- А если жахнет такая орудия? - и тут же говоривший, чуть не падает от смеха, договорить застрявшую в горле фразу не может. Представил он, как всё это выглядеть будет. И другие казаки тоже всё это образно представили. А некоторые и на песок повалились от смеха:
- Огонь! Пли!
Христианин Баха
Все насмеялись вволю, и монах Баха тоже. Впервые его душа вырвалась на простор из клетки, где её с самого младенчества держали в монастыре. И его душе было очень и очень хорошо среди этих простых и добрых людей. И никак ей не хочется снова в опостылевшую клетку, а добра ей хочется, обыкновенного человеческого добра!
Крестятся гольды уже без всякого страха, смело окунаются в бочку с головой.
- За нашу новую веру и царя нашего Батюшку!
- Аминь! - и снова в бочку с головой ныряют.
Окружила вся семья своего Василия Ивановича. Не до Бахи им стало. Подошёл к Никодиму и побеждённый монах Баха.
- Крести и меня отец! Не хочу я больше людей убивать и от своей веры отрекаюсь. Всю жизнь свою пересмотрел я и только сейчас свет увидел. Нет мне дороги назад, и хочу я этот свет радости людям нести. Спасать их, а не губить, как делал я это раньше.
Не знает что делать Никодим, ведь перед ним сейчас его смертный враг. И не только его. Но грех отказать в помощи блуждающему во тьме путнику. И тяжкий грех оттолкнуть его, ведь он к свету стремится.
- Крестится раб Божий Баха! - и окунает его в бочку с водой. - Во имя Отца Господа Бога, сына его Иисуса Христа и Святого Духа! Аминь!
Хотел монах свой клинок в воды Амура выкинуть, но остановил его Никодим - не торопись. Мы воины Христовы, и оружие для нас свято, как и имя Господнее. Потому-то оно и висит у нас рядом с иконами. Этого почёта заслужить надо, порою и всей казачьей жизни всё это стоило.
Оно может не только убивать, но и защищать. Поэтому направь его на хорошие дела! Оружием грех большой раскидываться. Казаки так не делают. Потому что оно нами в бою достаётся, и потом и кровью нашей омыто.
Освятил клинок Отец Никодим и подаёт его Бахе.
- Теперь ты носишь новое имя - Иван Чёрный, самый, что ни на есть русский казак. Выбирай дорогу себе сам, теперь ты свободен, как и все казаки. И пусть ты чёрен, как головёшка. Ты такой же, как и все мы - по духу нашему. Цвет кожи для нас казаков роли не играет. Всех нас вольный дух казачества объединяет.
Но тут Покто снова заговорил, обращаясь к уже бывшему монаху. Не захотел Покто нового имени принять при крещении, сказал, что быть Покто ему удобней. И от своего геройского имени он никогда не откажется. Его никто и не заставлял это делать. Покто, так Покто!
- Я назвал тебя росомахой, и не жалею об этом! Но ты сейчас другим стал. Я по твоему лицу вижу, что ты правду говоришь, сейчас ты на хорошую тропу вышел. А раньше я хотел посадить тебя в лодку, как у нас гольдов с плохими людьми делается.
Вывезти тебя на середину Амура, там, где река Сунгари свои воды с Амуром мешает, там у них битва не на шутку идёт. И оставить тебя там одного и без весел. В этом кромешном аду на суд этих двух страшных стихий. Их ты никак не купишь, у них своя, правда - неподкупная человеком. И ты должен предстать пред ними во всём своём ничтожестве. И если выживешь ты, то ты имеешь право жить дальше. А если? - Не договорил Покто свою речь, но все его поняли. - Конечно, там была смерть. Но сейчас ты имеешь право жить, как и все мы здесь стоящие. Живи Баха, то есть Иван Чёрный! Живи среди нас и приноси людям радость.
- Спасибо! - поблагодарил всех новоиспечённый Иван. - Но я всё же рад буду проверить себя, и правильность своего выбранного решения. Пусть стихия меня осудит, честнее такого суда нет на всём белом свете. Если выживу я в той стихии, то прав я был в своём выборе своей новой дороге. А если нет, то всё равно я умру с Божьим именем на устах. Я своего решения не меню.
Посмотрел, он грустно на окруживших его людей, и добавил.
- Все видят, как красив лотос, он также и умирает красивым, и все любуются им. Но никто не знает, как он при этом несчастен.
Непонятная нам жизнь! И многого мы не замечаем! Но всё это до поры, до времени - обязательно, как рассвет наступит прозрение.
Никто из казаков, толком ничего не понял, только казачки украдкой прислонили кончики своих платков к глазам. Их сердце, никогда не обманывало - и тут быть беде! Где-то рядом она!
А бывший монах обратился к отцу Никодиму.
- Можно, Отец Никодим, если я жив останусь, тебя старшим братом звать? Клянусь, что твоего имени я никогда не опозорю.
- Ну, если не опозоришь, то сочту это за честь. Во славу доброго дела я разрешаю тебе это сделать. Твори добро везде, где ты будешь. Аминь! И моим добрым именем - твори! Пусть поможет оно тебе в трудную минуту.
