По склону поднимается их мальчик. Несет рыбу чуть ли не с себя ростом. Бросил на землю, крякнул, сплюнул в сторону, как взрослый. Чуть ли не с него, здорова.
- Это что? - говорю. - Кабан? Где поймал?
- Под мостом, - отвечает. Перевернул ее: на мокрый бок налипла пыль, глаз - как шишка, заклеен грязью.
- Так и будет здесь лежать? - спрашивает Анс.
- Маме показать хочу, - говорит Вардаман. Он смотрит на дверь. Ветер доносит до нас оттуда голоса. И стук Кеша. - У ней там гости, - говорит мальчик.
- Да нет, это мои, - говорю я. - Им тоже интересно посмотреть.
Он молчит и смотрит на дверь. Потом глядит на рыбу в пыли. Переворачивает ее ногой и тычет большим пальцем в глаз. Анс смотрит на равнину. Вардаман смотрит в лицо Анса, потом на дверь. Поворачивается, отходит к углу дома, и тогда Анс, не оглянувшись, окликает его:
- Почисть рыбу.
- А Дюи Дэлл не может почистить? - спрашивает он.
- Почисть рыбу, - говорит Анс.
- Ну, пап.
- Ты почисть, - говорит Анс. Он не обернулся.
Вардаман возвращается и поднимает рыбу. Она выскальзывает у него из рук, смазывает его мокрой грязью и шлепается в пыль: рот разинут, глаза выпучены, зарылась в пыль, словно стыдится, что она мертвая, и хочет поскорей зарыться в пыль. Вардаман ругает ее, ругает как взрослый, расставив над ней ноги. Анс не оборачивается. Вардаман поднимает рыбу. Он уходит за дом, неся ее на руках, как дрова, и она свешивается по обе стороны - голова и хвост. Чуть не с него ростом.
У Анса руки торчат из рукавов: всю жизнь на нем рубашки будто с чужого плеча, ни разу не видел, чтобы впору. Как будто Джул отдает ему свои донашивать. Но рубашки не Джула. Он рукастый, хоть и на жердь похож. А рубашка не пропотелая. Из-за этого можно сразу определить, что Ансова и больше ничья. Глаза его похожи на два выгоревших угля и смотрят на равнину. Когда тень доходит до крыльца, он говорит:
- Пять часов.
Только я встал, из дома выходит Кора и говорит, что пора ехать. Анс потянулся за туфлями.
- Не надо, мистер Бандрен, - говорит Кора, - не вставайте.
Он ступил в туфли - втопнул - он все так делает: будто надеется, что все равно ничего не выйдет и не стоит даже пытаться. Мы идем в прихожую, и они грохочут, как чугунные. Он подходит к ее двери, моргает глазами, словно вперед себя заглядывает, туда, где не видно, - словно надеется, что она там будет сидеть, к примеру, на стуле или пол подметать, и заглядывает в дверь удивленно, - он так всякий раз заглядывает и удивляется, что она еще лежит, а Дюи Дэлл обмахивает ее веером. И стал, словно не намерен больше двигаться и вообще ничего не намерен.
- Ну, нам пора, пожалуй, - говорит Кора. - Надо еще курам насыпать.
А дождь, однако, будет. Такие облака не врут, а хлопок поспевает с каждым Божьим днем. Еще одна ему забота. Кеш все притесывает доски.
- Если понадобимся, - говорит Кора.
- Анс нам сообщит, - говорю я.
Анс на нас не смотрит. Он озирается, моргает, удивленно как всегда - словно весь измучился от удивления и даже этому удивляется. С моим бы амбаром Кешу так постараться. Говорю:
- Я сказал Ансу, что, может, еще и не понадобимся. Хочется так думать.
- Она решила, - отвечает Анс. - Видно, отойдет.
- Теперь насчет кукурузы, - говорю я. И еще раз обещаю помочь, если не управится - при больной жене и прочем. Как многие по соседству, я уже столько ему помогал, что теперь бросать поздно.
- Хотел сегодня ей заняться, - говорит он. - Да как-то решиться ни на что не могу.
- Может, она продержится, пока убираешь, - говорю я.
- На то воля Божья, - отвечает Анс.
- Да утешит Он тебя, - говорит Кора.
С моим бы амбаром Кешу так постараться. Мы идем мимо, и он поднимает голову.
- Видать, на этой неделе я к тебе не выберусь.
- Не к спеху, - говорю я. - Приходи, как сможешь.
Садимся в повозку. Кора ставит на колени коробку с пирогами.
- Не знаю, что он будет делать, - говорит Кора. - Прямо не знаю.
- Бедный Анс, - говорю. - Тридцать с лишним лет заставляла его работать. Утомилась, верно.
- И еще тридцать лет не отстанет, - говорит Кейт. - А не она, так другую найдет, раньше, чем хлопок поспеет.
- Теперь Кешу с Дарлом и жениться можно, - говорит Юла.
- Бедный парень, - говорит Кора. - Бедный мальчик.
- А Джулу? - спрашивает Кэт.
- И ему можно, - отвечает Юла.
- Хм, - Кэт говорит. - Я думаю. Почему не жениться? Я думаю, тут многие девушки опасаются, как бы Джула не окрутили. Ничего, пусть не волнуются.
