- Тут вот тебе, Рафочка, маленькая забава...
Рафа подарки принимал любезно, но и сдержанно: не виноват, мол, что нынче рождение. К сластям относился и вовсе равнодушно. Змей, заводной поезд, альбом для марок занимали больше.
- Рафа, ты даже не поблагодарил Розу Марковну...
- Ах, что вы, Дорочка, такие пустяки!
В кухне - мадам Бельяр, худая, черноволосая католическая менажка (к каждому слову прибавляет: "Жезю, Мари!" [Иисус Христос, Мария (фр.).]). Дора не ослабляет внимания: тому торта, этому пирога, подлить чаю. Главное, чтобы хватало посуды. Рафа в чистенькой курточке, с безукоризненным отложным воротничком - не так особенно охотно, все же повинуется: носит отработанные чашки, блюдца из-под варенья в кухню. А мать пускает уже в ход баньюльс, разливая по рюмкам: у дам он успех имеет.
В пятом часу народу понабралось. Стульев еще хватало. Основные же позиции заняты. Становилось ясно, что дальнейших гостей придется или сажать на сомье, или сплавлять к Рафе. Но его комната - вроде игрушечной лавки.
Разговоры разнообразны. Веселая и нарядная барышня говорит соседу:
- Моя специальность редкая: мою, стригу собак.
- Никогда не сказал бы...
- Занятие не из блестящих, но надо тоже уметь. Брала уроки, на таких собачьих курсах. Клиентки у меня больше иностранки.
Лева наливает вторую рюмку баньюльсу Валентине Григорьевне, слегка раскрасневшейся.
- Вы, Лев Николаевич, и представить себе не можете, какие эти дамочки капризные. Я никогда не буду говорить о женщине, пока не увижу, как она примеряет платье.
- ...Когда мы пуделей моем, то опустишь его в воду, только нос и лоб чтобы наружи остались. И все насекомые, которые на нем - сюда на сухенькое и собираются... ха-ха-ха... тут с ними разговор короткий.
- Да, видно, что вы своим делом как следует заняты.
- Я сегодня в хорошем настроении. Видела во сне, что купаюсь в море.
- ?
- Уж так знаю. Если сон, что в море купаюсь, значит, не сегодня завтра будет хорошая собака для мытья.
- ...Сложена, знаете, такими колбасами, прямо опара. Анш у нее сто два, это еще ничего, но, извиняюсь, груди... и шея... в общем, требует, чтобы к шее все воротничок прилаживать, и им були прикрывать на этих местах (показывает на плечи). Не женщина, а пробка.
Лева катает шарик.
- Да, разумеется, у каждой профессии свои энконвениан. У нас тоже, смотря какого клиента шаржнешь.
- Дора, Дора! - кричала из Рафиной комнаты тетя Фанни, только что подарившая племяннику маленькую рулетку.- Поди сюда, объясни мне, сделай милость, что это за портреты у него понавешены?
Тетя Фанни, полная нервная брюнетка на коротких ножках, говорила вообще без умолку. Торопилась, волновалась, сама себя перебивала и вечно была в возбуждении.
- Ну, он у тебя очаровательный. Но скажи, пожалуйста, ты его в монахи готовишь?
Дора Львовна находила, что Фанни слишком истерична. По лицу ее прошла тень.
- В какие монахи? Что ты такое говоришь?
- Ну, посмотри, что у него над кроваткой развешано... тут всякие игумены и митрополиты.
Рафа, действительно, вырезал из газет и вообще откуда попадется изображения духовных лиц и пришпиливал у себя над постелью. Кроме патриарха Тихона тут висели митрополиты Владимир Петербургский, Евлогий, даже Сербский Патриарх... Дора Львовна не особенно это одобряла, но мер не принимала: стояла за свободу в воспитании.
- Ему так нравится,- сказала с холодком.
- Нет, да ты посмотри, сколько их тут!
- Ему дает уроки один бывший генерал, наш сосед. Это, конечно, его влияние. Вот и теперь он познакомился там с одним монахом. Я забыла имя. Такое известное, но странное.
Рафа имел несколько недовольный вид. Он не любил, чтобы мешались в его дела.
- Его зовут Мельхиседек.
Фанни хлопнула себя по толстым ляжкам.
- Мельхиседек! Да это прямо откуда-то из Святого писания! Рафа мрачно посмотрел на нее.
- Мельхиседек был царь Салимский, или иначе Иерусалимский...
- Ну, так я же и говорила, что ты его в семинарию готовишь.
В это время на пороге показался Анатолий Иваныч. Он улыбался всем длинным, изящным своим ртом. Глаза блестели и отсвечивали. В руках держал он мачтовый корабль, очень тщательно сделанный. Увидев Рафу, протянул ему его.
- На память. Моего собственного изделия. Из бортов глядят пушки. Английский фрегат восемнадцатого столетия.
Первая партия гостей схлынула. Появилось даже несколько свободных мест. И наступал час, когда хозяйка не без ужаса думает: "Ну вот, кто теперь подойдет, наверно останется ужинать".
В это именно время к подъезду подкатила коричневая машина с серо-серебристыми дисками колес. Из нее легко выпрыгнула Людмила. Не так легко Олимпиада Николаевна и совсем трудно, переваливаясь ожиревшим телом, Стаэле.
