Кронштадт - Евгений Войскунский

"Кронштадт" - один из лучших романов о Великой Отечественной войне, отмеченный литературной премией имени Константина Симонова. Его автор Евгений Войскунский - русский писатель, бывший балтийский моряк, участник войны, капитан 3 ранга в отставке. Хорошо известен читателям как автор фантастических романов и повестей, но в 80-е годы Войскунский простился с фантастикой и как бы вернулся в свою боевую молодость в романе "Кронштадт". Эта книга о войне на Балтике, о голоде и о любви - своего рода групповой портрет выбитого войной поколения.

В романе воссозданы важнейшие этапы битвы на Балтике, с трагического перехода флота из Таллина в Кронштадт в августе 1941-го и до снятия блокады в январе 1944-го. Но это не военная хроника, исторические события не заслоняют людей. Живые характеры, непростые судьбы. Ценность человеческой жизни на фоне трагической войны - тема, которая проходит через всю книгу. Судьбы ее героев завершаются в 70-е годы XX века. Автор, вместе с главным героем книги инженером-лейтенантом Иноземцевым, как бы всматривается и заново оценивает пережитое грозное время. Споры о прошлом, расхождения во взглядах - это очень непросто. Но выше всего этого фронтовое морское братство.

Содержание:

• 22 июня 1975 года 1

• Глава первая - Прорыв 2

• 23 июня 1975 года 12

• Глава вторая - Непряхин 14

• 23 июня 1975 года 25

• Глава третья - Чернышев 26

• 23 июня 1975 года 43

• Глава четвертая - Надя 44

• 23 июня 1975 года 59

• Глава пятая - Лавенсари 61

• 23 июня 1975 года 81

• Глава шестая - Слюсарь 82

• 23 июня 1975 года 91

• Глава седьмая - Козырев 91

• 23 июня 1975 года 102

• Глава восьмая - Перемены 104

• 23 июня 1975 года 116

Евгений Войскунский
Кронштадт

22 июня 1975 года

Всегда тревожно в этот день на душе. Плохо сплю. Отвечаю невпопад на вопросы жены. И весь день, чем бы ни был занят, ощущаю в себе словно бы притаившуюся тень далекого прошлого. Да, теперь уже далекого.

Было, было двадцать второе июня в истории и в жизни моей. Был митинг в училище, а потом - горячка с досрочным выпуском. Был новенький базовый тральщик "Гюйс" - первый в моем послужном списке корабль. Хотите, проверьте: разбудите среди ночи и, не дав опомниться, спросите ТТД - тактико-технические данные этого корабля. Отчеканю без запинки: водоизмещение четыреста пятьдесят тонн, скорость двадцать один узел, длина шестьдесят два метра, ширина семь и одна десятая… Само собой, имеются два дизеля по полторы тысячи лошадиных сил.

Хватит. Не надо меня будить белой ленинградской ночью. И без того я провожу ее без сна. А утром, после короткого забытья, вскакиваю с бредовой мыслью: не загустело ли на морозе масло для смазки головного подшипника?.. И я сижу на краю кровати, закрыв глаза и потирая лоб, и Люся - я чувствую - проснулась и смотрит на меня с беспокойством. А сон все еще не отпускает: слышу, как грохочут по стальному трапу яловые башмаки моих мотористов, слышу их грубоватые голоса, а вот загудели, застонали топливные насосы - ну, кажется, форсунки работают нормально, пятая боевая часть к выходу в море готова…

Слышу Люсин голос:

- Нельзя так резко вскакивать. Тебе не двадцать лет.

Киваю в знак полного согласия. Какое там - двадцать. За пятьдесят. Как теперь говорят, разменял полтинничек.

- Опять сердце? - озабоченно спрашивает Люся.

- Нет, - говорю, нашаривая ногами шлепанцы.

В кухне я выпиваю стакан воды из-под крана. Уф-ф… полегчало… Больше не стучат в ушах топливные насосы. Со двора доносится звяканье металлических сеток. Выглядываю из окна. В гастроном, занимающий первый этаж нашего дома, привезли молоко и кефир. Молодая красивая дворничиха тащит шланг, сейчас начнет поливать. Под липой лежит Джимка, дворовый пес, с утра пораньше разжившийся костью. Он грызет ее, придерживая лапами и поглядывая вокруг честными карими глазами. Люблю смотреть, как собака с глубоким знанием дела грызет кость. Эх, помешала Джимке дворничиха - прямо в него пустила струю из шланга. С сочувствием гляжу вслед убегающему псу. Не дело, не дело, когда мешают… чуть не сказал "человеку".

