- Ваша ставка бита, - донесся из угла добродушный, пожалуй, даже извиняющийся голос Пинелли. - Желаете повторить? - спросил он, придвигая выигранную драгоценную табакерку.
- Мне жаль, сеньор, - развел руками Фишер. - Но я, кажется, в дым проигрался. Впрочем, могу поставить вот этот солитер, подарок курфюрста саксонского.
- Вы умеете проигрывать, господин Фишер.
- Друг мой, - Фишер хватил медовухи, отчего крепкий двойной кадык его заходил челноком. - Друг мой, случалось, за один присест я проигрывал целые состояния. Наутро отыгрывал их. Скупость, как превосходно выразился обожаемый мною Гораций, страсть низких. Но солитер я приберегу. А вот это кольцо - оно мне менее дорого, - если позволите, поставлю. Карта пойдет, я уверен.
- Не сомневаюсь, господин Фишер. От всей души желаю вам отыграться.
- Не пьешь, значит? - зловеще ухмыльнулся Барма, поднимаясь. Кулак не без намека постукивал по столешнице. Жилистый, жесткий кулак. Такой мимо скулы не ударит. - Нос-то пошто сизый?
- Дак обморозил, милок. С кем не бывает? - юлил кабатчик, соображая, как бы ему поскорей исчезнуть. - Ты пей, пей, паренек! Я хозяин тороватый.
- Не разорись смотри. Давай-ка я тебя угощу. Пей, сколь душа примет.
Пришлось покориться и пить то пойло, в которое сам же сливал опивки, добавлял мухомора, белены и всякого дурнопьяна. Чан, из которого черпал, был нечист, но, кроме кабатчика, об этом никто не ведал. И все же выпить ему пришлось. Закрыв глаза и стараясь не выказать брезгливости, опрокинул в себя всю братину. Опорожнив, радостно перекрестился: "Не стошнило, слава те осподи!"
- Пей, Кирша! - Теперь и Барма успокоился, однако сам пить не стал и велел подать себе сбитеню.
- Сам-то чего ж?
- Дух бражный не выношу… И рожа эта шибко противна, - кивнул Барма в сторону кабатчика.
- Рожа страховидная, - хрустя хрящиком стерляжьим, поддакнул Кирша, не заметив кривой хозяйской ухмылки.
"Теперь им хоть мочись в ковш - вылакают!" - злорадно думал кабатчик. Его только что вырвало. Ополоснув клюквенным соком нутро, стал снова за стойку и принялся мять живот. В животе урчало, а этих горлодеров не берет никакая отрава. Сидят, хлещут.
Однако дурная влага свое брала. С похмелья ковш да другой, и - глаза Киршины осоловели. Беда отступила в сторонку. Что будет завтра - увидим. А ноне пей на даровщинку!
- Дети-то есть? - поинтересовался Барма.
- Не. Живем двое - сеструха да я.
- Вот и пара. Двоих-то уж запрягать можно. Татарин кучером будет.
- С него станется, - тотчас загрустил Кирша. - За лошадей я не отработал. Ежели не уплачу - заберет сеструху. Такой уговор был. О-ох, разбередил ты мне душу! П-пойду, - он тяжело отклеился от лавки, с грохотом сдвинул стол, но пошатнулся.
- Куда? - подскочил к нему кабатчик. - А плата?
- Не шибко обпили. Ежели что - из пригона жижи добавишь.
- Дак он что, назьмом нас поил? - Кирша ощетинился, икнул. Все, что пил, пошло обратно.
- Может, и не назьмом. Да немногим лучше. Гляди, - Барма опрокинул чан, на дне которого в зловонной жиже кисла не то шапка, не то рукавица.
- Здесь стало несколько оживленно, - рассеянно заметил Фишер. - Вы, сеньор, ловите случай.
- Как прикажете вас понимать? - ощерился Пинелли, задетый его надменным тоном. Тем не менее выигрыш был велик. И по возможности, итальянец старался быть снисходительным к проигравшему.
- Ваши карты мечены, - жестко сказал Фишер и, щелкнув колодою итальянца, другой рукой подгреб к себе все, что проиграл.
- Вы лжец! - вскричал итальянец. Схватился за шпагу, но Фишер опередил его, ударив кулаком в нос. Забрав выигрыш - кольцо, деньги и табакерку, туда же присовокупил якобы меченые карты.
А в кабаке начинался великий шум.
- Люди-и! - дико орал Кирша. - Нас нечистью тут поят!
Кабатчик собрался было крикнуть "слово и дело", но Барма опередил его. Кивнув пьянчужкам, сказал: "Крушите тут все! Бейте!" И те с радостью, с яростью необычайной кинулись на кабатчика, принялись выбивать днища в дубовых бочках, ломали полки, высаживали окна. Кирша вынул из печи головню и, оттянув от бочки какого-то седого, с голой грудью пьяницу, рявкнул: "Гор-рим!"
Все ринулись на улицу. Барма вышел последним, неся на спине оглушенного итальянца.
- На кой он тебе сдался? - спросил Кирша, любуясь пожаром, занимавшимся над кабаком.
- Кто знает, вдруг пригодится, - усмехнулся Барма, дав подножку особо ретивому малому, порывавшемуся тушить пожар. - Не суетись, сгоришь ненароком.
Отстегнув пристяжную, уложил поперек хребта Пинелли, вскочил на вершну сам.
- А эту пару кому? - спросил Кирша, оглаживая вороного коренника.
- Тебе.
- Шутишь?