- У Доры подъемника нет, мы с вами попыхтим,- сказала Олимпиада Николаевна.- Да может быть, это и полезно. Вы знаете, нас Дора массирует, а в сущности, если б поменьше денег - это у вас, у вас! - мне всегда не хватает, да побольше пешком бы ходить, так мы и Доре доходов бы не доставляли.
- Если... пешком х-ходить, я бы просто... погибла бы... Говорила "мы" Олимпиада из любезности. Ее никак нельзя сравнить со Стаэле. Высокая и белотелая, несколько полная, она стройна и могущественна. Надеть корону, дать в руку меч, облокотить на щит - была б "Россия" дореволюционной иллюстрации. Правда, несколько ленивая. Правда, слишком любила сласти. И некую часть жизни проводила в борьбе между опасением располнеть окончательно и искушениями еды. В этой борьбе и помогала ей Дора.
Появление граций, сразу заполнивших собою (и подарками) прихожую, Дору не испугало. Напротив. Очень мило с их стороны, что несмотря на разницу средств и общественных положений, все же заехали. Прямо мило.
Стаэле краснела и кивала приветливо - направо, налево. Ей дали стул из квартиры Валентины Григорьевны, особенно прочный, и засадили за торт. Она покорно ела. Все это - русское, значит, необыкновенное. Рядом с ней оказался генерал ("бывший командующий армией",- шепнула Дора) - тоже необыкновенное. Олимпиада Николаевна задержалась в дверях с Анатолием Иванычем. Людмила подсела к Капе, мрачно допивавшей чай.
Дора же Львовна, сквозь шум гостей, стрекот Фанни, под-хохатыванье Валентины, засевшей с Левой в Рафину комнату, не теряла мыслью генерала. Вот он сидит, со своими белыми усами, в бедно-приличном костюме... А есть-то ему, собственно, нечего. Что-то надо для него сделать.
- Давно не видать вас,- говорила Олимпиада Николаевна Анатолию Иванычу.- Верно, разбогатели. Ни картин не несете, ни жемчугов.
- Как-то все не приходится, я собираюсь...
- А ведь дело может выйти.
Глаза Анатолия Иваныча приняли нервно-вопросительное выражение. Но как раз тут попался он взору Стаэле.
- Мсье Анатоль! Мсье Анатоль!
Стаэле благодушно сияла. Двинувшись к ней, перехватывая сумрачный взгляд Капы, вдруг ощутил он беспокойство. Но - лишь минутное. Не впервые находился в смутном положении.
- Вы уже, уже з-здесь? - спросила Стаэле, когда он подошел.
- Д-да.
- Он недавно с юга вернулся,- громко сказала через стол Капа.
Анатолий Иваныч обернулся, посмотрел на нее внимательно. Капа нагнулась к Людмиле.
- Я ей тогда наврала, что он болен, что ему надо поправляться в санатории под Ниццей... Он даже не собрался к ней зайти поблагодарить за деньги.
Людмила усмехнулась.
- Ну, теперь наговорит сколько угодно.
Она не так далека была от истины. Анатолий Иваныч быстро ориентировался. Явно, он больной, нервное переутомление, жил под Ниццей, у одного доктора... он и врача назвал, не запнувшись. Оглядев участок стола вблизи, заметил бутылку лупиака. Легким жестом налил стаканчик для Стаэле. Себе - рюмку коньяку - и совсем укрепился.
- Санатория эта над городом, знаете, в Cimiez... (о такой санатории он слыхал раньше - сейчас ему стало почти казаться, что и он там был). У меня окно прямо выходило на Корсику. Я вам бесконечно благодарен, madamе, вы меня так выручили...
Он вдруг взял, тем же привычным жестом, как бутылку, ее руку и поцеловал. Стаэле не ожидала - слегка смутилась. Он не выпускал руки, все улыбался.
- Когда был у вас шофером, никогда в Ниццу мы не ездили. Прекрасный город. В нем такая широта, разверстость... Недели через две как поселился в санатории, я уж спускался вниз, в старый город. Очаровательна смесь Италии, Прованса, Франции... и древней Греции, а может быть, и Финикии.
- Фи-Финикии...- Стаэле с удивлением подняла на него глаза.
- Все побережье было некогда греческой и финикийской колонией.
Людмила вынула дорогую папиросу, закурила.
- Далеко заедет. Ну, а ты, скажи, пожалуйста...- она придвинулась к Капе,- как с ним? Все прежнее?
Капа опустила глаза.
- Ты же его видишь, знаешь...
- Я нахожу в особенности отголосок древности в типе ниццской женщины. Уверен, что это греко-финикийское. А какая прелесть платаны, зеленая темнота улиц, маленькие ресторанчики. Если бы мы заехали в Ниццу, я повел бы вас в такую удивительную rotisserie... [харчевня, закусочная (фр.).] в закоулках старого города.
Стаэле обратилась к генералу.
- Р-русские всегда любят по-этическую сторону ж-жизни. Не правда ли? И еще: где бы они ни путешествовали, всегда по-омнят, где какое вино.