- Бедность не дает права докучать людям, - сухо заметил он. - Пусть трудится…
Вдруг он вскочил, как внезапно разбуженный от сна. Потом сел на кушетку, потер лоб и внимательно посмотрел в лицо дочери.
Выражение ее глаз было серьезно, как у взрослой, она глядела на отца так, словно хотела задать очень важный для нее вопрос.
- Ну, чего тебе? - спросил он.
- Мы хотели писать письмо бабушке…
Отец недовольно махнул рукой.
- Ступай, - сказал он. - Ты не будешь писать бабушке…
И, чувствуя, что ему стыдно смотреть дочери в глаза, отвернулся. Удивительное дело! До сих пор ему ни разу не приходило в голову, что его дети когда-нибудь перестанут быть детьми и будут судить своего отца.
К мучениям, отнимавшим у него покой в последние дни, прибавилось новое: что-то думает о нем Анелька? Он вдруг понял, что у нее есть свои мысли. Мнение жены его не беспокоило, он привык ее обманывать и приучил к пассивной покорности. Но сегодня неожиданно выступило на сцену новое существо, любимое им и любящее, чей светлый и наивный ум бессознательно домогался ответа: почему отец руководствуется в жизни столь различными принципами? Почему сам просит помощи, но не желает помогать другим? Почему он рекомендует бедным трудиться, а сам бездельничает?..
В своих предположениях он зашел, пожалуй, слишком далеко. Анелька не понимала еще, что такое принципы, и не осуждала отца за противоречивость поступков. Она только почувствовала, что отец надевает попеременно две маски и прячет за ними свое настоящее лицо. Тот отец, которого она знала с младенчества и почти до нынешнего дня, это одна маска. Другую маску она увидела сегодня, и тут у нее открылись глаза.
Но где же настоящий отец? Кто он? Тот, кто любит свою тетку-председательшу, или тот, который гонит из дому бедную родственницу? Тот, кто презирает людей, которые не в состоянии заплатить двадцать грошей за бричку, или тот, кто весело и беспечно делает большие долги? Тот, кто сердится на Гайду за потраву, или тот, у кого слуги, волы и земля голодают? Тот, кто целует мать и в то же время позволяет Шмулю в своем присутствии говорить о ее смерти?..
Который же из двух ее отец, любящий ее и Юзека? Тот, кто ежедневно тратит по полтиннику на сигары для себя и никогда не имеет денег на лекарство для матери?
И, наконец, кто эта пани Вейс, которая как-то связана с ее отцом?
Приезд бедной родственницы и проект письма к бабушке оказались подлинным несчастьем для пана Яна. Эти события отворили в душе его дочери дверцу, в которую леденящим вихрем ворвались тяжкие сомнения. Анелька понимала всех домочадцев: и ученую гувернантку, и больную мать, и коварную Кивальскую, и верного Каруся. Только отца она перестала понимать. Он раздваивался у нее в глазах, и она никак не могла разглядеть его истинный облик.
Тетка Анна тем временем успела возобновить знакомство с панной Валентиной и, позабыв о холодном приеме в доме родственников (ей не могло прийти в голову, что ее приезд будет иметь влияние на исход переговоров с мужиками), весело болтала. Уныние и злопамятность не были свойственны ее натуре.
- Ох, моя милая, - говорила она, - нужно верить в предзнаменования… У меня, к примеру, на одной неделе два предзнаменования было. Один раз снилось мне, будто вся я, извините, завшивела. Ого, думаю, значит, настал в моей жизни решительный час. Хотя, признаться, в сны я не верю. Вши означают удачу. А ведь я всегда только о том и молила бога, чтобы он послал мне на старости лет место экономки у какого-нибудь почтенного ксендза. Поэтому я вмиг догадалась, что на днях непременно выйдет мне такое место. И знаете, пани, я даже рассказала обо всем пану Сатурнину и принялась искать покупателей на мою швейную машину, стол, утюг и остальную рухлядь.
- А не приснилось ли вам заодно, что это место достанется другой? - с иронической улыбкой спросила гувернантка.
- Дайте докончить… Так вот, значит, сказала я пану Сатурнину, что не сегодня-завтра уезжаю, потому что снился мне сон, а он - вроде вас, тоже капельку маловер, поднял меня на смех: "Сон может обмануть, не погадать ли вам для верности?" А я ему на это: "Смейтесь, смейтесь, а я и вправду погадаю…" И попросила одну старушку: она три раза подряд карты раскладывала, и выходило все одно: благоприятное известие от блондина и опасаться брюнетки…
- Блондин-то кто же?
- Да почтенный ксендз - седой как лунь…
- А брюнетка? - приставала панна Валентина, не переставая смеяться.
- Понятно, ваша негодная ключница, - ответила тетка.
- Она?.. Брюнетка?.. Да она скорее шатенка!
