В этот момент подошел кельнер с дребезжащим подносом и начал раскладывать салфетки и сервировать стол. Разговор прервался, но зато стало слышно почти каждое слово, которое произносилось под навесом, а точнее, за соседним столиком.
– По этому пункту, – говорил длинноволосый, чья ботанизирка висела на крюке под навесом, напоминая охотничий трофей, – по этому пункту, мой почтеннейший господин пастор, я должен вам решительно возразить. Ошибочно сводить всю нашу историю к Гогенцоллернам. Гогенцоллерны лишь продолжили дело, начатое Асканиями, полузабытыми, но заслуживающими благодарной памяти потомков. Между прочим, поверхностное преподавание истории более всего повинно в нынешнем нигилизме, отрицающем всякий пиетет и любовь к отечеству. Когда речь заходит об Асканиях, фигурируют, как правило, всего два имени: Альбрехт Медведь и Вальдемар Великий . А если вы, сударь, немного склонны к приукрашиванию (ненавижу приукрашивание в науке), то, вероятно, вспомните Оттона Со Стрелой , красавицу Хейльвиг и сокровище в Ангермюнде . Ну, да бог с ними, это вещи элементарные, так сказать, азы. На самом деле, Аскании, все вместе и каждый в отдельности, имели большое значение, несмотря на свои прозвища и эпитеты, признаю, несколько странные, насмешливые и порой анекдотичные. Говорю же, я вполне это признаю. Но, с другой стороны, соблаговолите ответить мне, милостивый государь, к чему мы придем, если станем пренебрегать людьми из-за их имен? Разве Клопшток – подходящее имя для поэта? Разве можно предположить, что Грипенкерль – драматург, а Бенгель – известный богослов? Или, например, Леддерхозе ? Пора освобождаться от таких глупостей.
Судя по энергичному движению его губ, отставной священник старательно платил автору исторического эссе той же монетой. Но поскольку его отставка по требованию прихода (вообще-то почтительного) произошла десять лет назад, а именно "из-за шамканья", то разобрать то, что он говорил, было никак невозможно. Тем разборчивее звучали речи, произносимые в тот же момент за соседним берлинским столиком.
– Погляди, – говорил старший. – Видишь вон те две башни? Ближняя, должно быть, Кведлинбургская, ясное дело, к гадалке не ходи. А вот та, что за ней? Держится на заднем плане, словно вышла в отставку. Хальберштадская, что ли? А давай мы с тобой пододвинем ее поближе.
– Давай. А как?
– А перспективой. Видишь вон там театральный бинокль?
– В самом деле. Да еще на штативе. Пошли.
Продолжая беседовать в таком духе, они встали и направились к телескопу.
– Берлинцы, – прошептала Роза на ухо Гордону и отодвинулась в сторону.
Но она немногого добилась отступлением, потому что теперь голоса обоих приятелей, попеременно заглядывавших в телескоп, обрели такую пронзительность, что ни единое слово из их беседы не пропадало втуне.
– Ну, где там твой Хальберштадт? Ты его видишь?
– Видеть вижу. И он все ближе. Только очень уж шатается.
– Как бы не так. Это ты шатаешься.
– Пока еще нет.
– Но скоро.
И с этими словами они отошли от телескопа под навес, где теперь собирались совершить дальнейший марш-бросок на скалу Конское копыто.
– Слава Богу, – сказала Роза, когда они ушли. – Я всегда так боюсь.
– Почему?
– Потому что мои дорогие земляки – странный народ.
– Да, странный, – рассмеялся Гордон. – Но не скверный. Если только они не вовсе переменились за последние десять лет.
Они продолжали болтать, перелистывая эскизы в папке, хотя и с различной степенью заинтересованности. Полковник, не особенно вглядываясь, ограничивался немногими, принятыми в таких случаях, восхищенными восклицаниями, в то время как Сесиль, хоть и поглядывала иногда на рисунки, преимущественно играла с роскошным ньюфаундлендом, сопровождавшим красавицу от отеля "Десять фунтов". Теперь пес, доверчиво положив голову ей на колени, с невозмутимым и почти умильным видом ожидал кусочков сахара, которые она бросала ему со стола. Только Гордон рассматривал рисунки внимательно и делал замечания, осторожно балансируя между серьезностью и шуткой. При виде листа, на котором был изображен могильный холм из множества полевых камней, он сказал:
– Некоторые камни похожи на мертвые головы. Простите, это задумано или вышло случайно? В самом деле непонятно, то ли это курган, то ли груда черепов?
Роза рассмеялась:
– Вы видели картины Верещагина?
– Разумеется. Но только эскизы к ним.
– В Париже?
– Нет, в Самарканде. А потом еще в Плевне.
– Вы шутите. Ну, Плевна могла быть, тут я вам верю. Но Самарканд! Бросьте, ведь это, в сущности, просто сказка.
– Или жуткая действительность, – возразил Гордон. – Помните двери самаркандской мечети?
– Конечно. Жемчужина.
– Согласен. А стражей у дверей, со стрелами и луком помните? Они там, перед этими знаменитыми дверьми храма, предаются странному воинственному занятию, не то войне, не то охоте. Ах, сударыня, поверьте мне, очарование такого рода экзотики весьма сомнительно, и я решительно предпочитаю ей Берлин, где можно вечером послушать "Лоэнгрина" , а затем поужинать у Хиллера . "Лоэнгрин" – фантастичнее, а "Хиллер" – аппетитнее. Отечество много значит. И всегда будет значить.
Полковник согласно кивнул, но художница сдалась не сразу, во всяком случае, кое в чем она продолжала настаивать на своем:
– Может быть. Но экзотика тоже остается, есть великолепный животный мир: степной волк, степной коршун.
– Вообще-то вы можете познакомиться с этими милыми божьими тварями в Берлинском зоологическом саду, оно и безопасней. И рисовать их там удобнее, чем в местах обитания. Честно говоря, за три года я не видел в степи ни одного степного коршуна, и уж точно ни одного, кто так хорошо смотрелся бы, как вон тот. Хотя это и не коршун. Взгляните, сударыня, вон там, между скалами.
И он указал на ястреба, парившего над пропастью высоко в воздухе.
Роза проследила за полетом птицы.
– Он явно летит на Лысую гору, – заметила она.
– Конечно, – сказала Сесиль, радуясь от души, что наконец-то прозвучало слово, которое отвлечет ее от смертельно скучной папки и заумных рассуждений об искусстве и географии.
– Снова Лысая гора! Сегодня я слышу о ней в третий раз.