, что коллекционерам и не снилось…