- "Уже" можешь и не прибавлять. Да, в три. Я сегодня не выхожу на занятия.
Рафа, спокойный и вежливый, неотступно глядел на него черными своими глазами.
- Почему?
- Потерял работу.
- Разве вы нехорошо собирали анонсы?
- Нет, хорошо. Газета закрылась.
Рафа опять помолчал. Но что-то свое думал, за агатовыми глазами.
- Это плохо. Значит, вы chomeur?
- Да.
- Чем же будете платить за квартиру?
- Постараюсь найти работу.
Рафа ушел задумчивый. В два часа вновь явился. В руке у него была узенькая коробка с шоколадными дисками, завернутыми в серебряную бумагу.
- Это мне вчера тетя Фанни привезла. Дарю вам от всей души. Я такого шоколада терпеть не люблю.
Генерал захохотал.
- Ловкий ты, братец мой... А если бы самому нравился, так и не подарил бы?
- Вам бы подарил.
- Но уж не от всей души?
Рафа улыбнулся, стал подавать ему пальто. И через минуту вновь спускались они по улиткообразной лестнице своего пассийского дома.
Эти прогулки всегда одинаковы. Шли по rue de la Pompe, мимо Испанской церкви и русской съестной лавки - за витриною балыки, икра. Быстрые автобусы лавировали между камионами и такси. Рафа жался к генералу, когда совсем рядом проносилась, с теплым запахом масла и бензина, такая смерть. Они встречали элегантных, чуть подсушенных пассийских дам, с собачками или без них и со всегдашнею, всегда одной и неизменною волной духов (нечто прохладное, не романтическое). Попадались худенькие молодые люди с книжками, в роговых очках, с чудно заглаженными назад волосами - вечные типы французского юноши, которому весной сдавать башо.
- Меня мама на будущий год отдаст в Жансон,- говорил Рафа.- Я одену берет...
- Не одену, а надену.
- Хорошо, надену. Но какая разница? Генерал объяснил.
Подошли к Мюэтт. В кафе за столиками любители тянули аперитивы - несмотря на ранний час. Двухместные машины скользили в Булонский лес. В них за рулем сидели старшие братья, или дяди юношей из лицея Жансон - те же гладкие волосы и роговые очки, но на сорокалетних. Дамы, тех же духов, всегда много моложе.
В парке Мюэтт уже много нянек с детьми в колясочках, мамаш с младенцами, играющих ребят постарше. Тут обычно садился генерал на скамеечку, смотрел на зеленую лужайку со статуей, на игры, на голоногих мальчуганов с мячами, на аккуратных французских старичков с почетным легионом, догуливающих последние свои деньки под холодеющим парижским солнцем.
- Котик,- говорит дама сыну,- что ты все по-французски. Скажи просто по-русски: "папа прибудет в полшестого".
Генерал к этому привык. Да и всех мамаш не переучишь. Одесса, Киев останутся. Он сидел на скамейке, опираясь на палку, глядел на вечный водоворот этой жизни - молодой и старой, французской и русской. Найдет ли он работу или нет, умрет ли в своей квартирке на руках Машеньки, или полуголодным стариком в госпитале Кошен - все будет так же пестро, весело и грустно на этой лужайке. Такие же дети, дамы, старики с красными бутоньерками, автомобили преуспевающих. И все так же будут спускаться и подыматься жильцы по лестнице дома в Пасси. "Ничего, ничего, все как полагается. Не удивляюсь. Законы мироздания. И не удивлюсь, когда Рафаил вырастет, примет французское подданство, будет служить в колониях, окончательно забудет русский язык".
Будущий колониальный деятель как раз подбежал к нему. Он раскраснелся, слегка вспотел, черная прядь волос локоном выбилась из-под шапочки.
- Там такой паршивый мальчишка один... все неправильно играет.
- Рафаил,- сказал генерал,- ты когда большой вырастешь, будешь меня помнить, или нет?
- Да... Да я и довольно скоро вырасту. Вы знаете, в понедельник мое рождение! Ах, да, забыл! Мама просила вас непременно к нам. Будут гости. Я ожидаю довольно много подарков.
О том, что генерал потерял работу, в доме узнали быстро. Все - за исключением Женевьевы. Та жила в другом мире, ни с кем, ни с чем не сливавшемся. Женевьева знала, что всюду дела теперь идут хуже - в том числе и ее собственные. Некоторые товарки уехали в деревню, менять промысел. Вообще же ей ничто не интересно. И в самом доме пассийским существует лишь лестница, по которой аккуратно спускается и подымается она ежедневно.
Лёву тоже не очень занимал генерал. Он вел свою серую и тяжелую жизнь за рулем. Но с дружелюбием взглянул на Валентину Григорьевну, на лестнице сообщившую ему новость. "Со взбитыми сливками",- определил про себя блондинку, сочувственно и почти завистливо. "Эх, проклятая жизнь!"
Шалдеев сам сидел без работы: кончилось даже рисование порнографических открыток для таинственного издательства.
Капа задумалась.
- Дуся,- говорила ей Валентина Григорьевна.- Михаилу Михайлычу ведь будет трудно. Ах, знаете, со всех сторон такое слышишь... Та дамочка кутюр закрыла, эта ищет где бы фамм де менаж заменять. А ведь он, в общем, старенький... знаете, куда ж ему...
