9
Переночевав у Кирши, Барма завел его поутру в кабак. Взяв сбитня для Бармы, вина для Кирши, устроились в углу, чтоб никто не мешал беседе. Ямщик пил нехотя, мял в кулаке заношенную шапчонку. Причиной смятения его был Барма. Вчера отдал Кирше третью лошадь, сестре подарил беличью шубейку.
- Должник я твой, Тима, - Кирша сощелкнул со стола ленивую сонную муху, та повозила на полу крылышками, перевернулась со спины на брюшко, взлетела и села ему на ноготь, словно сама искала себе смерти. Отряхнув ноготь, Кирша тронул о чем-то задумавшегося Барму. - Знаю, коней отдал без задней мысли. А признайся, друг: не жалко?
- Жалко? Кого? - рассеянно откликнулся Барма, прикармливая зайца. Их знали здесь, встречали без удивления, но всегда приветливо. Вокруг веселого парня с зайцем тотчас собирались зеваки. Вот и сейчас немец пьяненький, коверкая русскую речь, пристал, торгуя зайца.
- А это видел? - Барма показал ему кукиш, отвернулся и снова задумался, оглядывая чадный погребок. Пахло потом, ситным, отрыжкой. Скребли ложки о дно посуды; задремывая, пьяницы глухо стукались лбами о столешницы, иные валились на пол, и на них наступали носившиеся в чаду половые. Орал целовальник, за спиною плакал кому-то запродавший себя парень в истерзанном иностранном камзоле, в лаптях, размазывая по лицу пьяные слезы:
- Сестрицы не увижу-у… до-ома роди-ительского…
За соседним столом рядились два мужика. Один торговал у другого воз сена и требовал в придачу к нему сани.
- Без саней-то как поеду?
- На вершне, золотко, на вершне, - сладко выпевая слова, вился вокруг него гладкий, справно одетый мужик.
"Обойдет, сволочь!" - подумал Барма, примечая, что сладкоголосый все чаще подливает рябому, свою долю выплескивая под ноги.
- Пей, покуда душа требует.
- У души моей днища не-ет. У меня душенька бездо-онная!
- Нырнуть бы, а? - хихикнул сладкоголосый, предвкушая поживу. - Одним глазком глянуть, а? Вдруг и у твоей души есть донушко?
- В душу мою захотел, ирод? - Мужик рябой, словно и не пил, дал сладкоголосому в ухо. - На́ тебе подорожную! - Добавил еще.
- За что-о? - жалобно пискнул тот из-под стола. Видно, недооценил собеседника. Хотел объегорить - попался сам.
- В грязных пимах в мою душу? Там и без тебя всякий сброд шарится! У, ярыга! - Рябой опять замахнулся.
- А-а-а! - взверещал сладкоголосый и, не дожидаясь, кинулся на улицу, едва не сбив по пути рослого иностранца, когда-то игравшего с Пинелли.
- То-то, - зачмокал губами рябой и велел подать себе ковш. - Потроха разогреть не могу. Слабо ваше зелье.
Барма смеялся, ласкал зайца. Свалившийся под стол, что-то мычал немец.
- Тураки! Фсе русские тураки! - разобрал Барма глухое его бормотанье и с горечью подумал: "Дураки и есть. Пьем, деремся, воруем… Что нам мешает жить как людям?"
- Это ты про нас, харя ливонская? - услыхал Барма знакомый голос. Уже не в первый раз слышит его. Обернулся: к столу шел парень в зеленом камзоле.
- Митя, братко! Ты ли это? - опрокинув стол, вскричал Барма.
- Тима?! - Парень отпустил хрипевшего в его руках немца, стиснул в объятиях Барму и опять заплакал. - Не чаял увидеться, - бормотал он сквозь всхлипы.
А Барма тряс его, тузил по спине кулаками.
- Эй, эй! Не бей моего матроса! - К ним подобрался тот самый игрок, партнер Пинелли, зорко ощупал Барму оценивающим взглядом. Одет с иголочки, красив, уверен в себе, как всякий искатель приключений.
Недавно прибыв в Россию, Фишер купил себе у спившегося голландца шхуну и теперь собирал для нее команду. Митя подвернулся ему под руку одним из первых. Добравшись до Петербурга, он обнищал и обносился. Однако сумел сохранить карту и записи о недавно открытой земле Курильской. Хотел передать эту карту царю или адмиралу Соймонову, но его гнали от дворца прочь, смеясь над нелепой, жалкой фигурой. Проходивший мимо Юшков кинул, как нищему, монетку. Митя подобрал ее и, безнадежно вздыхая, отправился в кабак. Деньгу пропил и запродал себя Фишеру.
- Что, братко, и тебя купили? - усмехнулся Барма. - Дорого ль оценили?
- Харч да одежа. Эй, хозяин! Дай денег. Мне надо одеться.
- Ступай на корабль, - оттолкнул его Фишер. - Жди.
- Этой мой брат, - сказал Барма. - Не обижай. Понял?
- Этой мой матрос, - с издевкой отозвался Фишер. - Я подписал с ним контракт. Понял?
- Я уплачу за него.
- Мне матросы нужнее денег.
- Давай меняться - голова за голову, - предложил Барма и выволок из-под стола пьяного немца. - Вот тоже мореход опытный. Бери. И целковый впридачу.
- Согласен, - кивнул Фишер, возвращая контракт. - Осталось вернуть камзол.
- Отдай, черт с ним, - брезгливо поморщился Барма. Тронув парик, посоветовал: - И мочалку эту скинь.
