Проводив Дуню, велел принести братьям нарядную одежду: Мите - немецкую, в какую сам облачился, Барме - алый кафтан с белой опушкой, козловые сапоги, красную бархатную шапку, синие плисовые штаны.
- Облекитесь, и - со Христом.
- Я лучше в своем, - отказался Митя, которого все в этом доме смущало. На ветру, на виду у матросов - там все свои - чувствовал себя легко и свободно. Здесь и язык немел, и ноги терпли.
- Оденься, братко, - сказал Барма. - Твое - тоже не наше. И князь от этого не разорится.
- Верно, ребятушки, верно! Наоборот, в прибыли буду, ежели угодите царю и царице. Уж вы постарайтесь ради меня.
- Родителей-то наших когда воротишь? - спросил не ко времени Барма.
- То, Тима, не в моей воле, - признался князь и сказал правду. Царь более не жаловал его, к себе близко не допускал. Тому немало способствовал друг давний Александр Данилович.
10
Пиканов сдали в Тобольске начальству, а как с ними дальше быть, не знали, поскольку бумага затерялась у покойного Ефима. Чиновник расспросил, за что высланы, к какому приговорены наказанию…
Казак Малафей, человек многоопытный, надоумил: говорите, мол, на поселенье выпросились. На родине голодно.
Так и сказали.
- Ремеслом каким владеешь? - Чиновник особо придираться не стал. Мало ли кого сюда ссылают…
Люди родились, чтобы жить сытно и счастливо, а их гонят в Сибирь, словно в Сибири должны обитать одни преступники. Сколько таких бедолаг уж прошло через его руки! Иные, ловкие и живучие, пристраивались к какому-нибудь делу, богатели и жили безбедно. Другие терялись и кончали жизнь в кабаке или под забором.
Сибирь не для слабых людей.
Этот дюж. Кость крепкая. Хоть и видом суров, а лицо как будто честное и руки вон какие тяжелые. Потому и спросил про ремесло.
Пикан отвечал без запинки:
- Охотник, корабел, плотник.
- То ладно. Чуть погодя на обзаведенье получишь. А пока ночуй в съезжей. Аль у знакомцев. Есть знакомцы?
- Казак один. Поди, приютит. - Пикан имел в виду Малафея.
- Ступай. Утре явишься за пособием.
Поджидая Малафея, забежавшего к свояку, Пикан загляделся на колокол. Колокол был за решеткой. Ухо оторвано. "Наверно, со звонницы пал", - подумал Пикан, залюбовавшись отменным литьем.
- Не земляка ли признал? - спросил усмешливо мужик рыжий. Глаза маслились, голос тек медленно, густо. Видно, вышел из кабака, коих было тут великое множество.
- Про кого судишь? - не понял Пикан.
- Дак про него же, про страдальца безухого, - пояснил мужик, указал на колокол. - За звон бунтарский из Углича выслали. А его дед мой отливал.
- Чудно! - покачал головой Пикан. - Людей ссылают - понятно. Колокол-то при чем?
- Все при том же, - насупился мужик.
Слово за слово, разговорились. Не дожидаясь Малафея, Гаврила Степанович увел Пиканов к себе.
И вот уж хлебосольный хозяин за стол зовет. Потаповна хлопочет в кути, о чем-то перешептываясь с хозяйкой.
Не верилось им: в неволю гнали - оказались на воле. И вот уж надо идти в управу. Там посулили деньги на обзаведенье, корову, лошадь и птицу. Иван истово помянул в молитве ловкого казака Малафея.
- Долго ли лбом-то стучать будешь? - допытывался Гаврила Степанович, сам наскоро обмахнув просторный лоб. - Брюхо подтянуло…
- Дом на пригорочке ставьте - соседями будем, - советовала Фелицата Егоровна, забыв, что недавно еще ворчала на пришлых. По душе пришлись: опрятны, услужливы. Таких вот обходительных соседей ей и хотелось иметь. В городе всяких полно: в погребах и амбарах шарят. Под окнами дерутся. А этих к себе позвать не зазорно, и самим не худо в гости наведаться.
Мужики бражничали, негромко беседовали… Но вот заспорили о кресте, о каждениях.
- А мне, парень, все едино: что две аллилуйи, что три. Что фигушка, что двуперстие, - потягивая ядреное пиво, щурился насмешливо Гаврила Степанович. - Пока жив - не молюсь. Помру - и молиться не надо. Давай-ка медку в себя плеснем. До-оброй медок-от! Который хил, тот со второго ковша валится. Пей на здоровье, Иван Ипатьич! Дело - богу угодное. Завтре мужиков подряжу - лесу навалим для твоей избы.
- Бог тя, Степаныч, спасет. - Пикан поначалу осенял питье крестом, но скоро забыл об этом. И без креста пилось ладно.
- Бог - меня, я - тебя. Вот и станем все спасенные. Стерлядку-то подымай, соседушка, в горчичку ее да хренком примакивай. Сочна стерлядка! Так и просится к медовухе! Ну-ка, Егоровна, добавь!
- Резво начал - приостановись, - проворчала хозяйка, но больше для вида. И у нее на душе был праздник. Обе с Потаповной пригубили и теперь хрустели жареной гусятиной.
