- Разумеется, всех интересует сейчас одно - будет в ближайшее время война с Германией или не будет войны? - Этот вопрос Петр Петрович Лапицкий как бы задал самому себе и одновременно сидящим в зале. И тут же ответил: - Трудитесь спокойно, войны не будет. Выращивайте урожаи, косите, жните, молотите. И не думайте о войне. У нас могучая Красная Армия, силу ее ударов изведали империалисты. Потому даже такая агрессивная держава, как Германия, предложила нам договор о ненападении и мире - и мы его подписали…
Лектор кончил говорить, потер, как от холода, рука об руку и сел.
Иван Дорошка, поднявшись из-за стола, спросил, будут ли вопросы. Вопросов никаких не было - всем стало ясно как божий день, что зря волновались, зря верили разным слухам: войны не будет и быть не может.
Когда расходились, спешили на свежий воздух, кто-то - не Юлик ли Безмен - даже шутил:
- Тетка Авдуля, снимай с чердака соль! А то как ухнет соль да на любимый на мозоль!
Лектор усмехнулся: того, о чем просили его в райкоме, он, кажется, достиг - успокоил, обнадежил людей…
… Из клуба Дорошка с Лапицким вышли вместе. Спешить было некуда - до отхода поезда, на котором лектор собирался возвращаться в Ельники, оставалось еще часа четыре.
- Может, ко мне зайдем, поужинаем, - предложил Иван.
- А почему бы и нет, можно, - легко и сразу согласился лектор.
Жил Иван Дорошка в поселке, совсем близко от Гудова. Не в собственной хате жил. Когда-то принадлежала она великолесскому кулаку-хуторянину Язэпу Медведю, которого в годы коллективизации раскулачили и выслали. Одной семье жилось бы здесь слишком роскошно, поэтому хату перегородили надвое, сделали двое дверей, два входа. В одной, большей половине, что от улицы, поселился он, Иван Дорошка, председатель сельсовета, во второй, поменьше, - Андрей Макарович Сущеня, директор школы.
Вести лектора по деревне, по песку-сыпуну, Иван не хотел, предложил пойти огородами, тропинкой.
- Ближе, да и дорога получше, - сказал Иван.
- Веди как знаешь, - махнул тот рукой.
Они пересекли напрямик песчаную, в глубоких колеях улицу, выбрались на тропинку, вившуюся по сочной зелени в конце огородов. Здесь идти рядом было неудобно, и потому Иван, как хозяин, зашагал впереди, а за ним медленно, с тяжелым сопением топал сапогами, то и дело спотыкаясь, лектор. Шли молча, будто и говорить было не о чем - все ясно без слав.
- Ну как, убедил я ваших? - спросил вдруг у Ивана Лапицкий.
- Думаю, да, убедили, - не останавливаясь, ответил Иван.
- А вас? - перешел на "вы" и Лапицкий.
- Меня… - Иван покрутил головой, задумался: "Говорить правду или не говорить?" Все же признался искренне: - Меня не очень…
- Почему не очень?
- Потому что я несколько больше знаю, чем иные тут у нас. Столкнемся мы с фашизмом, не можем не столкнуться, - останавливаясь, прошептал прямо в лицо Лапицкому Иван.
- Вы так считаете? - как будто не поверил, тоже остановился Лапицкий.
- Да, я так считаю, так думаю - война неизбежна, - твердо, уверенно произнес Дорошка.
- Рискованно так считать и думать, - близоруко посмотрел сквозь очки на Дорошку Лапицкий. - Вам-то хоть известно об этом? А тем более - говорить почти незнакомому человеку.
- Нас здесь всего двое. К тому же… - Дорошка не договорил.
- Что "к тому же"?
- К тому же, я чувствую, вы тоже так считаете, это и ваше мнение. Единственно, чего ни я, ни вы, должно быть, не знаете, - когда это столкновение произойдет, когда война с фашистами начнется. Аппетит приходит во время еды - Гитлер не удовольствуется тем, что уже захватил, поведет своих головорезов на нас, на Советский Союз.
- Хм, - ухмыльнулся, отчего лицо его стало совсем круглым, Лапицкий. - У меня друг один был, Тодор Прокофьевич Нестерович. По профессии врач. Так вот, в ту больницу, где он работал, немца раненого привезли. Перебежчика. И этот немец-перебежчик просил, настаивал, чтобы ему дали возможность как можно быстрее встретиться с кем-либо из командования нашей армии, он, мол, располагает сведениями большой секретности и государственной важности. Не знаю, как и что там дальше было, но тот немец признался Тодору Прокофьевичу, ради чего он оставил фашистскую армию, перебежал к нам, - он хотел предупредить, что Гитлер готовится напасть на Советский Союз. Даже месяц и день назвал, когда это произойдет.
- И можно верить этому немцу? - спросил с сомнением Дорошка.
- Хм, - снова ухмыльнулся, на этот раз строго и скупо, Лапицкий, - Поживем - увидим. Но к войне надо готовиться.
- А мы разве не готовы? Армия, во всяком случае?
- Дальше в лес - больше дров. Вам не кажется, что мы говорим не о том, о чем следовало бы? На вашем месте я бы спросил: "Почему вы о своем друге, враче, говорите в прошедшем времени: был?"