- Я пошутил, приятель, - возвращая рвань, которой снабдил обнищавшего Митю, сказал Фишер, стараясь расположить к себе братьев.
- А мы не шутим, господин. И так уж дошутились: иноземцам себя продаем, - сухо отозвался Барма.
- Да, да. Это обидно, - согласился уступчиво Фишер. Из-за стола, однако, не ушел. - Что делать, в этом мире все продажно.
- Все, кроме чести и родины, - отрезал Барма и отвернулся. - Ну, Митрий, рассказывай: где был, что видел?
- Был я, братко, на острове Матмае. С Камчатки пробирался туда.
- Знал бы, с кем контракт разрываю, - больше бы взял неустойку, - пробурчал Фишер и навострил ухо.
- Тот остров русский теперь, - повествовал Митя. - Как и все Курилы. Когда Матмай обжили - в обрат побежали. Штормом нас отнесло. Сколь времени носило - точно не скажу. Запасы кончились скоро… Поумирали многие наши. Лишь троим берег увидать довелось. Да и то одного сразу же схоронили. Нас тамошние жители подобрали. Потом и товарища моего не стало… Я, вишь, жив-здоров, пирую с тобой, - невесело закончил рассказ Митя.
- На Камчатку-то как попал?
- С казачьей командой. Где водою шел, где сухопутьем. Хотелось до оконечности земли добраться.
- И добрались? - живо повернулся к нему Фишер, с растущим интересом рассматривая моряка. Потрепала его жизнь. Молод, а глаза в сетке морщин. Голос печальный. Должно быть, пережил много, терял многих.
- Добрался, - тихо молвил Митя. В голосе должна бы звучать гордость: совершил невозможное. Звучала горечь.
- Слава богу, под землю не забрался, - усмехнулся Барма. - Здесь-то какими судьбами?
- Домой пробираюсь. Да прежде хотел передать царю карту… тех мест.
- Простая душа! - усмехнулся Барма. - До царя, как до бога.
- Я помогу вам, сударь, - предложил свои услуги Фишер, почуяв наживу. - Мы близко знакомы с одним князем. Он вхож к царю. Давайте мне вашу карту! - Он вспомнил Юшкова, с которым по приезде в Россию мельком виделся. Правда, тот принял его сухо, пожалуй, даже враждебно. Фишер не удивлялся: бывший дворецкий стал влиятельным придворным. "Карту, - прикинул Фишер, - можно с выгодой продать. Надо только выманить ее у этих простаков".
"Простаки" не слишком спешили расстаться с картой и говорили о своем.
- Отец-мать как, живы?
- Выслали их, братко. Ратмана помнишь?
- Бориса Петровича? Что он?
- Его заботами. И меня пытал. Забил бы насмерть. Да Дуня спасла.
- Где она, Тима? Где сестра наша? - вскинулся Митя.
- Здесь, в доме Юшкова. Скоро увидишь.
"Юшкова"?! - чуть не вскрикнул Фишер. У братьев и у него оказался общий знакомый, тот самый князь, с помощью которого Фишер намеревался проникнуть к царю.
- Вон что, - повесил голову Митя. - Дорогая цена. Повидать-то ее можно? Пустят к князю?
- Пустят. Айда грязь сначала отмоем.
- Постойте! - остановил их Фишер. - Вы нуждаетесь в деньгах. А я богат. Я могу купить вашу карту.
- Та карта не для продажи, - сухо отрезал Митя и, стряхнув с плеча руку Фишера, вышел. Барма, показав иностранцу нос, выбежал следом. Кирша ждал их у повозки.
Проехав три или четыре переулка, они оказались подле бани.
- Я тут побуду, - сказал Кирша, боявшийся отойти от своих лошадей. Братья разделись и сразу нырнули в парную.
- А ты стал еще телесней, - разглядывая застенчиво улыбавшегося брата, выйдя из бани, бурлил Барма. - Куда растешь-то?
Митя, переминаясь с ноги на ногу, затравленно озирался, зная, сколь несуразен его костюм: фламандская шапочка, английский камзол, российские лапоточки да еще тулупчик с чужого плеча, забывший о дне своего рождения.
- Тише, Тима, тише! На людях-то не шуми! - увещевал он своего шумливого, возбужденного встречей брата, нарочно приглушая медленный низкий бас.
- А кого нам бояться, братко? Мы дома. Так, Зая? - вынув косого из-за пазухи, горланил Барма. Зайчонка от его громкого голоса, от раскатистого смеха испуганно вздрагивал, морщил кроткую глазастую мордочку.
Митя, отвернувшись в сторону, раскуривал трубку.
- Дак ты куришь? - изумился Барма.
- Приучился. - Митя оглянулся, как в детстве, бывало, после совершенного проступка. Табак в доме Пиканов - грех, который не отмолить.
- Жаль, тятя тебя не видит, - начал Барма и осекся. Потом печально добавил: - И не скоро ишо увидит.
- Ох, братко! Как рад я, что встретились! - Митя сильно и нежно привлек младшего брата. Мир раздвинулся, дал место двоим. А эти двое были одно. И кровь в них текла одна, и плоть от одного отца, от одной матери. Не кирпичик к кирпичику, не шапка к шапке - душа к душе, сердце к сердцу, и оба бились в лад, сильно и взволнованно. Оба были переполнены любовью к отчему краю, ко всему, что было содеяно в нем доброго и славного. - Много мотало меня по свету. Так много, что не упомню всего…