Мы завтракаем на кухне, и память, неуправляемая сегодня, опять уносит меня на машине времени в ту далекую кронштадтскую зиму. Снова вижу "Гюйс", вмерзший в блокадный лед, вижу тесную кают-компанию с географической картой на переборке, а посредине стола - супник с темно-коричневым варевом из чечевицы, и Андрей Константинович наливает горячего супу в тарелку, стоящую перед Надей. И она, изголодавшаяся, принимается за еду… не снимая платка, в который замотана… не поднимая глаз…

- Что? - спохватываюсь я, взглянув на Люсю.

- Третий раз спрашиваю - чаю тебе налить или кофе?

- Кофе.

- Что с тобой сегодня, Юра? Правду скажи, сердце не болит?

- Не болит нисколько.

- Находит на тебя… - Люся ставит передо мной чашку пряно пахнущего кофе. - Сейчас, - говорит она, - Таня приедет.

- Что-нибудь случилось?

- Случилось. - Люся сокрушенно вздыхает. - Решила уйти от Игоря.

Ну, это не в первый раз. Кажется, в третий. Что там у них происходит? Жили душа в душу, а с прошлого лета, вот уже почти год, ссорятся и ссорятся… Я пытался вмешаться, хотел помирить их, но мне твердо дали понять, чтоб я не лез не в свое дело. Не Игорь, нет, - он всегда вежлив со мной. Таня дала понять. Моя дочь не очень-то со мной церемонится.

- На этот раз из-за чего? - спрашиваю.

- Да все то же, - неохотно отвечает Люся. - Перестали ладить… перестали понимать друг друга…

После завтрака беру ведро с водой, тряпки и спускаюсь во двор. Надо помыть машину после вчерашнего дождя. Вот он, мой "Запорожец", смирненько стоит в стойле среди других машин во дворе нашего огромного дома. Очень не удачным оказался синий цвет - страшно маркий. Чуть прошел дождь - начинай постылую возню с мокрыми тряпками. Ничего не поделаешь: любишь кататься - люби и машину мыть.

Сосед с седьмого этажа, молодой врач-невропатолог, возится рядом со своими "Жигулями" - что-то привинчивает, что-то отвинчивает, у него машина как игрушка, там все есть - и радио, и автомобильный магнитофон со стереозвуком, и дорожный холодильник, только кино нету. Сосед привинчивает новое сферическое зеркало заграничной выделки. Привинтил, удовлетворенно закурил, выкладывает мне новый анекдот. Он начинен анекдотами по уши. Рассказывает и сам жизнерадостно ржет. Я из вежливости посмеиваюсь.

Но мысли мои блуждают в далеком прошлом. Воспоминания обрушиваются как волны на берег, разбиваются на брызги… откатываются… набегают вновь…

Было, было двадцать второе июня в жизни моей. Тоже, как и сегодня, было воскресенье. Жизнь резко переломилась в тот день. Протрубил рог, и мы выступили поутру. Слышу прерывистые, требовательные звонки боевой тревоги, слышу грохот матросских ботинок по трапам и стальным палубам…

А вот и Таня. Она входит во двор, легкая, быстрая, в голубых джинсах и обтягивающей пестрой кофточке с газетными текстами. С плеча свисает большая сумка. Приятно смотреть на мою дочь - на ее красивое, будто из белого мрамора высеченное лицо с копной черных волос, с большими и смелыми зелеными глазами. Таня увидела меня, подошла, улыбаясь, чмокнула в щеку.

- Работаешь? - спросила. - Давай, давай.

И пошла к подъезду, слегка покачивая бедрами. Среди газетных столбцов на ее спине выделялся крупный заголовок: "Que novedad es е́sta?" Насколько я разбираюсь в испанском, это означает: "Какие новости?" Или проще: "Что новенького?" Сосед-невропатолог проводил Таню одобрительным взглядом и сказал:

- Ну и дочка у вас, Юрий Михайлович. Экстра!

Покончив с мытьем машины, я вернулся домой. В спальне на нашей широкой тахте полулежали Люся и Таня и оживленно разговаривали. Как обычно, они не обнаружили ни малейшего намерения хоть что-то мне рассказать. Мне, как старику Форсайту, никто ничего не рассказывает. Слез, конечно, не было - Таня не из тех девочек, которые распускают нюни, - но табачного дыма было сверх меры. Меня раздражает Танино курение, но я помалкиваю, не выказываю раздражения - знаю, что это ни к чему не приведет. Таня выкатит на меня зеленые глазищи и скажет: "Папа, я взрослый человек и не нуждаюсь в нотациях".

Мы были с ней друзьями раньше, ну, насколько это возможно между отцом и веселой, смешливой, умненькой дочкой, - да, были друзьями, пока Танька не подросла. И все менее и менее понимал я ее с тех пор, как она вышла замуж.

За обедом я получил информацию, так сказать, в части, меня касающейся: завтра мне надлежит после работы, желательно пораньше, заехать к Неждановым за Таниными вещами. Вот как, за вещами! Значит, на этот раз она уходит окончательно? Впрочем, все еще может сто раз перемениться.