- Я так не говорю, но по всему Цыклер на тебя виды имел, думал, сразу после убийства царя ты подымешь стрельцов.
- Прости, государь, но я на службе у тебя, не у Цыклера. И, кажись, служил исправно, - отвечал, бледнея, Шереметев, и уж не от страха, от возмущения. - Вон по Днепру с ходу два города взял, и, между прочим, с нерегулярным войском.
В последних словах боярина невольно царь упрек уловил: мол, ты-то с регулярным войском дважды на Азов ходил и кое-как управился .
Но Петр на правду не обидчив был, засмеялся даже:
- Уел ты меня, Борис Петрович. Уел. А что касается взятия Казыкерменя и Тагана, так за это тебе и Мазепе от меня большое спасибо. Молодцы, ничего не скажешь!
И сразу как-то помягчел Петр, в глазах потеплело.
- Как устроился-то после Белгорода?
- Спасибо, государь, снял двор у жениной родни. Все есть: поварня, мыльня, конюшни.
- Надо свой дом на Москве покупать.
- Надо, конечно, но абы какой не хочется, а хорошие пока не продаются. Да и деньжат подкопить надо.
- А как жена?
- Скрипит пока моя Евдокия Алексеевна.
- Болеет, что ли?
- Не поймешь. Дохлый какой-то род у них, Чириковских, с червоточиной.
- Смотреть надо было, когда брал-то.
- Так ведь, государь, сам знаешь, как у нас женят. Родители вздумали, и все, нас, робят, и не спрашивают.
- Это верно. Меня тоже не спрашивали . Я ведь что тебя позвал-то, Борис Петрович. Ты ведь знаешь, что я с Великим посольством за границу еду .
- Знаю, государь.
- Хотели еще в феврале отчалить, а тут, вишь, заговор объявился. Пока розыск, пока суд, две недели потеряли. Ныне на десятое марта назначили. Я знаю, что окромя военного дела ты и в дипломатии дока.
- Какой там… - отмахнулся смущенно Шереметев.
- Нет, нет, не отвиливай. Ты ж в восемьдесят шестом с поляками переговоры вел.
- Князь Василий Васильевич Голицын , государь. А я так, сбоку припека.
- Знаю я. Но был же? И ты ж ездил за королевской подписью на договоре. Да?
- Мы с Чаадаевым Иван Ивановичем, государь.
- И подпись вырвали-таки у короля. А?
- Вырвали… - усмехнулся Шереметев приятному воспоминанию.
- Ну вот, а говоришь, не дипломат, не дока.
- Так ему уж некуда было деться, Яну-то Собескому . Его турки к стенке приперли, армию в пух и прах разнесли. Он во Львов припорол в отчаянии, а тут мы с договором. Плакал, подписывая-то.
- Что? Серьезно?
- Ну да. Уж очень ему не хотелось Киев нам уступать . Так и молвил: от сердца отрываю.
- А вы что ему?
- Ну что? Я одно молвил ему в утешение: мол, не даром берем, полтораста тысяч платим. И потом, христианам, мол, уступаете, ваше величество, не басурманам каким-то.
- М-да, жаль, помер старик… - вздохнул Петр. - Теперь в Польше бескоролевье, драчка грядет. Кого-то изберут ясновельможные?..
- Но у нас же Вечный мир с ними!
- Э-э… Борис Петрович, в Польше что есть вечное - так это смута. Явится какой француз - плевать ему на наш договор. А нам против султана союзники крайне нужны. Великое посольство наше будет таковых приискивать. А тебе вот что я хочу поручить, Борис Петрович. Мы поедем через Ригу, Пруссию на Голландские штаты . А тебе надлежит приватно ехать в Вену к императору , у него турки тоже костью в горле. Тебе разнюхать надо, тверды ли они в союзе против султана. Оттуда правься на Венецию для того же и далее на Мальту.
- На Мальту? А зачем?
- Мальтийский орден - это гроза на юге для султана. В прошлом веке сорокатысячная армию турок ничего не смогла сделать с орденом, где в крепости сидело около восьми тысяч всего. Турки за четыре месяца половину армии потеряли, так и отступили несолоно хлебавши. Если тебе удастся склонить орден к союзу с нами, это же будет великолепно. Туркам не до Азова станет. Тогда мы сможем и на Керчь замахнуться. И вообще, посмотри там устройство крепостей, зарисуй, если надо. В Венеции, говорят, строят галеры удачно, попробуй чертежи достать. Впрочем, я после Голландии хочу сам туда проехать, может, еще и встретимся. Ты везде почву взрыхлить должен, а я приеду посевом займусь…
- Когда прикажешь выезжать, государь?
- Не спеши. После нас, когда потеплеет, дороги обсохнут. А что, сына с нами не хотел бы послать, Борис Петрович, поучиться там?
- Поздно уж учиться-то Мишке-балбесу, уж двадцать пять стукнуло.
- Мне тоже двадцать пять, однако ж в ученики рвусь.
- Прости, государь, - смутился Шереметев нечаянной оговорке. - Но он под Азовом ранение получил, ты же знаешь. Еще лечится.