- А в самом деле, - подхватил Дорошка, - почему?
- Потому что друга этого… скажем мягко - изолировали.
- Что значит - изолировали? - не совсем понял Лапицкого Дорошка. - Посадили? За что?
- Видите ли, я не могу с уверенностью ответить - за что… В больнице, где работал мой друг, произошла неприятность. Исчезло, как в воду кануло, несколько бутылей спирта, какие-то дорогостоящие лекарства. Виноват ли в этом Тодор Прокофьевич? Вряд ли. Но случай удобный, чтобы его "изолировать". Наверное, чтобы он никому не рассказывал о том, что услышал от перебежчика-немца. Теперь вам, я полагаю, понятно, чем пахнет то, о чем мы говорим?
- Я надеюсь на вашу порядочность, - зябко повел плечами Дорошка.
- А я - на вашу…
Помолчали. Почему-то и Иван Дорошка, и Лапицкий почти одновременно подняли головы и посмотрели на западный склон неба - возможно, потому, что там, совсем низко, - кажется, кочергою можно достать - висел огромный огненно-красный диск солнца, как будто, перед тем как упасть, скрыться за лесом, что-то высматривал, прощался не на одну ночь, а навсегда с такою милой, доброй, ласковой землей. А может, потому, что там, в той стороне, была отравленная фашистской пропагандой Германия, была граница, через которую проник немец-перебежчик…
- Не рассказывал бы вам про Нестеровича, - первым нарушил молчание Лапицкий, - если б сегодня не увидел его жены.
- Где вы ее увидели? - как от электрического тока, вздрогнул Дорошка.
- У вас в деревне.
- В Великом Лесе? - не поверил Дорошка. - Насколько я знаю, у нас нет такой, не проживает.
- Вера Семеновна Рученко, - едва слышно прошептал Лапицкий. - У нее девичья фамилия.
- Вера Семеновна Рученко?.. - смотрел прямо в глаза Лапицкому Иван Дорошка, как бы еще не осознавая услышанного.
- Да, Вера Семеновна… Скажите, кем она работает?
- Учительницей, преподает математику.
- В сельсовет вам что-нибудь о ней сообщали?
- Пока нет.
- Прошу вас, даже если что-нибудь сообщат, обойдитесь с нею по-человечески. Поверьте мне, старому партийцу, что ни ее муж, ни тем более она ни в чем не виноваты. Просто стечение обстоятельств. Эта пропажа в больнице… И тот немец-перебежчик… А она, Вера Семеновна… во власти каких-то страхов. Болезненных страхов. Я так и не осмелился подойти к ней, заговорить. Еще подумает бог весть что. При случае передайте ей: Тодор Прокофьевич в Минске… Идет следствие… Делается все возможное, чтобы он получил свободу, возвратился к семье, к своей работе в больнице.
Еще немного помолчали.
- Ну что, может, пойдем? - тоном вопроса предложил Лапицкий.
- Да-да, пойдем, - спохватился Дорошка и первым зашагал по тропинке, черневшей в зелени огородов.
… Ужинали молча, каждый думал о своем. Ели рассыпчатую, дымящуюся картошку с простоквашей, пили грушевый взвар. Иванова жена, Катерина Антоновна, привычная к тому, что у них часто обедают и ужинают незнакомые люди, поставив на стол еду, удалилась в боковую комнатушку - укладывала спать детей, проверяла тетради.
После ужина Иван по-прежнему молча проводил Петра Петровича Лапицкого до самого леса. На прощание Петр Петрович пожал Ивану руку, сказал:
- Надеюсь на вас. Мы говорили о таком, о чем не с каждым можно говорить. Вы, я думаю, понимаете меня. И советую вам… В другой раз быть осторожнее, не откровенничать с первым встречным… Люди… Они разные бывают.
- Будем верить в лучшее, в хороших людей, - кивнул по привычке несколько раз подряд Дорошка. - Как у нас тут говорят: вол не затопчет, свинья не съест.
- Извечный народный оптимизм. Он для нас иногда пагубен. Но и спасителен. Да-да, спасителен…
Еще раз обменялись рукопожатием - и расстались. Петр Петрович направился к поезду, в Гудов, а Иван Дорошка неторопливо побрел домой.
XIII
- Ты это куда? - задержал отец Костика, когда тот, позавтракав наскоро, второпях, вылез из-за стола и взялся за дверную ручку.
- В Гудов, - испуганно обернулся Костик.
- Чего это в Гудов? Что тебе там понадобилось?
- На завод иду.
- На завод? - глянул исподлобья отец.
- Ага, на завод. На работу наниматься.
- Что, Иваном захотел стать?
- Не Иваном, а самим собою.
Отец пожевал губами, хотел еще что-то сказать, да так и не сказал - взял из-под лавы топор и, оттеснив от двери Костика, первым вышел на подворье: не дрова ли колоть…
За ним медленно, все еще с опаской, с настороженностью двинулся и Костик. Выйдя из сеней, постоял в ожидании: может, еще что скажет, спросит отец? Потом пулей вылетел на улицу…