- Будет тебе! - говорит ей Кора. Повозка затарахтела. - Бедный парень, - говорит Кора.
Дождь будет ночью. Как пить дать. Повозка тарахтит - большая сушь. Но это пройдет у ней. Пройдет.
- Должна была взять пироги, раз условились, - говорит Кэт.
АНС
Черт бы взял эту дорогу. Да еще дождь собирается. Прямо вижу его отсюда, вижу, встает позади них стеной, встает между ними и моим твердым обещанием. Делаю, что могу - когда могу решиться, но черт бы взял этих ребят.
Под самой дверью пролегла, по ней несчастья шляются, и всякое непременно к нам завернет. Стали ее к нам вести, я сказал Адди: не годится жить на дороге, - а у женщины известно какой ответ: "Так поднимайся, переезжай". Говорю ей: не годится это, потому что Господь сделал дороги для передвижения, почему и положил их лежмя на землю. Что двигаться должно, то Он сделал вдлинь - ту же дорогу, или телегу, или лошадь, а что на месте быть должно, то Он сделал торчмя - к примеру, дерево или человека. Не судил Он человеку на дороге жить. - Ведь что чего раньше, я говорю, дорога или дом? Ты видала ли когда, чтобы Он проложил дорогу возле дома? Никогда не видала, говорю, потому что человек до тех пор не успокоится, пока не поставит дом в таком месте, чтобы из каждой проезжей телеги могли плюнуть ему в дверь, чтобы людям не сиделось, сняться с места хотелось, переехать, - а Он их сделал для того, чтобы места держались, как дерево или кукуруза. Если бы Он хотел, чтоб человек всегда передвигался и кочевал, разве не положил бы его вдлинь, на брюхо, как змею? Надо думать, положил бы.
Так провели, чтобы несчастье бродячее мимо не прошло, в мою дверь заглянуло, да еще придавили налогом. Деньги плати за то, чтобы Кеш забрал себе в голову плотничать - а если бы не провели дорогу, он бы плотничать не надумал; чтобы с церквей падал и полгода рукой шевельнуть не мог, а мы с Адди за него отдувались - да стругай ты дома сколько влезет, коли так надо.
И с Дарлом тоже. Опять его уговаривают. Я работы не боюсь: и себя кормил, и семью, и крыша над головой была; но ведь работника хотят отнять потому только, что в чужие дела не лезет, что глаза земли полны все время. Я им говорю: сначала он был ничего, а глаза полны земли, так ведь и земля тогда на месте стояла; а вот когда дорога подошла и землю продоль повернула, а глаза все равно полны земли, они и начали мне грозить, что заберут, по закону отнимут работника.
И еще деньги плати за это. Она здоровая и крепкая была, поискать такую, - да все эта дорога. Прилегла только, на своей постели отдохнуть, ничего ни от кого не просит.
- Захворала, Адди? - я спросил.
- Не захворала, - говорит.
- Полежи, отдохни. Я знаю, что не захворала. Устала просто. Полежи, отдохни.
- Не захворала, - говорит. - Я встану.
- Лежи себе, - я говорю, - отдыхай. Устала просто. Завтра встанешь.
И лежала себе, здоровая и крепкая, поискать такую, да все эта дорога.
- Я тебя не вызывал, - говорю. - Будь свидетелем, что я тебя не вызывал.
- Не вызывал, - говорит Пибоди. - Подтверждаю. Где она?
- Она прилегла, - я говорю. - Приустала она, но…
- Анс, поди отсюда, - он сказал. - Посиди-ка на веранде.
А теперь деньги плати за это, когда во рту ни одного зуба, а еще поднакопить думал, чтобы зубы вставить, чтобы хлеб Господень жевать по-людски, и она здоровая и крепкая - поискать такую - до самого последнего дня. За то плати, что три доллара тебе понадобились. За то плати, что ребятам теперь за ними ехать надо. И прямо вижу, как дождь стеной встает между нами, как прет к нам по этой дороге, словно дурной человек, словно не было на земле другого дома, куда ему пролиться.
Слышал я, как люди проклинали свою долю, - и не зря проклинали, потому что грешные были люди. А я не скажу, что наказан, потому что зла не делал и наказывать меня не за что. Я человек не религиозный. Но душа моя покойна; это я знаю. Всякое делал; но не лучше и не хуже тех, что притворяются праведниками, и знаю, Старый Хозяин порадеет обо мне, как о той малой птице, которая падает. А все-таки тяжело, что человек в нужде терпит столько уязвлений от дороги.
Из-за дома выходит Вардаман, перепачкался как свинья, с ног до головы в крови, а рыба там небось топором раскромсана, а то и просто брошена на землю, чтобы собаки сожрали. Да и ждать ли от мальца другого, чем от его взрослых братьев? Подходит молча, глядит на дом и садится на ступеньку.
- Ух, - говорит, - до чего устал.
- Поди руки вымой, - я говорю.
Адди ли не старалась правильно их воспитать, и больших и маленьких? Этого у ней не отнимешь.
- Кишок и кровищи в ней, что в свинье, - он говорит. - А у меня что-то душа ни к чему не лежит, да еще эта погода давит. - Пап, - он говорит, - мама еще хуже расхворалась?
- Поди руки вымой, - говорю я. Но и приказываю-то словно без души.