- Девочка должна появляться на людях, - заявила Брурия. - За ней нужен уход, она должна выходить из дома, навещать родственников, разговаривать своим нежным голосом с близкими, снова ходить к ручью в сопровождении родных, она должна приходить и уходить! Как это можно, чтобы она сидела взаперти и никто ее не видел!
- Я все понимаю, Брурия, - угрюмо сказал рабби. - И знаю, что вы ее родственники.
- Сколько еще свидетелей нужно? - спросил Клеопа. - Девочка ничего не сделала. С ней ничего не случилось, за исключением того, что кто-то пытался причинить ей вред, но этот кто-то был остановлен.
- Все свидетели - женщины и дети, - возразил рабби.
- Нет, не все! - возмутился Иаков. - Мы с братом видели все это. Мой брат…
Он умолк, глядя на меня.
Я смотрел ему в глаза. Мне не было нужды говорить что-либо. Он все понял.
- Нет, скажи, что собирался, - настаивала Брурия, переводя взгляд с меня на Иакова и на рабби. - Скажи это вслух.
- Иешуа, - сказал рабби, - если бы только ты не подошел к девушке и не обнял ее…
- Господи помилуй, рабби! - воскликнул Иаков. - Он сделал то, что было естественно. Он проявил сострадание.
Моя мать покачала головой.
- Мы же одна семья, - прошептала она.
- Я знаю это. Но этот человек, Шемайя, не принадлежит к вашей семье, его жена - да, и Авигея тоже. Но он - нет. И этот человек не будет рассуждать.
- Я ничего не понимаю, честное слово, не понимаю, - сказал Иаков. - Прояви терпение. Ты хочешь сказать, этот человек думает, что мой брат обесчестил Авигею?
- Нет, только он вел себя с ней вольно…
- Вел себя вольно?! - воскликнул Иаков.
- Это не я придумал, - сказал рабби. - Я только объясняю, почему этот человек не позволяет вам войти, и поскольку вы родственники, ее единственные родственники в Назарете, я говорю вам: ждите, потому что ждать, пока он передумает, - это единственное, что вам остается.
- А как насчет ее родни в других городах? - спросила Брурия.
- И что - нам написать ее родне в Вифании? - спросил рабби. - В дом Иосифа Каиафы? Пройдут дни, пока дойдет письмо, а у первосвященника и его семьи есть и другие дела, кроме как ехать сюда, надо ли мне напоминать вам об этом? Кроме того, как вам кажется, что могут сделать для нее родичи из Вифании?
Они продолжали говорить - негромко, рассудительно. Иосиф сидел с закрытыми глазами, как будто спал. Брурия осторожно перебирала возможности, словно перед ней был тугой узел, который она может распутать, если проявит достаточно терпения.
Я слышал их голоса, но не понимал ни слова. Я сидел один, глядя на пылинки в солнечном луче, и думал только об одном: я оскорбил Авигею. Я сделал ей еще хуже. В час насилия и бесчестья я сделал ее ношу еще тяжелее. Я. Это было невыносимо.
Наконец я жестом попросил их умолкнуть. Встал с места.
- Что, Иешуа? - спросил рабби.
- Вы знаете, что я принес бы ему свои извинения, - сказал я, - но он никогда не позволит мне извиниться.
- Это так.
- Я мог бы пойти вместе с отцом, и мой отец стал бы его умолять, - сказал я, - но он не позволит нам войти.
- Не позволит.
- Так ют, ты говорил о родственниках. Ты говорил о родственниках в других городах.
- Говорил.
- Со стороны ее матери, с нашей стороны, у нас есть братья в Сепфорисе. Но главное, у нас есть братья в Кане, и ты их хорошо знаешь. Хананель из Каны - твой старинный друг. Он первый, кто приходит на ум, хотя есть и другие. Однако Хананель обладает даром убеждения.
Все закивали, соглашаясь. Все мы знали Хананеля.
Я продолжал, обращаясь к рабби:
- Мы укладывали мраморный пол в его доме в прошлом году, - сказал я. - Во время паломничества я говорил с Хананелем, и ты тоже с ним говорил.
- Да, да, и это был последний раз, - сказал рабби, - когда мы были там все вместе. Хананель называл моего племянника Иасона возмутителем спокойствия и сущим проклятием, если я правильно запомнил.
- Я говорю о нем не из-за Иасона, рабби, - сказал я. - Я говорю о нем в связи с Авигеей. Старик наверняка дома. Мы бы узнали, если б он покинул Кану, чтобы отправиться в Кесарию. И он более близкая родня ей, чем нам.
- Это верно, - согласился Иаков, - но он одинокий старик, у него не осталось сыновей, его внук скитается по миру, одним Небесам ведомо где. Что он может?
