- Я и говорю: не знаешь, - сказал Антон.
Зашуршав сеном, он переменил положение и вдруг положил руку на ее плечо. Она испуганно-зябко вздрогнула, сделав слабую попытку отстраниться, но отстраниться было некуда.
- Не надо.
- Теплее будет. А то ты в моем кожушке, а мне...
- А тебе холодно?
- Ну так, знаешь... Не очень, но все-таки.
Она промолчала, и он удобнее обнял ее рукой за плечи. Его большое и сильное тело источало приятное для нее тепло, и она, притихнув, почти обмерла под его рукой.
- Экая ты малышка! - переходя на шепот, сказал он с заметными нотками нежности в его басовитом голосе. Ей вдруг стало смешно - никто не называл ее малышкой, - была она хотя и невысокого роста, но крепко сбитой, ловкой девчонкой.
- Я не малышка, - сказала она. - Я, знаешь, сильная.
- Да ну?
- В самом деле. Могу повалить. Даже такого, как ты.
- Как я?
- Ну.
Кажется, это было уже слишком, она шутливо преувеличивала, потому что чувствовала исходившую от него угрозу и неумело пыталась противостоять ей.
- Что, Дозорцев научил? - заинтересованно спросил он, - Самбо?
- Да, самбо.
- Гляди ты! Ну и разведчица!
- А что? Разве плохо?
- Нет, почему же? Еще бы оружие. Но оружия небось не дали?
- Разведчику необязательно оружие. Лучше хорошие документы.
- Это конечно.
- А у тебя есть документы? У меня какой-то аусвайс потрепанный. Как бы не влипнуть с ним.
- Потрепанный - это хорошо. Надежнее потрепанный.
- По аусвайсу я Аделаида, понял? - сообщила Зоська. - А тебя как по документу?
- А все так же: Антон Голубин.
- А разве не заменили? Полагается же заменить имя и фамилию.
- Зачем менять? У меня документ незаменимый, - он тихонько двинул бедром. - Револьвер системы "наган".
- Ой! - удивилась Зоська. - Как же это? А вдруг проверка?
- На случай проверки это понадежнее твоего аусвайса.
Унимая дрожь, Зоська настороженно примолкла - то, что у Антона оказалось оружие, ей не понравилось. Зачем оружие? Так бы они спокойно пробирались проселками, выдавая себя за селян из какой-нибудь дальней деревни, в случае задержки и обыска - в карманах ничего подозрительного, как и учил Дозорцев. А тут - наган! Как бы через этот наган не провалить задание и самим не погибнуть.
- А в штабе там знают, что ты с наганом?
- Я сам лучше знаю, с чем мне идти.
- Ой, я боюсь...
- А ты не бойся. Ты на меня положись. Уж мы как-нибудь, - проговорил он игриво и, сжав ее плечи, вдруг поцеловал возле губ.
- Ой! Ты что?
- Ничего, ничего... Знаешь, после той встречи утром я не мог себе места найти.
- Это почему? - в сладком предчувствии спросила Зоська.
- Потому. За тебя испугался.
- О, дурачок! Ну чего ты? - ласково сказала она, невольно прижимаясь в сене к его широкой груди. - Я уже не маленькая. Уже ходила в Михневичи. Помнишь, как там Стукачева повесили?
- Михневичи что? Михневичи тогда рядом были. А тут километров тридцать. По прямой если.
- Так ты за меня испугался? - переспросила она, блаженно улыбаясь в темноте. Это его признание показалось ей таким странным и таким сладостным, что она захотела снова услышать его.
- Ну. А ты это... Уже согрелась, - объявил он, все теснее обхватывая ее за плечи. Она чувствовала на своем лице его разгоряченное дыхание, сердце ее учащенно забилось, отходящими от стужи пальцами она молча вцепилась в его сильные руки. Но он с настойчивой силой все больше наваливался на нее, руки его скользнули под кожушком к ее бедрам, и она, испугавшись, вскрикнула:
- Ты что! А ну брось! И прочь руки, а то...
- Что?
- Кричать буду!
- Да?
- А ты думал?
- Ну что ж, - сказал он, подумав, и вдруг разнял у нее за спиной свои длинные руки. - Кричать не стоит. Спать будем.
Зоська промолчала, отходя от минутного возбуждения, удобнее закуталась в полу кожушка.
- Ты это не думай. Я не такая.
- Ладно, - сказал он устало. - Считай, я пошутил. Пошутить же можно?
- Пошутить можно. Но надо знать как.
- А ты, гляжу, злюка.
- Пусть злюка...
- Вот уж не думал.
- Может, пойдешь один? Пожалуйста! Плакать не стану.
- Пока погожу, - не сразу ответил он и умолк. Она тоже умолкла, почувствовав, что такой разговор - почти ссора, а ссориться с ним ей совсем не хотелось.