Тетка покачала головой.
- Ой-ой! Вы с паном Сатурниным - два сапога пара, словно друг для дружки созданы!
- Как он поживает? - спросила гувернантка, краснея.
- Здоров, и живется ему недурно. Все вас вспоминает.
- Он?.. Меня?.. - воскликнула панна Валентина, пожимая плечами.
Тетушка понизила голос:
- Э, не будьте такой разборчивой! Он молод, хорош собой, получает уже четыреста рублей жалованья… А как его все уважают! Ведь он просто гений! Умен, как философ, и к тому же танцует прекрасно… Раз, когда я с ним танцевала вальс…
- Вы еще до сих пор танцуете?
- Я? - спросила тетка, тыча себя пальцем в грудь. - Да мне еще сорока нет, меня не годы состарили, а работа. Вот пожить бы у какого-нибудь почтенного ксендза…
- Что, пан Сатурнин по-прежнему много читает? - перебила ее гувернантка.
- Целыми возами книги глотает, верите ли, панн! Он частенько заходит ко мне попить чайку и почитать вслух, а как он читает, с каким выражением, без запиночки! Я ему часто говорю: "Вы бы отдохнули, - ведь уже хрипите!" А он: "Рад бы, но (и тут он всегда громко вздыхает)… но некому теперь заменить меня, нет панны Валентины…"
- Ах, перестаньте! Я терпеть не могу комплиментов, к тому же сочиненных тут же на месте! - возмутилась гувернантка.
Тетка обиженно посмотрела на нее.
- Честное слово, - она ударила себя в грудь, - я ничего не сочиняю! Он всякий раз, как встретит меня, спрашивает про вас…
- Он, должно быть, забыл, что я вовсе не красавица…
- А на что вам красота?.. Он преклоняется перед вашим умом! Послушайте, что я вам еще скажу: раз, когда он мне уж очень надоел своими воспоминаниями, я сказала ему прямо: "Женились бы вы на ней, и делу конец, а то все уши нам прожужжали пустыми разговорами". А он в ответ: "Да разве она пойдет за меня?" И лицо у него сделалось такое жалостное, верите ли, пани, что я чуть не расплакалась. Тут меня словно осенило: глянула я ему в глаза, вот как вам сейчас, похлопала по плечу и говорю: "Дорогой мой, хоть вы и не верите в предчувствия, но помяните мои слова: я еще дождусь места у какого-нибудь почтенного ксендза, а вы с ней поженитесь…" Так ему и сказала, моя милая…
- А он что? - спросила панна Валентина.
- Он?.. У него лицо было точь-в-точь, как у вас сейчас…
Панна Валентина вскочила из-за стола.
- Я вижу, вы только о том и думаете, как бы устроиться к ксендзу да людей сватать…
Тетка обняла гувернантку и спросила, заглядывая в ее потупленные глаза:
- А разве я плохо сватаю?.. Разве у меня не легкая рука?.. Плутовка вы, панна Валентина!
В этот момент тетке сообщили, что лошади поданы и вещи ее уже увязаны.
- А где господа? - спросила она. - Мне хотелось бы увидеться с ними и поблагодарить…
- Ясновельможный пан спит, а пани нездорова, - ответил лакей.
Такое пренебрежение глубоко огорчило бедную родственницу. У нее задрожали губы.
- Нечего сказать, хорошо вас родня принимает… - заметила панна Валентина.
- Э, я на них не в обиде! Они господа, а я простая швея. Сами теперь расстроены своими делами, нет у них ни времени, ни средств помогать другим, не до того им!
Она поцеловала красную как кумач панну Валентину и, пройдя через заднее крыльцо во двор, направилась к телеге.
Вдруг навстречу ей из-за угла выскочила Анелька и, схватив ее руку, горячо поцеловала, шепча:
- Я всегда буду вас любить, тетя!..
Та от неожиданности залилась слезами.
- Благослови тебя бог, деточка! - проговорила она. - Ты истинный ангел!..
Но девочка уже убежала, боясь, как бы ее не увидели.
В тот вечер панна Валентина накрошила воробьям двойную порцию хлеба. Убедившись, что поблизости никого нет, она оперлась на подоконник и запела, фальшивя:
Расскажите вы ей, цветы мои,
Как от любви я страдаю…
Относилось ли это к той, которая сватала ученую деву пану Сатурнину? Это так и осталось неизвестным.
Пение, напоминавшее скорее кашель, чем излияния влюбленной души, поразительно не гармонировало с настроением окружающих. Хозяин дома, прежде такой веселый, был печален; самая жизнерадостная из домочадцев, Анелька, тоже грустила: зато та, чьи уста до сих пор раскрывались лишь для резких замечаний да наставлений, пела. Из этого видно, что в мире радость никогда не умирает. Погаснув в одном сердце, она вспыхивает в другом.