К прочей мелкокалиберной шушере она относилась с прохладцей и так и норовила подлить в бочку меда даже не ложку дегтя, а ложку касторки. От этого ее заметки выглядели несколько странно и общий их пафос сводился к следующему: “Хотя если быть до конца принципиальными, то невозможно не указать и на проколы. NN, конечно, писатель любопытный, но, по-моему, ему жена изменяет. И вообще у него простатит, а дед его находился на оккупированной территории”.
Но в целом Дашкины пасквили были прехорошенькими и до безобразия походили на саму Дашку — такие же веселые, циничные и саблезубые. Она была просто создана для спецопераций по отстрелу зазевавшихся беллетристов.
Мне же в лучшем случае остается только нашивать ей на рукава знаки отличия. И щипать корпию. А всему виной мой аналитический тугоплавкий ум, пригодный разве что на философские трактаты: не ко времени, ох не ко времени я его выпестовала! Да еще Бывший со своей заджипованной клячей!..
Из раздумий о невыносимой легкости бытия меня вывел голос Дарьи. Она стояла, ухватившись за ручку двери, и с кем-то сладострастно грызлась.
— Как же вы меня достали с вашей Канунниковой! — с яростью в голосе вопила она. — Может быть, вообще переименуем журнал, раз уж она в каждом номере восседает? Так и назовем — “Аглая: призрак ночи”. Или нет — “Аглая: симфония ужаса”.
За дверью кто-то осуждающе забубнил. Несколько секунд Дарья молчала, но потом ее голос вновь взвился до апокалиптических высот:
— Не буду я давать рецензию, не буду!!! Пускай “Спутник библиофила” дает. Он всем дает. И как только триппер до сих пор не подхватил, удивляюсь!
Закончив свою бурную речь этим венерологическим пассажем, Дарья ввалилась в комнату и так хлопнула дверью, что у меня из рук вывалилась вся стопка “Роад Муви”.
— Неприятности? — Я сочувственно покачала головой.
— Творческие разногласия. Не обращай внимания…
— А кто такая Канунникова?
Дарья, до этого бегавшая по комнате, остановилась как громом пораженная:
— Ты не знаешь, кто такая Канунникова?!
— Нет.
— Ты меня разыгрываешь.
— Да нет же.
Все последующее показалось мне дурным сном. Дашка, надменная, циничная Дашка, повалилась передо мной на колени и принялась исступленно бить поклоны. И так же исступленно креститься:
— Господи! Благодарю тебя, господи"! Свершилось! Хоть кто-то о ней не знает! Хоть кто-то о ней не слышал, господи! Какое счастье!…
На глазах у Дарьи проступили слезы благодарности. Еще раз стукнувшись лбом о паркет, она попыталась ухватить мою руку и поцеловать ее.
Это было уж слишком. Я отдернула пальцы, на всякий случай отошла к окну и уже оттуда запустила в Дарью вопросом:
— Может, объяснишь мне, что происходит?
— Сначала поклянись, что ты не врешь. Что ты действительно не знаешь, кто такая Аглая Канунникова.
— Понятия не имею.
— Поклянись.
— Хорошо. Клянусь.
Религиозный экстаз затух так же стремительно, как и вспыхнул, Дарья устроилась в кресле, выбила из пачки пухлую светло-коричневую сигарету “Captain Black” и с наслаждением закурила.
— Я жду, — напомнила о себе я.
— “Дервиш сжигает Париж”, — с выражением произнесла моя чумовая-подружка и нехорошо засмеялась. — Что такое “Дервиш сжигает Париж”?
— Кич, — с готовностью произнесла я, почувствовав, как организм начинает декалитрами вырабатывать желудочный сок. — Квинтэссенция пошлости.
— А теперь представь эту самую квинтэссенцию, но в объеме не… Сколько там было страниц у твоего бабуина?
— Восемьдесят семь.
— А теперь представь еще одно: их не восемьдесят семь, а четыреста восемьдесят семь. Четыреста восемьдесят семь страниц кича каждые четыре месяца. Это и есть Аглая Канунникова.
— Так она писательница? — осенило меня. Дарья дернулась, как от удара током.
— Помнишь покойного Кешу?
— “Девки, выпьем”?
— Именно.