- Шутить я мастер. А щас не до шуток. Бери да помни. Авось встретимся… - подмигнув, Барма ударил лошадь пятками и тотчас же скрылся в ближнем переулке.
Растерянный Кирша, не веря в привалившее счастье, еще долго топтался подле вороных, потом отвязал их, гикнул и на скаку прыгнул в сани.
- Ж-живем, сеструха! - блажил на весь околоток, подъезжая к своему дому. Уж возле ворот вспомнил: даже имени не спросил у этого странного парня, подарившего пару чудесных вороных коней. "Господь послал мне его!" - думал Кирша. В окошко, расплющив нос о слюду, выглядывала сестра.
Двор крытый, богатый. Богатый, но не Киршин. Отец строил, свою лавку имел, да разорился, влез в долги и помер. Потом и мать померла. А долги росли, росли, и Шакиров, принявший в ямщики Киршу, время от времени напоминал о них; из дома, который принадлежал ему, пока не гнал. Да что гнать-то: Кирша с сестрою теперь собственность татарина, пока долг отцовский не выплатят. А как выплатишь, когда вот и лошадей украли… Двух чудак этот благословил, а на какие шиши купить третью?… Может, под мост с кистенем - и ждать там с толстой мошной сударика?..
7
- Россия ваша темна, глупа, - говорил итальянец, расхаживая по горнице. Он зачастил с тех пор, когда Барма привел его, избитого, жалкого, в дом Юшкова. Правда, был неназойлив, скромен, учил Дуняшу разным наукам, Барму - рисованию, а все не свой брат. Да и свой-то немногим лучше. Недавно Меншиков приходил. Будто бы посмотреть дом новый. Таким домом его не удивишь: дворцы имеет. Потому и не обиделся Борис Петрович, что дальше приемной залы светлейший никуда не пошел. Выпил чарку, поднесенную Дуней, подмигнул князю:
- Любушка? Хор-роша…
- Не любушка, жена законная, - хмуро пояснил Борис Петрович, выждав, когда закроется дверь за Дуней.
- Не промазал! Хороша, хор-роша! - покачивая ногой в ботфорте, без всякого перехода спросил: - Ну, а мириться-то будем?
- Я с тобой не ссорился, Александр Данилыч, - догадываясь, куда клонит светлейший, простодушно улыбнулся Юшков.
- Тем паче. Есть у тебя, Петрович, бумаги в загашнике некие… про одного моего знакомого, - Меншиков ткнул себя в грудь пальцем. - Отдай Христа ради по старой дружбе. Аль продай, коль добрых дел моих не помнишь.
Данилыч, помимо всех чинов и должностей, отхватил себе несколько канцелярий - медовую, рыбную, постоялую и другие, - дававшие ежегодно по сто тысяч и более. Юшков все выявил и рукою дьяка своего написал о злоупотреблениях светлейшего царю. Петр в сильном был гневе. Кончилось тем, что Меншиков заболел или больным притворился. За него хлопотала сама царица. Был прощен, да, видно, много грехов за душою, коль явился снова.
Юшков без лишних слов отдал ему поносные письма прибыльщиков (копии-то сохранились!), выжидающе уставился на гостя.
- А протчее? - без обиняков спросил светлейший.
- О протчем покамест не извещен, - развел руками Борис Петрович.
- Хитришь, душа моя! Гляди, себя не перехитри! Я памятлив.
На том и расстались, затаив зло друг на друга.
- …Великая, но какая нищая страна! - пел между тем Пинелли. - И сколь поживы для проходимцев!
- Так, так, истинно, - согласно кивал Юшков. - Взять меня… Чем я хуже какого-нибудь Девиера? Так нет же, светлейший его в зятья предпочел…
Это одна из первых обид, нанесенных светлейшим Юшкову. Сватался года за три до этого к сестре Александра Даниловича. Тот грубо отказал. Предпочел Девиера, царского денщика бывшего. Впрочем, поначалу он и Девиеру отказывал, пока сам Петр не вмешался. И - слава богу! Юшков радовался неудавшемуся сватовству, сравнивая увалистую, распутную Девиершу с легкой тихоголосой Дуняшей.
- Ищете на стороне купцов, генералов, ученых. К вам приезжают большей частью жаждущие наживы авантюристы, - вел свое итальянец.
- То чистая правда, - вздыхал Борис Петрович.
Вплыла княгиня, поставила перед гостем поднос с мадерой, поклонилась и с улыбкой предложила выпить.
- Благодарствую, Авдотья Ивановна, - Пинелли вежливо пригубил.
- Что невесела, Дунюшка? - встревожился князь, увидев опечаленное лицо своей прелестной супруги. - Позвать девок? Споют, спляшут. Или на горку давай съездим.
- Родителей нынче во сне видела, - призналась Дуняша, лишний раз напомнив князю о совершенной им несправедливости.
Из-за нее не раз отводил взгляд от невинных и синих глаз Дуняши.
"Ничего, - утешал себя, - помаленьку привыкну".
Но все чаще задумывался о бессмысленной и жестокой мести. Осуждал Ромодановского за жестокость, Меншикова за лихоимство… Сам был не меньше жесток, и руки чистыми не остались.
Дуня, пригласив итальянца бывать почаще, исчезла, затем появилась опять, уже с улыбкой на лице.
- Там Тима пришел. Звать? - сказала радостно.
- Тима?! О, конечно, зовите, - опередил Пинелли хозяина. - Ваш брат умный и чрезвычайно интересный собеседник!