- Ну, это другое дело. И самое главное, Борис Петрович, ехать тебе надо инкогнито, можешь даже под другой фамилией.
- Так что? Значит, никаких грамот не будет?
- Письма от меня будут рекомендательные императору, Папе Римскому, дожу венецианскому , ну и великому магистру. Сейчас придет Нарышкин, составим. Но все ты в тайне должен держать, Борис Петрович. Зачем, для чего, ты один знать должен, а свите своей скажи, что едешь, мол, мир посмотреть.
- Охо-хо-хо, - поскреб Шереметев потылицу. - Путь, чай, не дешев будет, государь.
- Понял. Но много дать не могу. Со мной около двухсот человек едет. Беру казну не только для подарков, но и оружие закупать, мастеров нанимать, да и учеба, не думаю, что задарма будет. Дам тебе тысяч десять.
- Достанет ли? Круг-то эвон какой, за тридевять земель бежать.
- Своих добавишь, Борис Петрович, не жмись. А воротишься с успехом, составишь расходный лист, все до копейки получишь.
- А если без успеха ворочусь?
- Ты-то?.. - подмигнул весело царь. - В дипломатии преуспел, на поле ратном тож. И не думай о конфузии. Все получится. Ступай. Осьмого числа у Нарышкина письма возьмешь. Да не кажи никому их, акромя адресатов.
- Я все понял, государь.
Шереметев вышел на Постельное крыльцо и столкнулся с Нарышкиным - дядей Петра, спешившим на вызов царя. От него пахнуло на боярина крепким сивушным духом. Подумал с осуждением: "Этот сейчас напишет письма, как же!"
Направился к Спасским воротам, сердясь на Меншикова: "Явился со своей коляской, сюда довез. А назад?" Но тут от Ивановской площади, на которой толпились держальники боярские с выездами, раздался радостный крик:
- Борис Петрович! Бояри-ин!
Оглянулся Шереметев, а оттуда хлынью едет Алешка, рот до ушей и в поводу ведет заседланного хозяйского Воронка.
"Догадливый, чертушка!" - подумал удовлетворенно Борис Петрович про слугу, но вслух хвалить не стал. Принял повод, поймал ногой стремя, взлетел в седло почти по-молодому, подумал невольно: "Еще ничего. Могу".
Похлопал ласково Воронка по шее, молвил:
- Домой, дружок.
Конь всхрапнул, довольный хозяйским вниманием, и побежал к воротам, не подстегиваемый, не понукаемый. Ничего не скажешь, любили они друг друга - конь и боярин, любили и понимали.
Алешка ехал за хозяином, приотстав на корпус. Уже у дома Шереметев, полуоборотясь, сказал ему:
- Вели мыльню истопить пожарче, веников с квасом приготовь. Буду лечиться… государь велел.
Глава вторая
ПОД ЧУЖИМ ИМЕНЕМ
От веку не мазанные петли взвизгнули по-поросячьи, и захлопнулась дверь кутузки за спиной Бориса Петровича. Прогремел тяжелый наружный засов, прозвякали ключи, и все стихло. За толстой дверью темницы даже не услышались шаги уходившего тюремщика.
"Наверно, стоит прислушивается, гад", - подумал Шереметев. В ушах звенело, видимо от волнения, вызванного внезапным арестом.
"Вот и приехали", - кисло усмехнулся боярин, присаживаясь на край лавки, залосненной многими сидельцами, пребывавшими до него в этой вонючей темнице. Лавка, накрепко приделанная к стенке, видимо, служила арестантам ложем.
Через крохотное зарешеченное окно под самым потолком едва пробивался дневной свет, не освещавший даже столика, приделанного к стене под окном.
Потянулись долгие, тягостные часы заключения. Устав сидеть, Шереметев встал, решил походить по камере, но вскоре был вынужден отказаться от этой затеи - настолько была мала и тесна темница. Дородный боярин то и дело упирался в стену, ушиб коленку об лавку и решил опять сесть. Потом прилег. Было жестковато, непривычно, но для человека военного терпимо.
Борис Петрович, прикрыв глаза, думал: где же он дал осечку? Указ царя, напутствуя его, сообщал, что-де едет он "ради видения окрестных стран и государств и в них мореходных противу неприятелей Креста Святого военных поведений, которые обретаются во Италии даже до Рима и до Мальтийского острова, где пребывают славные в воинстве кавалеры".
Царь отбыл с Великим посольством 10 марта 1697 года, а вот Шереметев не спешил. Подгонять, поторапливать его было некому, поскольку его грядущая поездка держалась почти в тайне. Помимо царя знал о ней лишь хозяин Посольского приказа Лев Кириллович Нарышкин, изготовлявший вместе с Петром представительские грамоты. Именно он и спросил Шереметева:
- Ну и когда же, Борис Петрович?
- Как потеплеет, - отвечал боярин и добавлял со значением: - Как государь изволил приказать.
- Так ведь май уж на дворе. Куда тебе еще теплее?
- Собираюсь я, Лев Кириллович, собираюсь. Через недельку, може, и тронусь.