Стол, уставленный яствами, так маняще, так разнообразно пах, что бусый кот на нижнем голбчике, ожидая, когда о нем вспомнят, зажмурился и чихнул.
- Будь здрав, Буско! - пожелал Гаврила Степанович и кинул под стол гусиное крылышко. Придвинувшись к Пикану, задышал в ухо: - В новину-то не боязно было ехать?
Пикан не спешил с ответом. Сперва прожевал, потом смел со стола крошки. Молча выпили, бородой задевая бороду. Потек разговор.
- Не то слово, Гаврила Степаныч. Не страх донимал - обида! Отцы и деды в поморах белый свет увидали. Там же и успокоились. Нас с Потаповной от детей, от дома недруги отлучили. В неведомые земли загнали…
- Столь ли уж они неведомы? Апостол-то ваш, Аввакум-то, подале бывал. И тут его привечали…
- О том читал в "Житие", знаю, - кивнул Пикан, потом спросил осторожно: - Сам-то какими ветрами сюда занесен?
- Я тут родился, Иван Ипатьич. Тятенька мой из Углича. Приехал колокол выручать - наказ был от Углича. Да тут и помер.
Застолье долгое было. Беседа мерная шла. Насытившись, сходили в управу. Получили там все, что полагалось переселенцам. А утром, сбив артель, отправились на деляну.
11
Князь испугался, увидев перед собой этого человека, но теперь он был не лакей, а министр, пользующийся особым доверием царя. Собираясь лишь кивнуть ему, Фишер вместо этого низко поклонился.
- С чем пожаловал? - спросил князь холодно.
- Его святейшество поручил мне напомнить вам об одном обещании.
- Я что-то обещал ему? Ты путаешь, - желчно скривился князь, подчеркивая разницу между бывшим дворецким и всесильным вельможей. Фишер поклонился еще ниже: он знал, как меняет людей власть. Сам служил многим государям. Служил с выгодой. Но в Ватикане вместо жалованья получал папские благословения. И потому, отправившись с миссионерами в Россию, Фишер обчистил святых отцов, оставив им четки да требники. А на границе выдал за соглядатаев, что, между прочим, было совершенною истиной. На деньги, добытые у папских посланцев, купил себе шхуну. Осталось нанять команду, но, кроме священных книг и проигранной Пинелли табакерки, у него ничего не было. Он стал добиваться встречи с Юшковым. Эта встреча наконец состоялась.
- Я привез вам книги от его святейшества. - Фишер осторожно напомнил о шалой болтовне молодого дворецкого.
Князь ядовито усмехнулся: "Кто знает о ней, кроме нас двоих?" Человек, как известно, смертен. Борис Петрович пощупал нагрудный крестик, в котором хранил заветную пилюлю. Она очень легко растворяется в вине.
- Книг, мил человек, у меня и своих вдоволь, - наливая вино, сказал он. Пилюлю, однако, не бросил. - Пей!
Фишер мрачно усмехнулся, уставившись на князя подозрительным взором: отравленное вино при папском дворе - не новинка.
- Не бойся, пока… не отравлено, - успокоил Борис Петрович, пригубив первым. Этого "пока" было достаточно, чтобы указать Фишеру то, что и сам он знал: жизнь человеческая стоит немного. И потому стал словоохотлив. Слегка привирая за вином да за угощеньем, рассказал, кому и за сколько служил, какие оказал услуги. Князь тотчас понял, что совесть не слишком отягощает этого проходимца.
- А много ль тебе платил папа? - перебил князь его разглагольствования.
- Мало, сударь. Пожалуй, даже слишком мало, - признался Фишер, пообещав себе мысленно: "Но из тебя я вытряхну втрое".
Борис Петрович иронически хмыкнул: "Простаков ищет". Однако, подумав, решил использовать для своих целей этого продажного авантюриста.
- Я нужных людей не обижаю, если они мне верны.
- Я буду верен вам, сударь! - приложив руку к груди, воскликнул Фишер.
- А ведь ты не беден, - усмехнулся князь, показав немалую осведомленность. - Суденышко купил. Для каких нужд?
- Намерен торговлей заняться, - торговлей Фишер называл каперство: я дарую тебе жизнь, ты отдаешь мне свои товары. По кабакам и слободкам шлялось немало головорезов, из которых он собирался сбить команду. Обучив их, почистить купчишек и сплавать с товарами в Сибирь, где, по слухам, очень легко разбогатеть. - Но из всего, что было, - признался он, - осталась одна табакерка.
- И та, верно, не твоя, - тотчас угадал Борис Петрович. Помедлив, хмыкнул и рассмеялся: - Неужто святейшество поверил, что я продамся за табакерку?
- Но там, в Ватикане, вы так горячо говорили о… - начал Фишер.
- Я православный, - гневно перебил его Борис Петрович. - Я русский. Служу государю своему не за страх, а за совесть.
- Сударь, я ни минуты в этом не сомневался! - опять поклонился Фишер, скрыв невольную ухмылку, которая дорого могла ему обойтись.
Князь отпустил его, велев бывать у себя, а вскоре свел с Виллимом Монсом:
- Стань другом ему! Человек нужный.
Фишер легко сошелся с царицыным секретарем и часто приносил Юшкову ценные сведения. Но сейчас он явился некстати. Борис Петрович спешил во дворец.