- Он может приехать и поговорить с Шемайей, обсудить с ним это дело, - сказал я. - И может написать другим родичам, которых мы не знаем, найти дом, где могла бы жить Авигея. Не умирать же ей с голоду в этой деревне. Она не для того родилась на свет. Авигея может переехать к своим родственникам в Сепфорис, Капернаум или Иерусалим. Хананель узнает, куда лучше. Хананель ученый человек, книжник и судья. Ею услышат, даже если нас никто не слышит.
- Возможно… - пробормотал рабби.
- Я пойду к нему, - сказал я. - Объясню, что случилось. Расскажу ему все, что видел и что сделал. Он все поймет.
- Иешуа, ты храбр, как Даниил, что вложил голову в пасть льва, - сказал рабби, - однако…
- Я пойду к нему. Я меньше чем за час доберусь до Каны. Что он скажет? Не отправит же меня обратно?
- У него острый язык, Иешуа. По сравнению с ним Шемайя покажется полевым цветком. Хананель только и делает, что оплакивает скитающегося где-то внука, и винит в этом Иасона. Иасон, оказывается, виноват в том, что сейчас его внук в Афинах, дискутирует в портике с язычниками.
- Это ничего не значит для меня, рабби, - сказал я. - Пусть он осыплет меня оскорблениями. У него хорошо подвешен язык, и он не переносит таких людей, как Шемайя. Я надеюсь, он вспомнит свою родственницу Авигею.
Иосиф поднял руку.
- Я знаю точно, что он вспомнит свою родственницу Авигею, - тихо сказал он. - Мы старики.
Он умолк, словно потеряв мысль, но затем продолжил, глядя на всех затуманенным взором:
- Мы смотрим, как молодые совершают паломничество, будто они стая птиц, которую мы должны направлять на путь истинный. Я много раз видел, как он улыбается при виде Авигеи. Когда девочки пели, он слушал Авигею. Я видел это сам. А однажды, за чашей вина во дворе Храма, когда мы вместе сидели в последний день праздника, он сказал мне, что слышит ее голос во сне. Это было не так давно. Наверное, года два назад. Кто знает…
Я и сам это видел.
- Тогда я иду, - сказал я. - Я попрошу его подыскать дом для Авигеи, подальше от Назарета, где о ней станут заботиться должным образом, где она обретет покой.
Иосиф взглянул на меня.
- Будь осторожен, сын мой, - сказал он. - Он будет добр к Авигее, но не к тебе.
- Он тебя измучает, - сказал рабби, - будет бесконечно спорить и задавать вопросы. Ему все равно нечего делать в его библиотеке. И он скорбит о потере внука, хотя сам заставил мальчика уйти.
- Так дай же мне оружие для этой битвы, мой господин, - попросил я рабби.
- Ты сам поймешь, что сказать, - ответил он. - Объясни все, как объяснил сейчас. И не позволяй ему выгнать тебя из дома. Если б я пошел с тобой, мы бы сразу сцепились.
- Попроси его написать семье, которую он сочтет наиболее подходящей, - сказал Иосиф. - И когда все приготовления будут сделаны, место для нее найдено, пусть приходит. Тогда и я, и рабби вместе с ним пойдем к Шемайе.
- Да, - подтвердил рабби. - Этот человек не сможет прогнать Хананеля.
- Хананель! Он же сын оскорблений, - пробурчал Иаков себе под нос. - Он как-то сказал мне, когда я строил стены ему же, что он перенес бы Кану камень за камнем, если б мог, чтобы только оказаться подальше от Назарета.
Рабби засмеялся.
- Тогда он, возможно, будет гордиться тем, что спасает возлюбленное дитя из этого жалкого места, - предположила Брурия.
Иосиф улыбнулся и сделал жест в сторону Брурии, словно призывая с ней согласиться.
- Может, это и есть путь к его сердцу, - прошептал он, посмотрев на меня.
Я вышел первым. Для путешествия мне нужны были сандалии покрепче и чистая одежда. Идти было недалеко, однако дул сильный ветер.
Когда я переоделся и готов был идти, мама отвела меня в сторону, хотя все мои братья собирались на работу и смотрели на нее.
- Послушай… то, что ты сделал у ручья… - начала она. - Это был добрый поступок, и не смей думать об этом иначе.
Я кивнул.
- Дело в том, что Авигея просила отца… как и нас. Просила, чтобы он был к тебе благосклонен. Мы не успели поговорить с ней и объяснить, что это невозможно.
- Понятно, - сказал я.
- Я причинила тебе боль?
- Нет, я понимаю. Он почувствовал себя вдвойне опозоренным.
- Да, и он не отличается мудростью и терпением.
А что же она, моя Авигея? Что с ней сейчас, в этот миг, когда солнце заливает шумное селение? Сидит в темной комнате, в которой заточена, и смотрит на тени?
Я взял посох и отправился в Кану.