3
Закопавшись по плечи в сено и вдыхая его крепкий травяной аромат, Антон сделал вид, что засыпает. От Зоськи он слегка отстранился, оставляя ее в належенном им углублении. Конечно, вместе под кожушком было бы теплее обоим, но Антон не хотел лезть к ней. Еще подумает, что ему только это и надо, что за этим он и бежал следом, догоняя ее в ночи. Но для него вовсе не это было в ней главное, и не затем он догонял ее, едва не потеряв на болоте. Хотя, разумеется, он был мужчина, и она немало влекла его своей юной женственностью.
Теперь он не помнил даже, когда все началось. Возможно, с той вечеринки в Заглядках, когда он танцевал с нею "страдание", или скорее с того заполошного дня, когда отряд Кузнецова, оставив обжитой лагерь в Селицком лесу, поспешно перебазировался за болото. На новом месте их встретила промозглая глушь старого ельника. Уходя от преследования, они были голодны и устали как черти. После короткого отдыха командир взвода выделил троих партизан оборудовать отрядную кухню. Двое отправились на поиски чистой воды, а Антон принялся за устройство очага-топки, - под их закопченный таган надо было выкопать ямку. Он сразу с запалом взялся за дело, угрелся, вспотел и, подумав, что надо снять полушубок, увидел Зоську. Неслышно подойдя к нему сзади, та стояла и улыбалась.
- Что, помогать пришла? - спросил он, тоже улыбнувшись.
- Ну, такому помогать! Один справишься. Вон ручищи какие широкие, как лопаты, - засмеялась она, и он почему-то с неловкостью посмотрел на свои испачканные землей ладони.
- На пустой желудок любые руки ослабнут.
- Проголодался, бедненький. На вот тебе...
Зоська шагнула поближе и, протянув маленький белый кулачок, отсыпала ему полгорсти крупного сухого гороха.
- Подкрепляйся, завтрак не скоро.
И снова, как-то загадочно улыбнувшись, неторопливо пошла в ельник, где слышались голоса хлопцев, строивших буданы для жилья. Он посмотрел вслед ее маленькой ладной фигурке в сапожках, юбке и какой-то широкой, не по росту, куртке и подумал с завистью: "Славная девчонка!.."
Зоська ушла, похоже, тут же забыв о нем, сразу осажденная другими партизанами - молодыми и постарше, - всеми, кому хотелось обратить на себя минутное ее внимание, потрепаться, тем более что других женщин, кроме ворчливой пожилой Степаниды, в отряде уже не было. Антон не лез впереди других, хотя несколько раз ловил себя на том, что стал думать о ней снова.
Однако видел он ее по-прежнему редко. В октябре два взвода из отряда проводили операцию по поджогу Лукьяновского льнозавода и больше недели отсутствовали в лагере, а в ноябре, до Октябрьских праздников, он дважды с группой Момыкина ходил на шоссейку добывать боеприпасы и оружие. Возвращаясь со второго задания, группа попала в засаду, их обстреляли на деревенской околице, одного парня убили, а тяжело раненного Момыкина он нес на себе километров двенадцать до лагеря, где тот на следующее утро скончался. Хоронили погибших, настроение было паршивое, стало не до этой девчонки, обитавшей при кухне, а потом при штабе, где из нее стали готовить разведчицу. Однажды, правда, встретил на стежке, обменялись двумя-тремя фразами, и все.
Антон по натуре был не из слабонервных, выдержки у него хватало. Засады, бои и постоянные опасности закалили его, и он не припоминал случая, чтобы растерялся или хотя бы сильно испугался в минуту опасности. Даже на злосчастном том хуторе. Хотя кое-кто в отряде и не прочь был обвинить его в гибели командира отряда, но там он ни в чем не был виновен. Напротив, своей находчивостью он спас четверых, первым выпрыгнув из чердака и крикнув остальным: "Прыгайте!" Хата уже вовсю полыхала, занявшись с другого конца. Они, задыхаясь в дыму, кое-как отстреливались от наседавших с трех сторон полицаев, с четвертой ничего не было видно - туда валил дым. Кузнецов с ординарцем редко постреливали из подпола в избе, куда полицаи швыряли гранаты. Наверно, командир был ранен и не смог выскочить, а они, вчетвером, что могли сделать против трех десятков обнаглевших бобиков? Хорошо, дул сильный ветер, который низко стлал дым по огороду, это их и спасало.
Кузнецова Голубину было жалко до слез, это был смелый и толковый командир, Антон любил его, как только можно любить командира в армии. Отправляясь по делу, в разведку, на боевую операцию или гулянку, тот всегда брал с собой шестерых партизан, в числе которых с лета стал ездить Голубин. Теперь уже от этой шестерки, кажется, никого не осталось...