Генеральная репетиция
Теоретически на генеральной репетиции "всё должно быть как во время спектакля" – декорации, освещение, костюмы, грим, звуки за сценой, реквизит и статисты. Практически – это репетиция, на которой ничего такого нет и в помине; на сцене обычно только половина декораций, другая половина ещё сохнет или набивается на рамы и "вот-вот будет на месте"; дошиты брюки, но не пиджаки; выясняется, что во всём театре нет ни одного подходящего парика; выясняется, что не хватает главных предметов реквизита, что статистов не будет, потому что один из них вызван свидетелем в суд, другой где-то на службе, а остальные в больнице и ещё бог весть где; что нанятый флейтист может явиться только в три часа, так как он служит в акцизном управлении. Короче говоря, генеральная репетиция – это генеральный смотр всех нехваток последней минуты.
Автор сидит в зрительном зале и ждёт, что будет делаться. Долго ничего не делается, сцена пуста. Собираются актёры, зевают и уходят в уборные, недовольно говоря друг другу:
– Я, знаешь, рольку-то ещё не учил.
Потом привозят декорации, и на сцену устремляются рабочие. Автору хочется бежать им на помощь. Ему приятно, что сейчас он увидит готовую сцену. Рабочие в синих спецовках тащат стену комнаты. Превосходно! Волокут вторую стену. Ура! Теперь осталась только третья стена. Но она ещё в декорационной.
– Закройте пока каким-нибудь лоскутом! – кричит режиссёр, и вместо третьей стены ставят дремучий лес.
Затем всё дело застревает из-за какой-то кулисы. Начинается с того, что двое рабочих в синих блузах что-то там привинчивают.
– Что вы там делаете? – кричит мастер.
– Тут надо бы закрепить косячок, – отвечают рабочие.
Мастер бежит навести порядок, садится на корточки и тоже начинает привинчивать.
– С чем вы там возитесь, чёрт возьми? – кричит через четверть часа режиссёр.
– Тут надо закрепить косячок, – отвечает мастер. Режиссёр изрыгает проклятие и бежит навести порядок, то есть садится на корточки и созерцает кулису.
– Господин режиссёр, почему мы не начинаем? – взывает через четверть часа автор.
– Да тут нужно закрепить косячок, – отвечает режиссёр.
Уничтоженный автор садится. Итак, им важнее какой-то косячок, чем пьеса. И что это такое – "косячок"?..
– Господин автор, почему мы не начинаем? – спрашивает из темноты зала женский голос.
– Нужно закрепить косячок, – тоном знатока отвечает автор, стараясь в темноте узнать того, кто спрашивает. Пахнет духами и мылом.
– Это я, Катюша. – И во тьме видна сверкающая улыбка. – Как вам нравится моё платье?
– А, платье! – Автор счастлив, что кто-то интересуется его мнением. С восторгом он заявляет, что именно так представлял себе наряд Катюши – простенький, без претензий…
– Да ведь это последняя модель, – обижается Катюша.
Наконец каким-то чудом загадочное дело с косячком улажено.
– На места! – кричит режиссёр.
– Господин режиссёр, этот парик на меня не лезет.
– Господин режиссёр, а трость мне нужна?
– Господин режиссёр, пришёл только один статист.
– Господин режиссёр, кто-то опять разбил аквариум.
– Господин режиссёр, в этих тряпках я играть не буду!
– Господин режиссёр, у нас перегорели две лампы по тысяче свечей.
– Господин режиссёр, я сегодня буду только подавать реплики.
– Господин режиссёр, вас зовут наверх.
– Господин режиссёр, вас зовут вниз.
– Господин режиссёр, вас зовут во вторую комнату.
– Начинаем, начинаем, – орёт режиссёр, – опустить занавес! Суфлёр! Сценариус!
– Начинаем! – голосит сценариус.
Занавес опускается, в зрительном зале темно. У автора от нетерпенья захватывает дух. Сейчас, вот сейчас он увидит своё творение.
Сценариус даёт первый звонок. Наконец-то писаный текст станет живым действием!
Второй звонок, но занавес не поднимается. Вместо этого вдруг слышится бешеный рёв двух голосов, заглушённый занавесом.
– Опять поругались, – говорит режиссёр и мчится на сцену наводить порядок. Теперь из-за занавеса слышен рёв трёх голосов.
Наконец ещё один звонок, и занавес, дёргаясь, ползёт кверху. На сцене появляется совершенно незнакомый усатый мужчина и говорит:
– Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное.
Навстречу ему выходит какая-то дама:
– Что с тобой стряслось?
– Стоп! – кричит режиссёр. – Потушите рампу. Усильте жёлтый свет. А почему солнце не светит в окно?
– Как не светит? Светит! – кричит голос из-под сцены.
– Это называется солнце? Сделайте ярче, да быстро!