- Трудно, конечно. Спрошу на службе, может, что по счетоводству.
Наиболее серьезно отнеслась Дора Львовна.
- Нет, надо искать. Так он пропадет. Надо искать. Ее честная голова заработала.
ПРАЗДНИК
Из всех квартир пассийских Дорина содержалась наилучше, и сама Дора Львовна считалась жилицею солидной. То, что снимает она меблированное помещение, объяснялось (среди лавочников и консьержек) надеждой на скорое возвращение в Россию. "Oh, c'est une femme de bien,- говорили в околотке.- Elle sait vivre" [О, это добродетельная женщина... Она умеет жить (фр.)]. В комнатах у нее порядок и чистота ("как у французов"), ковры хорошо выбиваются и on fait ties bien l'aeration de draps [хорошо освежаются простыни (фр.).]. Фамм де менаж [приходящая прислуга, экономка (фр.).] каждый день, по четыре часа. Madame хорошо зарабатывает, за квартиру платит минута в минуту, и у ней текущий счет в Лионском кредите. "Oh, elle est brave, celle dame-ci" [О, она честна, эта дама (фр.).].
Это мнение было довольно справедливо - от шума революционной молодости, богемского бытия прежних лет мало что уцелело у Доры Львовны. Теперь она любила порядок, культуру, буржуазность.
И Рафино рождение решила отпраздновать попараднее (кстати, и ответить некоторым клиенткам, "поддержать отношения").
Несмотря на всегдашнюю чистоту, пол лишний раз натерли. У Валентины Григорьевны пришлось подзанять чашек, стульев, у Капы табуретку - получалось пестровато, но ничего не поделаешь, "на чем-нибудь сидеть надо". Мадам Мари, высокая, веселая прачка с красным лицом, всегда в подпитии, принесла огромную ослепительную скатерть, парадную, для раздвигаемого стола. Узнав, что Рафа рожденник, хриповатым баритоном поздравила его.
Завтракали в кухне. К двум часам столовая приняла боевой вид, готовая для отражения атак: два букета на камине, бело-крахмальная скатерть до полу (под ней ножки стола связаны накрест: чтобы не расползался). Торты, варенья, конфеты. На небольшом столике у окна ровный строй чашек.
Недоставало только вина. Дора сама не пила, но для такого случая вино необходимо. Захватив клеенчатый черный сак, отправилась в виноторговлю. "Чего-нибудь сладкого возьму",- думала, входя в просторное и светлое помещение с зеркальными стеклами, со сложным набором винных бутылок по полкам - точно это выпивательная библиотека.
Заведующий разговаривал с посетителем. Дора подходит. Анатолий Иваныч обернулся, кланяется. На нем просторное пальто. С худощавого, тщательно-выбритого лица глядят ласково-зеленые глаза. Галстух бабочкой, складка брюк безупречна.
- Пожалуйста. Я... я успею!
Дора Львовна мало его знала - изредка встречала на лестнице.
- Vous desirez, madame? [Чего желаете, мадам? (фр.)]
- Deux bouteilles de Grave... [Две бутылки белого... (фр.)] - Дора запнулась. Дальше "грава" женская фантазия ее не шла.
- Если вы хотите белого бордо, то у них тут есть отличное... и на ту же цену.
Анатолий Иваныч оживился, глаза его блеснули.
- "Chateau Loupiac" ["Замок Лупиак" (фр.) - сорт вина]. Дора усмехнулась.
- Извольте. Я ничего в этом не понимаю. Анатолий Иваныч как будто немного смутился.
- Я ведь тоже... я не то чтобы какой-нибудь знаток. Но, все-таки, беру здесь вино нередко.
- Тогда помогите мне выбрать.
Дора Львовна считала все, связанное с вином, несерьезным - вроде картежной игры. Но раз нынче праздник и пьющие существуют, мудрить нечего.
Красавец-заведующий дважды спускался в погреб. Дора дала стофранковку и получила немного сдачи.
- Вы будете довольны,- говорил Анатолий Иваныч, придерживая клеенчатый сак, пока заведующий укладывал в него бутылки.
- Лупиачек не выдаст. И анжу тут хорошее. А вот эту бутылочку, Brane Cantenac... зря не пускайте в ход. Да? - Он засмеялся.- Придерживайте ее! И только понимающему.
Сак оказался переполнен.
- Позвольте, я помогу... донесу.
Он довел Дору до дому, поднялся по лестнице.
- Большое спасибо, вы так добры. Сегодня день рождения сына, заходите... Кстати, и попробуете сами... Как это вы назвали? Бран, бран...
Дора совсем весело рассмеялась. Сложные названия вин, дегустаторы, о которых успел рассказать Анатолий Иваныч... совсем несерьезно. "Но во всяком случае он очень любезен. И вообще приличен".
* * *
Атаки развивались нормально. Первые гости обнаружены были часа в три. ("Манера рано приходить! Только что успела убраться".) Но, отворяя на звонок, Дора уже приветливо улыбалась. Да и правда, теперь беспокоиться нечего: все на своих местах, машина заработала. Ранний же гость настроен скромно, сам немножко смущен - не слишком ли ретиво разбежался? - и спешит отыгрываться на подарках.