Перекрестил казачий священник своего названного брата тяжёлым медным крестом, дал его поцеловать. И напутствовал своего нового брата:
- С Богом!
Пошёл Иван Черный к оморочке, что у берега стояла. Столкнул её на воду, и с силой погнал её к середине Амура, на стрежень двух течений, на встречу со своим судом. Он имел на то право, иначе и жить ему не стоило.
На середине Амура он что-то крикнул своё, сердечное и гортанное, но до жути щемящее душу на только ему одному известном наречии. И с силой швырнул теперь уже не нужное весло за борт своей тонкой и утлой лодочки.
Может, и он вспомнил маму свою, которую никогда в своей жизни не видел. И спросил её, для чего она родила его, такого несчастного, и никому не угодного. И тем ещё раз бросил вызов своей судьбе. Снова пошёл ей наперекор, как и тогда при своём рождении.
А затем смирился Иван, осенил себя крестным знаменем и сел на дно лодки. Теперь он был готов ко всему. Глаза его от усталости прикрылись, и он как бы отрешился от всего происходящего с ним.
Он очень устал, и сразу почувствовал это. Пусть вершится грозный суд, он ему никак не препятствует, ни одним своим движением. И даже ходом мыслей своих.
Унесло ныряющую в яростных волнах лодку за поворот реки, но никто из казаков не тронулся с места. Все были заинтригованы происходящим зрелищем. И никто не посмел препятствовать решению Бахи, ведь, прежде всего, он сам себе судья, и вину свою в полной мере только он сам знает.
Но всё равно суд не оставил никого равнодушным, и русские, и гольды, все жалели монаха. Многие женщины уже открыто плакали, и не скрывали своих слёз.
Мужики крестились, и было отчётливо слышно, как кто-то вслух сказал:
- Не приведи Господь, хоть раз такую проверку испытать на себе. Душа в пятки уходит!
Отец Никодим, осенил крестным знаменем, уже пустую реку.
- Держись мой брат, ты на верной дороге, выживи!
Прошло время, и среди гольдов стали проскальзывать слухи, что монаха видели где-то в низовьях Амура. Живёт он среди местных народов и крестит всех желающих необычным каменным крестом, явно собственного изготовления. Когда ему указывали на то, что крест грубо огранён и неудобен в руке то он отвечал всем желающим:
- Мне есть что помнить всю свою оставшуюся жизнь, и есть, о чем ни на минуту я не могу забыть - грешен я, хотя и прощён Богом! И когда я беру в руку свою этот неотесанный крест, то себя я всегда осуждаю, а к людям отношусь с наибольшим уважением. Потому, что через свою боль я к ним уважение питаю! И сам, до крови проникаюсь благодарностью к милости Божьей. О чём и говорю людям! И они явно видят это единение духа.
И раны мои на руке сразу же заживают, без всякого следа исчезают. И люди восхищаются силой великой Всевышнего, - не это ли счастье!
Качает головой отец Никодим:
- Да-а-а! Дела! Ну и братец у меня объявился. Однако силён бродяга, силён духом своим!
Через десять лет в казачью станицу, в сопровождении гольдов, приходит смуглый, что головёшка, мальчик лет девяти, и ищет он отца Никодима. В руках у мальчишки тяжелый и неотёсанный каменный крест.
- Тебе это!
Что-то знакомое уже промелькнуло в лице мальчугана. И как молнией, ударило батюшку озарение - да это же глаза Бахи! И крест по описаниям тот, про который гольды слагали легенды. От природы его рождение.
Так оно и было на самом деле. И мальчик был сыном Бахи, и крест его.
Жив, остался бывший монах, и со своими проповедями кочевал он от одного стойбища к другому. Везде его принимали с уважением, и слушали очень внимательно. Его душевное обращение к народу сразу же покоряло даже, казалось бы, каменные сердца. Не гнушался он никакой работы и делал её с великой радостью, и скоро стал везде своим человеком. Одна у него была странность - при нём всегда был свёрток, и тот всегда, как и крест, следовал за своим хозяином. Когда его спрашивали, что там, то он ничего не скрывал, рассказывал им. И если очень просили люди, то мог и показать клинок очень тонкой работы. Тогда возглас восхищения вырывался из уст аборигенов Амура:
- О-о-о!
Клинок, такой замечательной работы и качества стали, редко приходилось им видеть, а тем более держать в своих руках. А охотники знали настоящую цену оружию.
И когда его спрашивали, почему он таскает его в свёртке, то тот отвечал, что не пришло ещё время его доставать оттуда! И что сам он считает себя казаком, и если надо будет, то всегда готов применить этот клинок в бою. За веру свою! Но тренировкам батюшка уделял необходимое время, используя при этом не клинок, а тяжелую дубинку. Зачем?
Местные народы никогда и ни с кем не воевали, и дальше его уже ни о чём не спрашивали. Табу! Хотя и так всё было ясно, что-то не договаривал батюшка.