– Тогда надо ввинтить пару тысячных, – говорит подземный голос.
– Так ввинтите же, чёрт возьми!
– А откуда их взять? – И на сцену вылезает человек в белом халате. – Я ж говорил, что они перегорели.
– Так ввинтите какие-нибудь другие! – страшным голосом распоряжается режиссёр.
И он снова устремляется на сцену, где разражается скандал ещё небывалой силы, каким начинается всякая генеральная репетиция.
Автор сидит как на иголках. "Господи боже, – думает он, – в жизни не буду больше писать пьес".
Если бы он сдержал слово!
Генеральная репетиция в разгаре
Люди театра, как известно, суеверны. Не вздумайте, например, сказать актрисе перед премьерой: "Желаю успеха". Надо сказать: "Ни пуха ни пера". Актёру не говорите: "Желаю удачи", а скажите: "Сломи себе шею", – да ещё плюньте в его сторону. Так же и с генеральной репетицией: для того чтобы премьера прошла гладко, считается, что на генеральной репетиции обязательно должен быть скандал. В этом, видно, есть какая-то доля истины. Во всяком случае, нельзя доказать обратного, потому что ещё не бывало генеральной репетиции без скандала.
Масштабы скандала различны – в зависимости от авторитета режиссёра. Наиболее внушительный скандал бывает, когда пьесу ставит сам художественный руководитель. Если же режиссёр слабоват, нужный скандал обеспечивает сценариус, заведующий постановочной частью, старший электрик, машинист, бутафор, суфлёр, главный костюмер, заведующий гардеробом, мебельщик, рабочий на колосниках, парикмахер, мастер или иной технический персонал. Единственное ограничение в этих стычках – не разрешается применять огнестрельное и холодное оружие. Все остальные способы нападения и защиты допустимы, особенно крик, рёв, рык, плач, немедленное увольнение, оскорбление личности, жалобы в дирекцию, риторические вопросы и другие виды насилия. Я не хочу утверждать, что театральная среда особенно дика, кровожадна и агрессивна. Она только, как бы сказать, немного шальная. Дело в том, что коллектив большого театра состоит из самых разнообразных людей самых разнообразных профессий. Между театральным парикмахером и человеком, который "делает гром", меньше общего, чем, например, между депутатом Гакеном и депутатом Петровицким, которые всё-таки как-никак коллеги. Между драпировщиком и бутафором никогда не иссякают споры о сфере компетенции: скатерть на столе подведомственна драпировщику, тарелка на этом же столе – бутафору. А если на столе стоит ещё лампа – это уже хозяйство осветителя. Театральный портной принципиально презирает работу столяра, который платит ему тем же. Рабочие сцены усердно мешают мебельщику, а он им; и оба они портят жизнь осветителю с его кабелями, прожекторами и рефлекторами. Драпировщик со своей стремянкой и коврами ещё обостряет эту игру интересов и обычно выслушивает проклятья от всех. К этому производственному ералашу прибавьте ещё бешеный темп, в котором он развивается: вечно что-нибудь не докончено, режиссёр кричит на сценариуса, сценариус на всех остальных, – уж полдень, а репетиция ещё не начиналась! – и вы поймёте напряжённую, аварийную атмосферу генеральной репетиции.
Но хватит. Режиссёр махнул рукой на недоконченные декорации, театральный портной натянул на актёра недошитый пиджак, парикмахер приладил временный парик, костюмер где-то раздобыл для него слишком большие перчатки, бутафор сунул ему в руки трость – можно начинать. Занавес поднимается, герой выпаливает: "Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное", – и… режиссёр вопит истерически срывающимся голосом: опять что-то не в порядке… Конечно, освещение!
"И сказал бог: да будет свет. И стал свет". Но в Священном писании не сказано, был ли этот свет жёлтый, красный или синий, там ничего не упомянуто о прожекторах, рефлекторах, рампе, софитах, об "ординарке", "двойке" и "тройке", о "пятидесятисвечовых", "сотенных" и "тысячных", о реостатах, "горизонте", тенях и прочих деталях сценического освещения.
Господь не повелевал: "Включите второй софит на шесть жёлтых", не изрекал: "В портал дайте синюю… нет, чёрт дери, не синюю, зачем синюю? Включите в люстре лунный свет да слегка прикройте её… Плохо, плохо, на горизонте нужен оранжевый отблеск и чтобы портал не отсвечивал"… И так далее. Богу было легче, потому что он сперва создал свет, а потом человека и театр. Генеральная репетиция есть репетиция под девизом: "Да будет свет", – только это дело идёт не так гладко, как при сотворении мира.
– Господин режиссёр! – восклицает наконец главный герой на сцене. – Уже час дня. Будем репетировать или нет?
– А почему вы не репетируете? – злобно сипит изнемогший от крика режиссёр.