Понедельник, 30 ноября. Я все удивлялась, почему Морис не заговаривает о зимнем отдыхе. Вчера вечером, вернувшись из кино, я спросила его, куда он хотел бы поехать в этом году. Он ответил уклончиво, якобы еще об этом не думал. Я почуяла что-то подозрительное. У меня появилось чутье на такие вещи, и это не трудно понять: элемент подозрительности присутствует во всем. Я настаивала. Он быстро произнес, не глядя на меня:
- Мы поедем, куда ты захочешь. Но я должен предупредить тебя, что рассчитываю провести несколько дней в Куршевеле вместе с Ноэли.
Я всегда готова к худшему, но оно оказывается еще хуже, чем я ожидала.
- Сколько дней?
- Дней десять.
- А сколько дней останется мне?
- Тоже дней десять.
Я была так зла, что не могла продолжать. Мне удалось только выговорить:
- Вы это решили вместе, не советуясь со мной?
- Нет, я с ней об этом еще не говорил, - сказал он. Я ответила:
- Вот так и продолжай. Не говори ей об этом. Он произнес медленно:
- Я хочу провести с ней эти десять дней.
В этих словах была плохо скрытая угроза: если ты лишишь меня этого, наше пребывание в горах превратится в ад. Мне было отвратительно думать, что я поддамся на этот шантаж. Довольно уступок! Они безрезультатны и противны мне. Его жизнь распалась на две части, и мне принадлежит не лучшая. Хватит. Я немедленно заявлю ему: "Она или я".
Вторник, 1 декабря. Итак, я не ошиблась: он вел со мной игру. Прежде чем сделать окончательное признание, он "изматывал" меня, как тореро изматывает быка. Сомнительное признание, само по себе являющееся маневром. Однако я начала очень спокойно: "Дележ меня не устраивает. Придется выбирать". Он принял вид безнадежного человека, который думает: "Вот оно. Так я и знал! Что же мне делать?". Он заговорил самым вкрадчивым тоном:
- Прошу тебя. Не требуй от меня порвать с Ноэли. Только не сейчас.
- Нет, сейчас. Эта история тянется достаточно долго, и я слишком долго терпела.
Я с вызовом посмотрела на него:
- Так кем же ты дорожишь больше? Ею или мной?
- Конечно, тобой, - произнес он бесстрастно. И добавил: - Но Ноэли я дорожу тоже.
Я вскипела:
- Скажи, наконец, правду. Ею ты дорожишь больше! Ну, что ж. Иди к ней. Уходи. Уходи сейчас же. Забирай вещи и уходи.
Я достала из шкафа чемодан, побросала туда белье, защелкнула замки. Он взял меня за руку: "Перестань!" Я продолжала. Я хотела, чтобы он ушел. Я вправду хотела этого. Я была искренна. Искренна, ибо не верила в это. Это было как в ужасной психодраме, где играют в правду. Это правда, но ее играют. Я закричала:
- Иди к этой потаскухе, к этой интриганке, к этой сомнительной адвокатше!
Он схватил меня за запястья:
- Возьми назад свои слова.
- Нет. Это грязная особа. Ты купился на ее лесть. Ты предпочел мне ее из тщеславия.
Он повторял: "Замолчи!" Но я все говорила. Говорила без разбору все, что думаю о ней и о нем. Да, я с трудом вспоминаю. Я говорила, что он самым жалким образом позволил пускать себе пыль в глаза, что он становится снобом и карьеристом, что он перестал быть тем человеком, которого я любила, что раньше у него было сердце, он был предан другим, а теперь он сухарь, эгоист и его интересует только карьера.
- Кто эгоист? - закричал он.
Тут он не дал мне говорить. Эгоистка - я. Это я без колебания заставила его бросить ординатуру, хотела, что-бы он всю жизнь отдавал только дому и мне.
- Замолчи! Мы были счастливы, и как счастливы! Ты говорил, что живешь только нашей любовью.
- Это правда: ты больше ничего мне не оставила. Ты должна была предвидеть, что когда-нибудь я начну страдать от этого. А когда я захотел вырваться, ты все сделала, чтобы помешать мне.
Я не помню в точности все фразы, но смысл этой кошмарной сцены был именно таким. Я деспотичная, назойливая собственница как по отношению к дочерям, так и по отношению к нему.
- Ты толкнула Коллету на идиотское замужество - и только для того, чтобы помешать Люсьенне уехать.
Я была вне себя. Я снова закричала, заплакала. Вдруг я сказала:
- Если ты думаешь обо мне столько плохого, значит, ты больше совсем не любишь меня?
И он бросил мне в лицо:
- Да, я тебя больше не люблю. Я перестал любить тебя после всех этих сцен десять лет назад!
- Ты лжешь! Лжешь, чтобы сделать мне больно!
- Это ты лжешь сама себе. Ты претендуешь на роль правдолюбицы, так позволь же мне сказать правду. А после мы сделаем выводы.
Он разлюбил меня еще восемь лет назад и жил со многими женщинами: с малышкой Пельрен два года, с пациенткой из Южной Америки, о которой я ничего не знала, с сестрой из клиники. Наконец, УЖЕ ПОЛТОРА ГОДА с Ноэли. Я была на грани нервного припадка. Тогда он дал мне успокаивающее, его голос изменился:
- Послушай, я не думал всего того, что сказал. Но ты так несправедлива, что и меня заставляешь быть несправедливым!
Да, он изменял мне, это правда. Но он не переставал дорожить мною. Я попросила его уйти. Я была без сил. Я пыталась осмыслить эту сцену, отделить правду от лжи. Мне вспомнился один эпизод. Это было три года назад. Я вернулась домой, когда он меня не ждал. Он смеялся в телефон таким хорошо знакомым мне нежным смехом сопричастности. Слов я не слышала- только эта нежность сопричастности. Земля ушла у меня из-под ног: я попала в другую жизнь, где Морис, видимо, обманывал меня - мне стало больно до крика. Я стремительно подошла к нему:
- С кем ты разговариваешь?
- С моей медсестрой.
- Ты говоришь с ней - как близкий друг.
- Ах, это очаровательная девушка. Я ее обожаю, - сказал он с великолепной естественностью.
И я снова оказалась в своей прежней жизни, рядом с человеком, который меня любит. Впрочем, если бы даже я увидела его в постели с женщиной, я бы не поверила своим глазам. (А воспоминание - вот оно, ничуть не стерлось и так же больно.) Он жил с этими женщинами, но правда ли, что он меня больше не любит? И есть ли справедливость в его упреках? Откуда эта жестокая фраза по поводу девочек? Я так горда тем, что они преуспевают - каждая по-своему, в соответствии со склонностями. Призванием Колетты был, как и у меня, семейный очаг. Во имя чего стала бы я ей препятствовать? Люсьенна хотела самостоятельно встать на ноги - я ей не мешала. Откуда в Морисе столько несправедливой злости? У меня болит голова, и я совсем как потерянная.
Я позвонила Колетте. Она только что ушла от меня: уже полночь. Лучше мне стало после ее прихода, хуже ли - я уже не понимаю, что хорошо, что плохо. Нет, я не была ни деспотичной собственницей, ни навязчивой. Она с жаром уверяла меня, что я идеальная мать и что у нас было полное взаимопонимание. Она пришла в негодование:
- Я считаю отвратительным, что папа наговорил тебе все это.
Она слишком хочет успокоить меня. Люсьенна со своей резкой откровенностью объяснила бы мне все гораздо объективнее. Я несколько часов проговорила с Колеттой, но ни к чему не пришла. Я зашла в тупик. Если Морис такой мерзавец, значит, любя его, я загубила свою жизнь. Но, может быть, были причины для того, чтобы жизнь со мной стала ему несносна? Тогда я должна считать себя отвратительной и достойной презрения, даже не зная почему. И то и другое невыносимо.
Среда, 2 декабря. Изабель считает, по крайней мере она так говорит, что Морис не думал и четверти того, что сказал. У него были интрижки, в которых он мне не признавался. Это случается сплошь и рядом. Она всегда повторяла, что верность на протяжении двадцати лет - вещь, невозможная для мужчины, Безусловно, было бы лучше, если бы Морис признался мне, но он был связан клятвами. Свои претензии ко мне он, наверное, выдумал на ходу: если бы он женился на мне против желания, я бы это почувствовала, мы бы не были так счастливы. Она советует предать этот эпизод забвению и упорно утверждает, что мое положение более выгодно. Мужчины всегда выбирают что полегче: а легче остаться со своей женой, чем отважиться начать новую жизнь. Она уговорила меня встретиться с одной своей давней приятельницей. Она гинеколог и очень хорошо разбирается в проблемах брака. Изабель считает, что она поможет мне разобраться в моей истории. Пусть будет так. С самого понедельника Морис крайне предупредителен, как всегда, когда он зайдет слишком далеко.
- Почему ты вынудил меня жить в течение восьми лет в постоянной лжи?
- Я не хотел огорчить тебя.
- Ты должен был сказать, что разлюбил меня.
- Но это неправда: я сказал это со злости. Я всегда дорожил тобой. И дорожу.
- Ты не можешь дорожить мною, если думаешь хотя бы половину того, что наговорил. Ты действительно думаешь, что я злоупотребляла своими материнскими правами?
Решительно, из всех полных злобы обвинений, которые он бросил мне в лицо, больше всего меня возмутило это.
- Злоупотребляла - это слишком сильно сказано.
- Но?…
- Я всегда говорил, что ты слишком опекаешь девочек. В результате Колетта слишком послушно подражала тебе, а в Люсьенне это вызывало антагонизм, от которого ты столько страдала.
- Но это в конце концов помогло ей найти себя. Она довольна своей судьбой, а Колетта своей. Чего же тебе еще?
- Если они и в самом деле довольны…